На меня все смотрят, а я лишь отмахиваюсь — мол, обращайтесь к Леве.
— Да. О нем тоже поговорим. — Лева тарелку свою отодвигает и упирается в стол локтями. — В общем… ни на какую работу я не езжу. Катаюсь по больницам, потому что, как Женя в последний раз заметила, слишком часто болеть стал.
— И что врачи говорят? — Женя нетерпеливо подается вперед, а Лева не может выдавить из себя правду, которую считает слишком грустной. Очень хочет, рот открывает, но не произносит ни слова, уходит в себя.
— У него рак легких, — говорю я, и Лева белеет, как больничная стена. — Прости…
Повисает молчание.
В этот момент я отчетливо слышу, как мотылек бьется о лампочку и как стучит о тарелку вилка в моей дрожащей руке.
Я бы хотел относиться к ним по-другому. Мне не хватает легкости и уверенности в голосе, которая была у Дениса, обвиняющего меня в игре на другой стороне. Да, я умею и могу на них злиться, но никогда не смог бы закрыть перед ними дверь, даже если это гарантировало бы мне спасение. Тяжело осознавать, что я легко привязываюсь к людям и начинаю переживать за них больше, чем за себя. Это мог бы быть синдром спасателя, вытащи из воды я хоть кого-то. Так, пытаясь спасти одну маленькую девочку, я породил еще большее зло, самого страшного монстра в человеческой шкуре. Даже в мертвых было больше любви и сострадания, чем в ней. Страшно представить, что она сделала с остальными…
А возможно, все дело в них, и это они, притягиваясь друг к другу, тянут к себе хоть чем-то похожих. Не идеальные, но даже после смерти — живее многих.
Дэн матерится. Сначала лаконично, а потом многословно и красочно. Это не то чтобы разряжает обстановку, но как минимум выводит всех из ступора. Рыжий заявляет, что для дальнейшего разговора ему нужно выпить, и все без исключения просят рюмки.
— Я пиво хотел, но если вы настаиваете…
Мне наливают не спрашивая. Уточняют лишь у Левы, но тот вместо ответа ставит початую бутылку рядом с собой.
— Так что, получается, за здоровье пьем? — говорит Саня, пока Дэн молча опрокидывает в себя рюмку.
Он едва заметно морщится и тут же Леве пустую рюмку протягивает, которую незамедлительно обновляют. Выглядит это как попытка залить горе, но сейчас не кажется такой уж хреновой идеей.
— Извините. Давай, Саня. Тост.
Саня охотно Дэну подыгрывает и с места встает. Кирилл не дает упасть его стулу, который резко кренится назад.
— В этот прекрасный вечер хочу пожелать юбиляру крепкого здоровья в его уже немолодые годы. — Лева улыбается первым, дальше сыпется Женя, из последних сил стараясь сохранить серьезное выражение лица. — Счастья, радости, веселья. Крепкой семьи и надежных друзей.
— С Новым годом! — выкрикивает Рыжий, и все тянутся друг к другу рюмками, чтобы чокнуться. Во всех смыслах. Я включаюсь последним и получаю звание главного тормоза вечера. В конце концов, нельзя же столько рюмку в руках греть.
Мне сразу идет не в то горло. Я отвык пить и напрочь забыл, какая же это гадость. Мой кашель вызывает у всех жалость, а Кирилл похлопывает меня по спине, оказывая моральную поддержку.
Мне приходится заявить, что пить я не умею, не люблю и вообще алкоголь — фу.
— Погодите, — говорит Лева, когда Дэн с Мишей подставляют ему пустые рюмки. — Есть еще кое-что. Это касается уже всех нас.
По лицам видно, что никто подобному настроению вечера не рад, да и вообще, планы у людей другие были, а тут мы вдвоем… Ладно, в основном я, которому каким-то образом нужно свое будущее спасать. Так что сиди теперь, думай, напрягай лишний раз извилины.
— Это насчет Дачи и того, что рано или поздно она начнет нас кошмарить, а через какое-то время мы все умрем. — Лева вещает совершенно спокойно. В основном по той причине, что готов свой дом поджечь и пойти умирать в другое место, но уже естественным путем. Без всяких мистических последствий и тягостного чувства вины, которое будет давить на него после смерти.
Кирилл, сидящий по левую руку от него, вздрагивает.
— Ты в порядке? — спрашивает Лева.
— Просто не думал, что разговор об этом зайдет. — Кир тоже от себя тарелку отодвигает. Единственный, у кого не пропал аппетит, — это Саня. У него вместо желудка черная дыра.
— Может, это домовой? — предполагает Миша.
— Еще скажи молока в блюдце налить и рядом печенье оставить, — парирует Женя. — Я много о домовых слышала от бабушки. Тут вообще другая история.
— Я не знаю, откуда она и кто. Знаю, что живет с нами. Является частью дома и его истории, только этой истории мне никто не рассказывал. Бабку мою мы с того света не вытащим, чтобы допросить, так что… я предлагаю Дачу сжечь.
Лева по-прежнему невозмутим, а вот остальные в шоке.
— Давайте ее позовем. — Посреди громкого спора, в котором каждый, кроме меня и Левы, доказывал, что дом нужно оставить, предложение Саши звучит безумно, но оно заставляет всех замолчать. — Узнаем, что ей надо. Может, она хорошая, просто… ну, ей скучно?
— Или дом освятим, — подкидывает Кирилл.
— Да, тут только иконки не хватает. — Рыжий улыбается, но радости на его лице, как и злорадства, не наблюдается.
