Я понял, что это был не столько вопрос, сколько предложение. Он напомнил мне, что в прекрасном закате есть намного больше замысла, чем просто в попытке воззвать к каким-либо эмоциям. И что актер не должен быть так сильно зациклен на совершенстве техники, чтобы забыть о лиризме и красоте всего, что происходит вокруг.
Через несколько недель после прибытия в Стратфорд мне досталась крохотная роль в «Генрихе V», с Кристофером Пламмером в главной роли. Крис Пламмер и я примерно одного возраста, но вместо того, чтобы пойти в университет, он начал работать в театре и стал ведущим молодым актером в Канаде. Он был частью очень маленького сообщества успешных актеров Монреаля, очень большой частью в этом сообществе. Он рано получил опыт, и я завидовал ему. В Стратфорде он играл все главные роли молодых людей. В «Генрихе V» у меня была роль герцога Глостерского, которая позволила мне быть на сцене около пяти минут, а также дублировать Криса Пламмера.
Король Генрих V — это одна из самых длинных ролей, написанных Шекспиром, поэтому, когда мы не репетировали, я учил слова роли. Всякий раз, когда у меня было несколько свободных минут, будь то ночью или в ванной, я зубрил его речи. Поскольку мы запустили пьесу после всего лишь нескольких недель репетиций, у нас не было времени для прогона спектакля с дублером. Пока шел спектакль, дублеры отслеживали роли, которые мы предположительно готовились сыграть, но ни один из нас не верил в возможность того, что однажды мы заменим заболевшего актера. Труппа состояла из молодых, здоровых, румяных, кушающих говядину и жующих яблоки канадских актеров; никто никогда не болел. В основном, правило было таково: если ты дышишь чаще двух раз в минуту, то ты всё еще жив и должен работать.
Пьесу встретили прекрасными отзывами. The New York Times назвала ее «великолепной работой… сильной и полной воодушевления». Крис Пламмер получил восторженные отзывы, шоу было распродано на весь сезон вперед. Это было, безусловно, самой успешной работой, которую мне когда-либо доводилось делать. Я был членом престижной компании, работая с самыми уважаемыми актерами Канады. И, черт возьми, она действительно была сильной и полной воодушевления! Понедельники были моими единственными свободными днями, и однажды в понедельник утром мне позвонили из офиса. У Криса Пламмера сильные боли из-за камней в почках; смогу ли я выйти сегодня вечером?
Смогу ли я выйти сегодня вечером? Смогу ли я выйти сегодня вечером? Заменить Пламмера в одной из величайших ролей, когда-либо написанных для сцены? Безусловно! Без сомнения! Конечно!
Совершенно очевидно, я был безумен. Я даже и вслух-то не произнес тех строчек, а только бормотал их при сливе воды в туалете. У меня не было ни единой репетиции роли, так что я даже не знал всей постановки. К тому же я никогда не видел некоторых из актеров. Любой актер в здравом уме сказал бы: «Сэр, да как вы смеете просить меня выйти и рисковать репутацией?» или что-нибудь такое.
А они бы ответили: конечно, не можем. Это невозможно. Мы отменим спектакль, и возвратим деньги, и…
Возвратить деньги? Вот где камень преткновения! В офисе попытались назначить время для внеплановой репетиции, но найти актеров в выходной день оказалось даже более трудным, чем получить чек на причитающуюся долю прибыли от киностудии. Примерно в пять часов кто-то предложил, чтобы я примерил одежду. К счастью, Крис и я были приблизительно одного размера, и костюм мне прекрасно подошел.
Забавно, но невозможность того, что я собирался сделать, еще не поразила меня. Я был совершенно спокоен и уверен. Мне и в голову не приходило, что я рисковал своей карьерой — не то чтобы у меня она фактически была, конечно, — но если бы это обернулось фиаско, я оказался бы единственным, кто был в ответе за это. Вот он — огромный потенциал катастрофы, что так вдохновляет комедийных авторов.
Там даже не было Тайрона Гатри. За пару секунд до выхода Майкл Лэнгхэм, режиссер, спросил меня: «Ты в порядке?»
«Конечно, я в порядке», — ответил я, полагая, что знаю пьесу. В жизни театрального актера бывают лишь несколько моментов, столь драматических, как этот. Это актерское клише: я был неподготовленным дублером, выходящим на сцену как неизвестно кто и возвращающимся обратно в качестве, вероятно, еще более неизвестно кого. Не знаю, почему я не нервничал. Разумеется, любой нормальный человек должен был быть близок к панике. Но вместо этого я был в восторге.
Стратфорд имел большую авансцену, выдвинутую в зрительный зал, так что получалось, что зрители окружали ее с трех сторон. Никаких кулис. Вход и выход — позади сцены. Поэтому когда ты выходишь на сцену, ты почти что оказываешься среди зрителей. Если ты забываешь строчки, никто тебе не подскажет — если только кто-нибудь из зрительного зала.
В зале было двадцать пять сотен людей, включая критиков, которые раньше уже смотрели эту пьесу. Очевидно, они узнали, что сегодня будет играть неизвестный дублер, и не захотели пропустить то, что обещало стать незабываемым событием. Наконец свет потух и я вышел на сцену, чтобы начать самое важное представление своей жизни. Что бы ни случилось в следующие несколько часов — если я когда-нибудь окончу свои дни в реке Оттаве, — у меня будет эта ночь.
