Содержание цикла:
Тимофей Сергейцев
Людмила Зайцева
Евгений Форт
Игорь Васильев
Лидия Степанова
Тимофеи Сергейцевг. Москва
Родился в Челябинске. Окончил Московский физико-технический институт (физик-исследователь) и Российскую правовую академию Минюста РФ (юрист). Участник Московского методологического кружка. Один из создателей отделения конфликтологии, ставшего впоследствии факультетом, в Санкт-Петербургском государственном университете.
Член Российского союза писателей и Зиновьевского клуба МИА «Россия сегодня».
Колумнист «Однако» и «Известий». Сценарист и продюсер фильма «Матч» (Рекун-Синема, 2012). Лауреат премии «Поэт года-2014» в номинации «Выбор издательства». Соавтор книги «Судьба империи: русский взгляд на европейскую цивилизацию», издательство ЭКСМО (2016). В издательстве Российского союза писателей вышла книга стихов «Мой сад».
Из интервью с автором:
Горные лыжи – последние 15 лет не пропустил ни сезона. Ни разу в жизни не курил. Читаю по ночам. Изучал физику из эстетических соображений. С трудом расстаюсь со старыми вещами. Живу одним днем, который воспринимаю как вызов.
© Сергеицев Т., 2017
Бессонница
Вертится круг… Вот и за полночь. Кто-то не спит.
Что под рукою родится – того не знает гончар.
Кто в переплеты окна осенним ветром стучит?
Где-то цветет, задыхаясь ядом, древо анчар?
Мысль не окончена, строчку еще написать,
а под рукою перо новый кончает листок.
Но невозможно теперь ни сначала начать,
ни оборвать рассужденья медлительный срок.
Безвременье длится ночное, его не рассечь по часам.
Маятник тщетно стучит, шагов не расслышит никто.
И только ветер ведет рукою по волосам
кого-то, кто все стоит и стоит
в осеннем и темном пальто.
«Я превращаюсь в зрение и слух…»
Я превращаюсь в зрение и слух,
И, растворяясь в снежных струях,
Душа над миром глухо торжествует,
Так и не выбрав одного из двух.
Прорвав сухую логику грамматик
И отрекаясь от постельных нег,
Она теперь свободна, как лунатик,
И всеобъемлюща, как первый снег.
Молчанье – снег. Гуляет фокус вьюги.
Я вижу сквозь него пустынный двор:
Пурга черти́т задумчивые кру́ги,
Латая белым полуночный вздор.
И я лечу – над городом, все выше,
В порывы ветра, в снег. И в свой черед
Метель идет, идет по крышам,
Сопровождая мой уход.
«Я видел сон – таинственный цветок…»
Я видел сон – таинственный цветок,
Не спящий по ночам, он так боится света,
Что вздрагивает всякий раз, когда комета
Пересекает времени поток.
Бессонниц пьется звездное вино
До света утра, до изнеможенья,
В беспамятстве усталости оно —
Небесной сферы головокруженье.
Я вновь причислен к тем, кому дано
Не вся, но всё – и гений-покровитель,
И снег, и дождь, летящие в окно,
В мою убогую обитель.
Гуляет ветер. Тяжек шаг ходьбы.
И лестниц вверх так изнурительны ступени.
О, острие труда! О, лезвие терпенья!
О, неподъемный шар судьбы…
«Прохвачены ветром, пылают всю ночь…»
Прохвачены ветром, пылают всю ночь
Сады, и о чем-то бормочет толмач.
Но спутанной речи не в силах помочь
Деревьев и листьев полуночный плач.
Дойдя до упора во вздоре ночном,
Бессмыслицы нити сведя к острию,
Я жизнь драгоценную там, за окном,
Во взгляде и вздохе листвы узнаю.
За строки мои, за зеркальную грань
Пусть отблеск наряда ее проскользнет.
Мелькнет и исчезнет в рассветную рань
Проснувшейся ласточки первый полет.
Бесценное бремя, из трепетных рук
Тебя выпускаю я, словно птенца, —
Как шорох одежды и голоса звук
Из тающей памяти, образ лица…
Но главный еще впереди разговор.