— Нам в любом случае нужно сделать хоть что-то. Дальше будет только хуже, и от этой грязи мы с вами даже после смерти не отмоемся.
— Лев, мы и так тут не святые. Кроме Кира, — Дэн на него указывает. — Он в церковь ходит.
— Марк, как она на контакт идет?
— По-разному. Иногда пытается кого-то убить, призывая людей и меняя до неузнаваемости. Иногда я слышу ее голос между стен и постоянно ощущаю, как она в затылок смотрит. — Пальцем тычу в ближайший угол. — Ее любимое место здесь. И мне кажется, я наконец понял почему.
Все это время ответ был под носом, но я в упор его не замечал. Каждый раз, желая кому-то открыться, Дача вела на кухню и приглашала сесть с ней за стол, как это делали те, с кем она жила бок о бок. Для них сердце дома — это не гостиная и тем более не чердак, а кухня. Тут всегда собираются вместе, и не только по праздникам. Здесь каждому найдется место.
Каждому, но не ей.
Я поднимаюсь и тащу еще один стул со второго этажа. Ставлю его между собой и Саней, который пододвигается к Кириллу, и сажусь обратно.
— Думаешь, это сработает? — сомневается Лева.
— Надо же с чего-то начинать.
Мне самому слабо верится в эту затею, но я помню, что она была готова отдать свое сердце, и думаю, что ничтожно маленький шанс есть…
Свет в кухне моргает; мотылек продолжает биться о лампочку. Дом начинает тяжело скрипеть, будто на него давит что-то извне. Становится трудно дышать, и по Леве это заметнее всего.
Женя берет Дэна за руку, мы с Саней переглядываемся, а потом смотрим на пустое место между нами. Нас от стола отшвыривает прямо на стульях. Я со своего опрокидываюсь; Саню заваливает набок. Когда моя голова касается пола, лампочка в кухонном торшере разбивается. Свет гаснет во всем доме.
Нас всех раскидало по кухне. Всех, кроме Левы. Его стул остался на месте, а вот его самого и след простыл.
— Что это было?
— Куда Лева делся?
Оба вопроса адресованы мне, но я до сих пор понятия не имею, каким законам подчиняются время и пространство в этом доме.
Все решают разделиться по двое, чтобы каждый угол осмотреть, включая двор. Мне в пару достается Миша, которого никто не выбрал. Я не имею ничего против командной работы, не имею ничего против него, но вот Рыжий… У него аж зубы скрипят, так я ему неприятен. Откуда такая неприязнь? Думаю, в его голове все логично. Ключевое слово — «в голове». Мне же на душе погано, и сразу хочется спросить, что я не так делаю? Ответ находится сам собой: Рыжий чужаков не любит. Здесь я для него чужак, а не тот, кому он заменяет отцовскую фигуру.
Когда Дэн с Женей выходят на улицу, а Кир с Сашей берутся за весь первый этаж, включая небольшой подвал, в котором я ни разу не был, Рыжий почти убегает наверх. Ждать меня или звать с собой он не собирался. Принимая его поведение как должное, иду следом.
— Если мы не найдем моего брата, я тебя следующим ей скормлю. — От Рыжего угроза звучит скорее как обещание. Я ему верю. Будет даже круто, если он сможет ее на кого-нибудь натравить. Как минимум это будет признаком, что контакт установлен.
— Я не собирался ему вредить. — Это правда, а вот верить или нет, пусть решает сам.
Мне из-за его спины ничего не видно, и, пока Миша проверяет комнату Левы, я заглядываю в его спальню. Места для поиска самые банальные, за исключением потолка. На него я смотрю дольше всего. Даже темнота под кроватью вызывала у меня меньше чувств, чем он.
В коридоре дверь хлопает со всей силы, и я бросаюсь на звук. На втором этаже закрыта каждая, кроме той, что у меня за спиной.
— Рыжий? — зову я, но мне никто не отвечает.
Ни одна дверная ручка не проворачивается — везде заперто.
Я в окно выглядываю, но на улице никого не вижу. Возможно, Дэн с Женей уже с другой стороны или просто вне поля зрения.
— Кирилл! Саша! — зову, стоя у перил и не решаясь отойти от места, где я потерял Рыжего. Но кругом гробовая тишина, от которой у меня звенит в ушах.
Первый шаг вниз по лестнице становится роковой ошибкой. Лестница оказывается бесконечной. Заводит меня в тупики, из которых не выбраться, и обрывается, хотя только что все ступени были на месте. Это напоминает самый дурной сон, где собственный разум запирает тебя в ловушке, даже если ты отчетливо видишь выход и понимаешь, как к нему пройти. Отличие лишь в том, что проснуться не получится. Сколько бы я себя ни уговаривал, ни щипал, ни пытался вернуться в исходную точку, меня водят кругами, не давая возможности выбраться.
Упираюсь руками в колени, а после и вовсе валюсь на ступени. У меня ноги гудят и глотку дерет при каждом вдохе. Кислорода не хватает катастрофически. Еще чуть-чуть — и накроет паникой, что лишь усугубит положение. Думать и так не получается. Лишь, как заведенный, бегал то вверх, то вниз.
Только к единственной двери, которая кажется выходом, ни один лестничный пролет не приводит. Она оказывается то выше, то ниже, то вовсе уползает в сторону. Ничего умнее, как прыгнуть в ее направлении, мне в голову не приходит. Я не вижу конца этим ступеням и понятия не имею, сколько и куда буду падать, если сорвусь.