От этих слов Рыжий давится кофе, но под строгим взглядом Кирилла соглашается. Меня это поражает.
— А научишь на него так же влиять?
— Придет с опытом.
На этой не самой утешительной, но хотя бы спокойной ноте я поднимаюсь с места и тащу свою тушу в кровать. Рыжий прав: для такой мясорубки за одну ночь я слабоват. Прав и Кирилл… привыкну со временем. Выработаю иммунитет.
В конце концов, даже самые умелые фокусники начинают повторяться и повторять за другими. Когда-нибудь и Дача покажет мне то, что больше не затронет за живое.
5
Дача скрипит по-другому. Она живет и дышит, будто настоящая весна вот-вот доползет до наших краев, сотрет с неба всю серость и распустит первые цветы на деревьях. Даче нравятся сгустки энергии, упакованные в человеческие скафандры; они стекаются из разных углов комнаты и создают иллюзию прежней жизни.
Каждый раз, когда Дача в восторге, я в упадке. Мы две противоположности, которые не притягиваются, а испытывают отвращение к положительным эмоциям друг друга. Я не знаю этого наверняка, просто чувствую себя еще паршивее, чем до того момента, когда голова коснулась подушки. Ощущаю каждый свой синяк, каждую ноющую мышцу… и головную боль, из-за которой не хочется открывать глаза.
Либо вчерашний замес не прошел бесследно, либо мы действительно на дух не переносим друг друга.
Оба варианта могут быть верны.
Оба варианта мне не нравятся.
Но, как водится здесь, — ты не выбираешь свою судьбу. Начинаю думать, что не такая уж и плохая перспектива — быть ею съеденным. Ты в трансе, почти в анабиозе и вряд ли что-то почувствуешь, перед тем как уйти в никуда. Гораздо неприятнее, когда она тебя силой тащит, чтобы вскрыть заживо. Мне вот не понравилось. Я такого подката с ее стороны не оценил.
Все же Лева прав был: я бешу ее так сильно, что гуманизм в мою сторону не работает. Музыка никак на меня не влияет, я не поддаюсь ритму и не заступаю в проклятый круг. Инстинкт самосохранения работает идеально. Они не знают, что умрут. Я знаю, что умереть может каждый.
Как приятно не быть исключением из правил.
— Темы у тебя, конечно, для утренних размышлений — параша полная.
Рыжий себе не изменяет. Он появляется из ниоткуда и падает поперек кровати. Мой позвоночник хрустит под тяжестью его веса, дышать становится труднее. Грудная клетка не готова к такой физической нагрузке — могу и вовсе остаться без ребер. Он ведет себя так, будто мы в детском лагере, а я из тех ребят, что отказываются вставать по команде вожатого, и меня любыми способами надо поднять.
— Я в детском лагере никогда не был, — заверяет Рыжий.
Уважение к личным границам все еще ноль из десяти.
— Когда ты перестанешь мои мысли читать?
— Ты громко думаешь, Малой. С первого этажа слышно.
В дверь стучат трижды, я не успеваю ничего ответить. Попытка поднять вместе с собой Рыжего, чтобы скинуть его со спины, заканчивается провалом. Он берет вторую подушку и устраивается поудобней, а я глубже проваливаюсь в матрас.
— Миша, ты его раздавишь. — Голос Кирилла все такой же мягкий и вкрадчивый. Я на секунду забыл, что их теперь трое.
— Малой, тебе тяжело?
— Да, — хриплю я.
— Видишь, ему не тяжело.
У меня получается с усилием приподняться на локтях и вылезти из-под Рыжего, но я практически сваливаюсь на пол. Иначе никак не вышло бы. Все, что ему под руку попадает, оказывается в ловушке. Если он сам не захочет, из нее не выбраться.
Кирилл учтиво мнется на пороге. Уважение к личным границам — десять из десяти. Пусть эта оценка пойдет плюсом к его карме и зачтется при всех жизнях до и после.
— Как спалось? — интересуется Кир, протягивая мне руку, чтобы я не сидел на полу.
Я поднимаюсь на ноги и понимаю, что на правую наступать больнее. Мышцы ноют, заставляя вспомнить, как меня тащили под пресс, чтобы сделать отбивную. Воспоминания не самые радужные, но они хотя бы есть. Из этого можно будет вынести опыт, стать умнее — или забить болт и плыть по течению.
— Нормально, — отвечаю честно.
Заснул, проснулся. Все. Никаких кошмаров, никаких мук совести. Крепкий здоровый сон, в процессе которого организм должен был набраться сил, но будто растерял их все за секунду до пробуждения.
— Кир, у него матрас… Как ты говорил?
— Ортопедический.
— Во! Точно. Ты должен попробовать.
Рыжий ладонью стучит рядом с собой. Кирилл косится на него, как на непослушного ребенка, потом смотрит на меня и показывает пальцем в сторону кровати. Странный способ попросить разрешения, но я киваю:
— Валяй. В ваше время таких не было.
Мне забавно видеть, как они радуются таким с виду обычным вещам. Рыжий был в восторге от большого холодильника и электрического чайника, закипания которого не нужно ждать целую вечность (в их время такие тоже были, но тогда это считалось скорее предметом роскоши), а еще намертво влипал в ленту шортсов. За свой телефон мне пришлось с ним драться. Его любимая категория — всякие автоприколы. У меня до сих пор криво работают рекомендации.
