подливал гостю чай, потом стал перебирать сахар, наконец нашел два кусочка и подозвал ребят:
- Сегодня у нас праздник. Хороший человек в гостях. Вот возьмите, дети. Не забудьте этот день.
Ребята поблагодарили и вышли.
- Ну? - торжествуя, спросил Джумабай. - Кто из них сын большевика?
Ислам промолчал.
Луна поднималась над вершиной. Полосы снега из синеватых стали темно-бурыми. Страшной
казалась луна.
- Ну что? Пойдем?
- Пойдем.
Ребята, вздохнув, стали спускаться вниз. Они ежились от ночной прохлады.
- Может, к озеру пойдем?
- Можно к озеру.
Им все равно. Только бы к утру вернуться с добычей. Пусть это будут снопики пшеницы, несколько
кривых огурцов, пара недоспелых дынь. Что-нибудь да должны принести они во двор Джумабая.
- Даже птичка тащит в свое гнездо соломинку, - поучает Джумабай. - А вы люди. Уже взрослые.
Он никогда не бьет, не ругает. Он только укоризненно вздохнет:
- Опять с пустыми руками. А что будем есть? Вот беда какая. Сами голодные останетесь, и я с вами...
Ребята - худые, в латаной, но всегда чистой одежонке - постоянно чем-то были заняты. Джумабай
находил работу.
- На то руки даны аллахом, мои милые... - приговаривал он.
Чаще всего Джумабай был доволен ребятами. Он даже поглаживал их по головам: пальцы скользили
по густой щетине волос.
- Молодцы, молодцы. Для вас живу, для вас стараюсь.
Ребята настораживались. Если Джумабай становился ласковым, значит, жди беды.
Глаза у Джумабая мутные, слезящиеся. Рукавом халата он часто проводил по лицу, жмурился. За
долгие годы на рукавах выступили жирные пятна. Но старик халата не меняет. Даже в приезд больших
гостей.
Умеет он от них избавиться и вместе с тем не обидеть.
- Тихий у меня дом, приготовить, накормить гостей некому... - жалуется Джумабай. - Дом без женщины
- пустой дом.
Потом, как близкому другу, вкрадчивым шепотом посоветует, где лучше остановиться. Никто пальцем
не покажет на Джумабая, не упрекнет в дружбе с басмачами.
Двор Джумабая широкий, и дом большой. А внутри несколько старых сундуков с металлическими
цветными полосками, три потертых коврика. В нишах старые курпачи. Трудно представить, где хранил
свои деньги и драгоценности хозяин.
Ребята спали на одном из ковриков. Зимой в маленькой комнате было сыро и холодно. Они
прижимались друг к другу, пытаясь согреться. Только в лютые морозы Джумабай выдавал курпачи.
Однажды Джумабай поднял мальчиков ночью. Они долго не могли понять, в чем дело. Хозяин
терпеливо объяснял:
- За кишлаком на горе...
Там были поля самых бедных людей.
- Сейчас и отправляйтесь... Когда вспыхнет огонь, люди побоятся выходить. Подумают, басмачи.
Джумабай потряс кулаком. В тишине громко затарахтели спички. Хозяин испугался, оглянулся на
дверь и сунул коробок во влажную ребячью ладонь.
- Давайте, давайте. И сразу же домой. Они, - он махнул рукой в сторону, - будут молиться на меня за
каждую горсть зерна. В долги влезут. Все будет наше! Все!
Ребята отшатнулись, прижались спинами к прохладной стене.
- Давайте, сиротки, давайте... Больше ждать нельзя. Завтра они могут убрать хлеб.
Джумабай шептал горячо, торопливо. Мальчики жили у него четвертый год. Но никогда он так долго не
уговаривал их, как сейчас. Джумабай трусил, но отступать не хотел.
- Идите, идите. Через год мы будем богачами. Все останется вам.
За воротами они остановились, а Джумабай продолжал подталкивать:
- Да идите же...
Кишлак спал тревожно, прислушиваясь к каждому шороху. За низкими каменными оградами
прижались к земле маленькие кибитки с плоскими крышами. У домиков настороженно вытянулись
деревца.
5
За последними домами, там, наверху, были поля бедняков.
Пожар начался на рассвете. Огонь потанцевал на склонах, осветив кишлак, и начал спускаться вниз, в
долину. Он хрустел спелыми колосьями, сухими стеблями. Он не мог насытиться. Он становился все
более сильным и жадным.
Люди, прижавшись к скалам, к холодным камням оград, долго не могли пошевелиться. Они ждали, что
вслед за огнем в кишлак ворвется шайка. Но ни цокота, ни выстрела... Дым лениво поднимался, полз по
склону, к самой вершине Айкара. Уже не поблескивал синеватым светом снег. Он окрасился в багровый
цвет.
- Пожар! Пожар! Люди, что же вы сидите? Спасайте поля...
Это кричал Джумабай. Он, задыхаясь, бежал вверх, спотыкался, размахивал сучковатой палкой.
- Люди, спасайте урожай!
Чалма развязалась, и ее конец болтался за спиной Джумабая.
Нет цокота копыт, нет выстрелов.