Зеленая жизнь, я разбужен тобой
И с детства затянут в отчаянный спор
Меж долгом, делами отцов и судьбой.
Прощание
Один из нас, не помнящий родства,
Уйдет к пределам, зов которых вечен,
И внутренним разладом торжества
Печальный праздник будет наш отмечен.
Прощание и нас включает в круг
Иного, высшего неизмеримо братства,
И нам самим приоткрывает вдруг
И чувств, и мыслей тайные богатства.
Им речь дана, им вторит праздник наш.
Его конец – прекрасное забвенье:
Нам истина, увы, не суждена,
Но мы – присутствуем при откровенье.
Всю ночь листва шумит, а у ворот,
У входа в сад, – лишь утро чуть забрезжит,
Тебя мальчишество разбуженное ждет
И жизнь, как птицу, на ладони держит.
«Тем обретая право на прямую речь…»
Тем обретая право на прямую речь,
В грамматику любви вникая еженощно,
Я мог бы тайный случай подстеречь
И описать его предельно точно.
Стихам небезразличен ход судеб.
Они б и сами выбрали мгновенье,
Но я крошу их, словно черствый хлеб,
Бросая птицам на съеденье.
Не так уж хищны эти летуны,
Но крови вид дает их перьям трепет,
Ведь пищей им – влюбленные вруны,
А их простор – отчаяния степи.
Беспечность милая! Не выдержать разлук
С тобой. Но, кроясь за намеком,
Не выберешься, не пройдешь к истокам,
Пока судьба натягивает лук.
«Ветер… Осень листья гонит…»
Ветер… Осень листья гонит
По аллеям парков сонных.
Осень… В темном ветре тонет
Контур замыслов огромных.
Позабыты эти строчки
Мною. В старом, дряхлом доме,
Выпивши воды из бочки,
Я ночую на соломе.
Надо мною ходит осень.
Листьев старые газеты
Пожелтели. В небе просинь.
Вечерами мало света.
Все она перебирает
Старые сухие связки
Листьев. Осень умирает
В ожиданье зимней сказки.
Сон распахивает дверки.
Забывая все на свете,
День неяркий тихо меркнет
Светлой памятью о лете.
В доме пыльно и пустынно.
Розы высушены с лета.
И над полкою камина
Руки кирпичом согреты.
«Зима притаилась в прихожей…»
Зима притаилась в прихожей,
За вешалкой, в складках пальто.
Тебя, если спрячешься тоже,
В лицо не узнает никто.
Она задержалась случайно,
Рассеянность свойственна ей,
А лето на цыпочках, тайно,
Прошло мимо этих дверей.
Взгляд будет скользить коридором,
В потемках углы огибать,
Закончив окном, за которым
Жизнь-осень устроилась спать.
Когда же пойду я из дома,
Сентябрьский дождь переждав,
То запахов старых истома
Потянет меня за рукав.
И в шаге-другом от порога
Я юность увижу свою —
Она переходит дорогу
На улицы дальнем краю.
«Весны событий время потекло…»
Весны событий время потекло,
И каждый день захвачен им все глубже —
Иначе солнце отражают лужи,
Сверкает ярче битое стекло.
В подъездах сыро. С ними по соседству
В грязь оседают снежные холмы.
Растущие ряды несоответствий
Ломают правила зимы.
Движенье сроков видится во всем:
И в том, как вырос лед у водостока,
И в том, что прочитаешь у Басе,
В походке школьника, сбежавшего с урока.
Покровов снежных состояние плачевно.
Жизнь вся – предчувствие вестей.
И бюллетень примет выходит ежедневно,
Исполнен свежих новостей.
Вникая в суть открывшейся картины,
С подробностями хорошо знаком,
Опишет март подтаявшие льдины
Внимательным и точным языком.
И хаос, начинаясь от обочин,
От солнца с грязным снегом пополам,
Через толпы и света средоточье
Передается мыслям и делам.
«Как длинный ряд упреков в колдовстве…»
Как длинный ряд упреков в колдовстве,
Февраль – воспоминание о вьюге.
Все говорит о завершенном круге,
О перевоплощенном естестве.