Кирилл сначала осторожно на кровать садится, а потом ложится, как Ленин в мавзолее, скрестив руки на груди. По его довольной улыбке понимаю, что ему нравится.
— Кайф, скажи?
— Обалдеть просто…
Наследие СССР остается кайфовать на кровати, а я ухожу в ванную чистить зубы. Зеркало здоровается со мной отражением моей измученной рожи, а зубная паста выжигает ментоловой свежестью все прикусы на щеках. Ничего нового, но каждый раз морщусь и стараюсь ледяной водой прополоскать рот. Думаю, что в следующий раз буду теплой умываться, но забываю об этом к черту. Так же, как и о своем отражении, каким бы кривым оно ни было.
Все не так плохо, как мне пытается внушить эта стекляшка. Я себя жалеть не стану. Рано нос вешать, распускать сопли и плакать, что я к маме хочу. Не хочу. Она на том свете; коли я туда попаду, будет ждать меня не с объятиями, а с мухобойкой, которую еще дед из сухой палки и куска шины делал.
Ремень? Розги? Мухобойка. Вот современные методы воспитания.
— Рыжий, — возвращаюсь в спальню и останавливаюсь в дверях, — тебя в детстве били?
Кирилл над моим вопросом смеется, а Миша переворачивается на живот и начинает ногами махать туда-сюда, будто он на анапском пляже под палящим солнцем загорает.
— О да, — отвечает он с улыбкой. — Ну я, мягко говоря, наверное, по-другому и не понимал. У моей мамы был шикарный кожаный ремешок от какого-то платья. Тонкий такой, с красивой бляшкой.
— Жесть, как он больно лупил. — Кирилл морщится.
— Да. Мы когда толпой ко мне домой заваливались, то все под раздачу попадали.
— Потому что все мы ей как родные.
— Ну либо она просто без разбора ремнем махала, я не знаю.
— Да нет. — Проходивший мимо Лева притормаживает у двери. Поворачиваюсь к нему. Сегодня он ходит намного тише, будто крадется. — Просто у Миши тупая привычка была прятаться за всеми подряд. Целилась она всегда только в него.
Я усмехаюсь, представляя эту сцену. Рыжий мечется от одного к другому, а мать за ним бегает и лупит всех подряд — чтобы неповадно было и для профилактики. Очень карикатурно, в духе советских комедий.
— Я просто любимый сын, — тихо произносит Рыжий, но смех Кирилла выдает его с потрохами.
— Вы братья?
Лева только улыбается и спускается, снова оставляя нас втроем. Такой он весь загадочный, что аж тошно…
— Не родные. Долгая история, — неохотно отвечает Миша и сразу же соскакивает с темы. — Я просто особенный.
Кирилл глаза закатывает и цокает языком. Снова про себя отмечаю, что, кроме Рыжего, никто пространство не искажает. Кирилл и Лева на своих двоих передвигаются и вполне этим довольны.
— Поаккуратнее, ваше величество. Не то короной потолок поцарапаете, — говорю я, а Рыжий совсем стыда не испытывает и делает вид, что поправляет воображаемую корону.
— Мы тоже об этом думали, — тихо отзывается Кир. — Этот черт неугомонный может перемещаться куда и когда захочет. Лева чувствует и слышит Дачу.
— А ты?
— А я… не знаю. Вроде как могу влиять на эмоции. Вынуждаю людей слышать и слушаться меня.
— Как тот фокус на кухне утром, когда ты уговорил его дом убрать? — на Мишу указываю.
— Ага. Я на нем еще пару трюков опробовал. Работает.
Рыжий жалуется: вроде и он своими руками управлял, а вроде кто-то другой за него думал и делал. И что это не весело и даже жутко. Мне по-настоящему жутко стало, когда я впервые увидел его на чердаке, а после проснулся ночью от ощущения, что кто-то на меня смотрит. Ему скучно стало, представляете? А я чуть в штаны не наделал. Забавно было бы отдать богу душу в этот момент.
Еще забавней могла бы быть надпись в графе «причина смерти».
Он тогда на кровать скромно так присел, сказал, что ему поговорить хочется, и допытывался, почему это я убегаю.
Миша хихикает.
— Ну а че ты убегал тогда?
— Да хрен его знает. Надо было тебе врезать.
— Вы о чем? — не понимает Кир.
— О нашем знакомстве… Он еще мысли читает, кстати.
— Как некультурно!
В этот раз глаза закатывает Рыжий.
У меня нога ноет и спину тянуть начинает. Опускаюсь на край кровати рядом с Кириллом. Минусы сидячего образа жизни, которые в моем теле ни одна сверхъестественная хрень исправить не в силах. Интересно, призраком я буду таким же? Типа кто-то телепортироваться умеет, кто-то на настроение влияет, а я буду кряхтеть и коленями щелкать. Умер в двадцать пять, но как будто в семьдесят два.
Миша показательно хрустит шеей. У меня от этого звука мурашки бегут по спине. Кирилл тоже кривится и отталкивает его со словами: «Мерзость какая». Рыжий перекатывается на бок и довольно хихикает. У него всегда получается добиться нужного эффекта своими действиями. Закон Рыжего.
— Кстати, у тебя тоже есть суперсила! — с улыбкой начинает Миша, но Кир тут же просит его прекратить. Конечно, безуспешно. — Ты рекордсмен по нахождению приключений на свою задницу.