Из-за дувалов выскакивали дехкане с кетменями.
- Сюда, сюда! - указывал Джумабай. - Ройте арык.
Огонь остановился метрах в двадцати от полей Джумабая. Черными пятнами были покрыты склоны
гор. Снег на Айкаре потемнел от пепла и дыма.
- Ничего, ничего, - успокаивал земляков Джумабай. - Вы хорошо поработали. Слава аллаху, у меня
хлеб остался. Я помогу вам. Ничего, ничего.
Ошеломленные люди молчали. За спиной, в брошенных домах, надрывались дети; протяжно, по-
волчьи, выли собаки.
Что же будет?
- Как жить?
Первые нерешительные вопросы. Джумабай заглядывает людям в глаза, успокаивает:
- Разве я вам враг? Помогу, помогу.
О ребятах вспомнили днем. Переспросили всех жителей. Кто-то сказал, что видел двух мальчишек в
полночь, постояли они на улице и пошли дальше.
Из города приезжали красноармейцы. Два дня они ходили из дома в дом, потом собрались и увезли с
собой Джумабая.
Родился слух и пошел ползать по кишлаку: поля подожгли мальчишки.
- Старик не мог. А кто еще?
- Волчата выросли, - говорили о мальчиках дехкане.
- Самые настоящие.
Это мнение так и осталось жить в кишлаке. Менялись времена и люди. Вечным был только Айкар с
синеватым снегом на вершине. Долго еще ходили слухи о тревожном времени, о злых «волчатах»,
вскормленных хитрым, жадным человеком.
Потом и они забылись. Кишлак потрясали новые события.
Из рукописи Махмуд-бека Садыкова
Я приехал в родной кишлак, где не был более сорока пяти лет. Это было в начале июня. До уборки
хлебов оставалось дней десять - двенадцать. До уборки хлебов...
Помню, как завидовали нам кишлачные ребята: сироты живут в самом богатом доме. Мы были
голодными, ходили босиком. Нас не могли отличить друг от друга. Рустам и Камил - двое ободранных
мальчишек.
Кого хотел сделать из нас Джумабай? Не знаю. Но его имя долго служило мне защитой в чужих
странах. В тесном караван-сарае не раз вспоминал я Джумабая, называя его уважаемым и
благодетелем. Так требовала обстановка. Вокруг сидели все «бывшие»: муллы, баи, курбаши.
Но обо всем этом я расскажу позже. Обо всем этом - долгий рассказ. А сейчас - о свидании с родиной.
В родном кишлаке сохранилась кривая улочка, по которой вниз к речке сбегает ручеек. И, конечно,
Айкар. Он по-прежнему красив. В июне лежат на нем синеватые полосы снега, и по вечерам прохладно.
Мы сидели в доме, который расположился над самой речкой. Было слышно, как вода перебирает
камни, недовольно ворчит.
Это был пятый дом, который я посетил в этот день, а у дверей уже ожидал мальчишка лет
двенадцати. Он должен отвести меня в следующий дом. Было уже поздно. Я ломал голову, искал
убедительную причину, чтоб отказаться, перенести посещение на завтра. Причина, собственно, проста. Я
устал. Из города мы приехали рано. Сразу же после завтрака нас пригласили к обеду.
Возле озера совхоз построил удобную чайхану. В густой листве поют птицы. Как прежде, клокочут
родники. Старая мечеть прячется в тени деревьев. На куполе пробилась трава. В мечети полутемно,
гулко, пусто.
Мы долго сидели над озером в чайхане. Подходили все новые и новые люди, знакомились. Мои
сверстники вспоминали:
- Это внук того самого, ну он еще хромал... Чабаном был.
6
Внук, широкоплечий детина, стесняясь своего роста, огромных рук, пристраивался с краю, осторожно
брал пиалу, будто боялся ее раздавить.
Запомнился один парень. Он жил в городе, работал в научно-исследовательском институте, вывел
новый сорт пшеницы, который посеял на полях совхоза.
- Внук Зухры-апа...
Ее фотографию я видел в областном музее, а помнил постоянно торопящуюся женщину, на плечах у
которой лежало все хозяйство. Помню и взбудораженный кишлак, когда мужчины отводили друг от друга
глаза. Поднять руку на грозного курбаши мог только мужественный человек.
Внук Зухры-апа уже кандидат наук. Когда мы возвращались в кишлак, он остановился у поля, сорвал
колосок, ловко размял его на ладони и показал мне литые семена. Это был новый сорт, которому не
страшна засуха.
Я отвык от земли. Многое забыл. Но никогда не забуду вкусный запах горячего хлеба. В каждом доме,
где я побывал в день приезда, подавали горячие лепешки. В нашем кишлаке они пышные, белые.
Мой юбилей праздновали в совхозном клубе. Говорили о моем детстве, юности, рассказали о пожаре,
о том, как Джумабай сам поджег поля бедняков, о том, как мы, мальчишки, той роковой ночью сбежали в
город. Подробно говорил выступающий о том, как я учился в школе, в институте.
О всей настоящей жизни моей было сказано несколько слов. Таких строгих, официальных слов:
«Потом выполнял особое задание Родины».