Не верю зрению, и времени – в обрез.
Тебе бросаюсь я наперерез,
Поскальзываюсь, падаю жестоко,
И, полумертвый, лежа на боку,
О, жизнь моя,
Я вижу след твой на снегу
И чувствую твое слепое око.
Как в чреве матери,
В предощущенье срока
Все контуры твои ясны —
Вся ложь учителей,
Вся нищета пророков,
Все сумасшествие весны.
«Москва черна под образами…»
Москва черна под образами,
Как тени памятных обид.
Как спирт, в снегу она горит
И тает горькими слезами.
Москва черна, как ночь под снегом,
Как соль расквашенных дорог
В следах покрышек и сапог —
Исходом, роковым побегом.
Москва черна, как хлеб под солью,
И черных корок солоней
Начала тусклых зимних дней,
Знакомые привычной болью.
Москва черна. Земля под снегом
Черна. Москва горит.
И в зимнем воздухе парит
Прощение, покой и нега.
Опцион
Желая срок скостить на треть,
Мне предлагают умереть
По очень льготному разряду:
Ни ожидания, ни мук,
Стрела ее пустивший лук
Не вспомнит – и ему не надо.
Освободив кому-то место
На сотню бонусных триместров,
Душа прошьет хрустальный шар,
И сквозь отверстие прокола —
Звезды, о коей учит школа, —
Свет заструится не спеша.
А завсегдатаи на тризне,
Крадущие чужие жизни,
Глазами пожирая гроб,
Надеясь, тронув оболочку,
Продолжить эту проволочку,
Мелькают, словно стробоскоп.
На краю
Мне удача успеха милее,
Пусть и нужен, конечно, успех.
Но когда лишь надежда и тлеет
Угольком, то из принципов всех
Поважнее любого спасенья,
Поценнее любой ворожбы —
Отыграться на медные деньги
У всегда скуповатой судьбы.
Да и что заработаешь шпагой?
Д’Артаньяны обычно бедны.
Ведь, торгуя печальной отвагой,
Не возьмешь ни мошны, ни казны.
Каждый раз, вырывая победу,
Пустоту ощущаешь в душе —
Я, наверно, надолго уеду,
Если только, как Дэвид Суше[15],
Научусь быть бессмертным бельгийцем
Среди мертвых давно англичан
И читать их унылые лица,
Как последний бульварный роман.
Снежинка и бог
Стихи так кратки – тки, не тки,
А просто жизни не хватает.
Она ведь, как снежинка, тает
В ладони боговой руки —
Ее страдания легки.
Рука тепла и ощущает,
Как душу в каплю собирает
Снежинка. Тихо огоньки
Стекают с миллиона граней
В один дрожащий огонек.
А бог и сам еще денек
Прожить не прочь. Но вот стараний
Не прилагал. Не приложил.
Ну что же. Значит, жил как жил.
Кому же ты, мой бог, служил?
Какие праздновал награды?
В какие метил этажи?
Тебе обычно были рады.
Теперь и ты нам покажи,
Что рад исходу, рад приходу
Чего-то нового в конце —
Тому, что превозмог природу —
И снег не тает на лице.
Около молитвы
«Пошли мне, Господь, второго».
А впрочем, не посылай.
Не стану делить с ним слово —
Твой одноместный рай.
Второй и в аду не нужен,
Пусть там и нет никого
И ничего – лишь стужа
Отсутствия Твоего.
Ответь мне, Господь.
А впрочем,
Не хочешь – не отвечай.
Ты мне, скорее, отчим.
А я – с прилавка свеча.
Покуда тело из воска
Венчает душа-огонь,
Дай догореть неброско,
Просто огня не тронь.
Но прежде, чем мой огарок
Общий пополнит хлам,
Со мной запылает, ярок,
Мой второй – пополам.
Прыжок
О.
Любовь питается разлукой,
Как учит нас любой поэт…
Тогда веселье – серой скукой,
Глухим невежеством – наука,
И тьмой – новорожденный свет.
Я – ток венозный, уходящий
И уносящий все в закат,
А ты – артерия, и чаще
Твой пульс, чем мой, на целый такт.