Я обвел взглядом театр и…
Здесь нам придется сделать паузу ради пары слов от нашего спонсора. Я провел так много времени на телевидении, что уже привык, что перед кульминацией первой части принято прерываться на рекламу. Однако что касается этой книги, то мы не продавали в ней места для рекламы. Впрочем, реклама будет возможна в издании в мягкой обложке.
…и ощутил бодрость духа. Я участвовал в новой пьесе каждую неделю в течение трех лет. Я выучил речи сотен персонажей. Я был комедиантом, шарлатаном, осужденным жуликом. Той ночью я готов был стать королем.
Возможно, подходящим словом для описания того, как я себя чувствовал, будет «изумленный». Я был абсолютно невозмутим, в ударе, постигшим Дзен, наедине со сценой и зрителями. Каким-то непонятным образом это всё объединилось. Несколько лет спустя я буду сниматься у Рода Стерлинга в «Сумеречной зоне» — это место, где происходят невообразимые вещи, которым нет объяснения. Нет объяснения и моему представлению той ночью. «Что ж, снова ринемся, друзья мои, в пролом» — я будто играл эту роль годами! «Кровь разожгите, напрягите мышцы». «С ним сохранится память и о нас. О нас, о горсточке счастливцев, братьев».
Театральному актеру необходимо как минимум десять представлений перед публикой, чтобы изучить расстановку по времени, потому что реакция зрителей также включается в игру. Зрители реагируют в неожиданных местах, и ты запоминаешь, где оставить время для их реакции. Ведь ты же не хочешь начать следующую фразу, которая может оказаться ключевой в сюжете, во время их хлопков. Таким образом, аудитория становится персонажем пьесы, но ты не видишь этого персонажа до тех пор, пока не выйдешь на сцену.
За исключением той ночи. Я почерпнул от зрителей духовную силу, и она помогла мне исполнить это необъяснимое представление. Почти до самого конца, почти до последних строчек — всего несколько секунд от совершенства.
Пьеса меняет свой ход на последних сценах. После всех величественных и торжественных речей у Генриха имеется несколько игривых сцен с французской принцессой, а затем пьеса заканчивается. Я прошел через все проломы, всю кровь англичан, битву при Азенкуре, весь путь до блестящих острот с принцессой. А затем меня словно ударило.
Входит французская принцесса, а я не помню, что там дальше. И я стою на сцене перед двадцатью пятью сотнями людей, смотрящих на меня в восхищенном ожидании, а в ответ — ничего. Мёртвая тишина. Безнадежность ситуации начала доходить до меня. У меня не было ни малейшего понятия, куда идти, что делать, что говорить. Это было равносильно тому, как ты, будучи на важной деловой встрече, начинаешь представлять боссу свою жену и внезапно понимаешь, что забыл ее имя. И в тот пролом, друзья мои, влилась большая волна страха.
Я оглядел сцену с безнадежностью. За свою жизнь я встречал много тысяч людей, так что порой мне трудно вспомнить имена тех, кого я знал годами. Но пока я буду жить, я никогда не забуду Дона Черри. Дон Черри, с белыми волосами и самыми длинными светлыми ресницами, которые я когда-либо видел. Вот стояло мое спасение. Дон Черри имел фотографическую память. Он знал всю пьесу! Каждую строчку. Во время репетиций, если кто-то забывал реплику, он подсказывал. И он был всего в двенадцати футах от меня, играя мою привычную роль. И тут Генрих подходит к нему и кладет ему руку на плечо — необычная сцена в пьесе, которой не было ни раньше, ни после. Измученный король идет к своему младшему брату и опирается на него, ища поддержки. Я прильнул к нему и спросил: «Что там дальше?»
Но Дон Черри, со своей фотографической памятью, лишь тупо посмотрел на меня. Он понятия не имел. А я в этот самый момент вспомнил слова, которые должен был произносить, и продолжил игру успешно до самого конца. Мне рукоплескали стоя. Даже все актеры аплодировали. Критики полюбили спектакль, хваля мои инстинктивные и оригинальные перемещения по сцене и мою с паузами интерпретацию роли. Это был один из величайших моментов моей жизни.
Той ночью я понял, что я актер. Теперь бы только найти способ получать сотню баксов в неделю.
В Стратфорде я поднялся от эпизодических ролей и статистов до ведущего актера таких спектаклей, как «Юлий Цезарь», «Укрощение строптивой», «Венецианский купец». Во время нашего третьего сезона Гатри возродил пьесу, которую он с огромным успехом ставил в Англии, — его собственную версию «Тамерлана Великого» Кристофера Марло. Энтони Куэйлу досталась главная роль, и Гатри сказал мне: «Когда мы возьмемся за нее, ты будешь играть Узумхазана — вторую главную роль». Вторая главная роль, как оказалось, состояла в основном из переноса Энтони Куэйла по сцене в паланкине. Но, очевидно, я очень хорошо с нею справился, потому что Гатри назвал меня «самым многообещающим актером фестиваля» того года. Постановки Стратфордского театра получили такие хорошие отклики, что легендарные бродвейские продюсеры Роджер Стивенс и Роберт Уайтхед решили позвать нас в НьюЙорк.