Как мне догнать тебя, мой ангел?
Как не нарушить твой полет,
Непредсказуемый, как танго,
Сверкающий, как горный лед?
Я стану серебристой точкой,
Исчезну в этом синем небе,
Где ты.
Покончено с отсрочкой.
А здесь я вроде даже не был.
Самая долгая ночь
Я засеваю звездами поле,
Рассчитывая на весну.
Звезды и сами, по собственной воле,
С неба летят – блеснув,
Входят в черную мерзлую землю
Серебряным острием
Почти беззвучно, но я им внемлю,
Вспахивая былье.
Что им проросло, то вздорно,
Но в перегной – сойдет.
Звездные зерна под дерном
Не потревожит лед.
Звездное пламя выйдет сквозь поры
Камня, снега, травы.
Спорить не стоит – ведь в этом споре
Не сносить головы.
Звездные всходы стоят погоды
Последних трех тысяч лет.
Не все доживут, но родятся народы —
На них и прольется свет.
Я не узнаю, что станет с ними,
Или узнаю – Бог весть.
Но этот воздух, звездный и зимний,
Лишь он у меня и есть.
Мой сад
Из города ведет в мой дивный сад
Воздушный мост, над пропастью висящий…
Мой дивный сад… Сплетение ветвей,
Златые паутины, сеть дорожек —
Тут за решеткой низкорослый божек
Опять нетрезв богинею своей.
А в каждом древе дышит старый бог,
Уставший вовремя менять сезоны,
И вопрошает: чьи это законы,
Что он ни разу обойти не смог?
Мой зимний страж закован в серебро —
Оно надежней золотых доспехов,
Но и его растопит птичьим смехом
Вернувшееся по весне добро.
А зла здесь нет. И не было. Поверь.
Никто не знает, что это и сколько.
Сюда не долетают те осколки,
Что рвут сердца. И я вскрываю дверь,
Ведущую к подземным переходам,
Мостам сквозь облака, качелям на лучах
И кораблям в неуловимых водах,
Плывущим в сад мой. Но крепка печать.
Пробуждение
Шторы – полуприкрытые веки,
Утром то солнце мелькнет, то снег.
По переулку бредут человеки —
Ищут пропавший век.
Сквозь мерзлую землю вырастет город:
Кабели-корни, муравейник-метро.
Он обязательно и очень скоро
Вскроет твое нутро.
Старая злость и сухая старость,
Нулевое транспортное кольцо
Сжимают сердце. Осталась малость —
И они откроют лицо.
Химической ночью светится небо
Так, что не видно ни лун, ни звезд.
Но ты возвращаешься, пусть тут и не был,
Маленький певчий дрозд.
Тихая и неуместная песня
Вряд ли растопит растущий лед —
Что ты задумал, кудесник-словесник,
Подыскивая жилье?
Над Павелецким мерцают башни,
Садовое – все в висячих садах,
Не в них ли ты планируешь шашни,
Недальновидный птах?
Наши вороны, воробьи и утки,
Голуби – если их всё еще так зовут —
Вряд ли оценят лесные шутки,
Им дороже уют.
Стражи курятников и зоопарков —
С ружьем орнитологи всех мастей
Судьбой заправляют не хуже, чем парки,
Не знающие страстей.
Но ты уже приближаешься к солнцу
В глубинах своей неизвестной страны,
И я открываю тебе оконце,
Впуская сквозняк весны.
Подоконник
Три камня подоконник сторожат.
Вместо теплой реки – иордань,
Вербы вместо развесистой пальмы,
Райский сад: фикус, кактус, герань, —
В нем и спрячем глухую печаль мы
Между игл и южных ростков.
Там, где в сумерках селятся эльфы,
Нас избавят от тяжких оков
Гибеллины, влюбленные в гвельфов.
Там война двух классических роз —
Просто грозный турнир парфюмеров.
По законам поэзий и проз
Примут к нам надлежащие меры,
Нам придется и петь по утрам,
И слагать ежедневные гимны,
И не помнить ни снов, ни утрат.
Рай как рай. Как везде. Только зимний.
Людмила Зайцева (Гришина)