Как-то на дымной улице очередного города они проходили мимо мужчины, поднявшего трость на мальчишку-попрошайку. И мужчина, и мальчик казались серыми струйками тумана — такими же, как и всё остальное. Он их не замечал, пока она не отпустила его руку и не направилась к мужчине. Оттеснила мальчика, улыбнулась призывно, поглаживая лацкан дорогого пиджака, пробежалась пальчиком по щетинистой щеке. А потом, прильнув, поцеловала. И отступила обратно в туман.
«Он умрёт, — глядя вслед ошарашенному мужчине, сказал он, чувствуя лёгкий интерес. — Зачем ты это сделала?»
Она нахмурилась, глядя в сторону. «Такие не должны жить».
Он посмотрел на жмущегося попрошайку и пожал плечами. Она поймала его взгляд, отшатнулась и закрыла лицо вуалью.
В тот раз он снова потерял её, забыв на какой-то из улиц, а она не находилась довольно долго — и её свет с тех пор совсем угас. Больше в ней не было ничего интересного.
Но она сама цеплялась к нему, видимо, не вынося одиночества, и всё спрашивала: зачем? Этот вопрос её мучил почему-то: «Зачем я? Зачем тебе нужна была я?». Раз за разом обвиняла его во лжи, но продолжала спрашивать. Правда, спустя ещё время его затмило другое: она с удивлением узнала однажды, что мир для него чёрно-сер. Она не могла взять это в толк и с удивительным упорством обращала его внимание то на рассвет, то на игру солнца в листве, то на водную рябь. «Человеческое? Глупости! Посмотри: это же мир, это свет! Как ты можешь лишать себя этого?» В такие моменты она снова немного светилась, вдруг возникая для него среди вечного тумана, но всегда потом пропадая в тенях.
«Тебе, наверное, это должно нравиться?» — спросила она как-то, когда они вместе с туманом шли по разбитому бомбёжкой городу. Впереди крушили какой-то дом, и крики оттуда действительно немного привлекали его внимание.
«Почему?» — удивился он.
«Потому что это зло, эта тьма, — убеждённо сказала она. — А ты дух зла. Ты же даже свет не видишь. Темнота тебе привычней? Значит, должна быть приятна».
Его всегда удивляло, как — истинно по-человечески — она делает выводы.
«Значит туман? — усмехнулась она, услышав его ответ. — Туман, всё и всегда? Зло».
«В мире нет добра, и нет зла» — заметил он, сворачивая в засыпанный щебнем проулок — в сторону от криков и горящего дома.
«Добро и зло — тоже человеческое, как ты любишь повторять, — с грустью решила она. — А для тебя есть только вечность и туман. Но тебя интересуют „смертные“, — с издёвкой выплюнула слово она, — и ты забираешь их к себе, обрекаешь на проклятье и, наигравшись, оставляешь. Их чувства, их мнение для тебя ничто. Ты неумолимый, жестокий демон. И ты говоришь, что ты не зло, — она рассмеялась. — Что же тогда зло?».
Он промолчал — её голос звучал словно издалека. Из-за тумана.
«Посмотри! — она потянула его руку, заставив оглянуться на горящий дом. — Посмотри, вот зло. Тебе нравится? Не говори, что ничего не чувствуешь! Не лги».
Как и раньше он видел лишь серые струйки тумана.
Она поймала его равнодушный взгляд и еле слышно прошептала: «Но это не может быть правдой».
Он отвернулся и пошёл по переулку дальше, когда её рука соскользнула с его локтя.
«Я сейчас вернусь», — тихо сказала она.
И исчезла в клочьях сумрака. Он не заметил, уходя вслед за туманом, и оставил бы её, как уже не раз бывало раньше. Но яркая вспышка приковала его внимание.
Она лежала у горящего дома, закрыв собой орущего младенца, и на спине её расцветала чёрная клякса — единственное пятно в ярком свете, который она испускала. Как огонь. Или, наверное, как солнце.
Он остановился, глядя на неё. Наверное, так же, как она когда-то смотрела на крест.
Люди не видели этот свет. Младенца забрали у неё из рук и заставили замолчать. Её саму отшвырнули прочь, к закопчённой стене. Вскоре огонь добрался и до неё, и она растворилась в нём, сияя — как тысячелетия назад.
А он не мог потом отвести взгляда от неба, которое тоже какое-то время светилось, будто забрав её сияние.
Он так и не понял, как у неё получилось обмануть вечность и уйти от него. Но ему её не хватало — мир снова стал серо-чёрным, и туман заволок всё вокруг. Но да, это было привычно. Не привычным было то, что он это замечал. И то, что встречая изображение креста ожидал увидеть рядом её. И нечто странное, отличное от обычного интереса чувство испытывал он, когда не находил её.
Некоторое время спустя он начал понимать, о каком одиночестве она говорила.
Следующий раз он снова узнал её по волосам, на этот раз свободно распущенным. Она, конечно, светилась. И, сосредоточенно хмурясь, сидела на лавочке с альбомом в руках, что-то выводя на бумаге грифелем.
«Ты возвращалась очень долго», — сказал он, выходя к ней из тумана.
Она услышала. Повернула голову, выплюнула карандаш и изумлённо вскинула брови: «Серьёзно? Я вас знаю?».
Он сел рядом, удивлённо посмотрел на альбом — от него будто бы исходило тепло, как и от неё раньше.
«Что это?»
«Это? — она убрала руку и повернула альбом так, чтобы смотреть было удобнее. — Это я рисую. Фигня, конечно, не особо получается. Да и вообще, эскиз, — добавила она, протянув слово с издёвкой. — Просто рассвет очень уж красивый. И мне интересно, можно ли передать эту красоту в чёрно-белых или серых тонах… Эй? Что с вами? Вы как будто привидение увидели».
Он зажмурился, но это не помогло: незнакомые краски радугой расцветали перед глазами. Он видел рассвет, и он был именно таким, как она когда-то рассказывала. Наполненным светом. Наверное, именно это люди назвали чудом.
«Ну вот, туман растаял, — вздохнула она, убирая альбом. — А мне хотелось, чтобы именно с туманом… Ну ладно, — замялась она. — Эм… Я пойду?».
«Идём со мной?» — предложил он, открывая глаза, и сам себе удивляясь: раньше он никогда не спрашивал, даже её.
Туман действительно растаял, хотя её свет и раньше его отгонял. «Не оставляй меня одного», — добавил он, чувствуя нечто, что совершенно точно не было только лишь интересом.
«Что?»
Она пытливо посмотрела ему в глаза и торопливо, почти испуганно помотала головой.
«Эм… Нет, сейчас не могу. Мне… мне надо бежать. Извините».
Он устало кивнул, больше ничего ей не предложив. Она же смерила его ещё одним недоумённым взглядом, забросила ремень сумки на плечо и, отвернувшись, зашагала к дороге.
Он смотрел ей вслед и ярко видел всё тот же рок скорой смерти. Человек бы рассказал ей, наверное. Человек бы соблазнил её. Человек бы остановил её. Но он не был человеком и сейчас отчётливо понимал, что на её месте и сам не променял бы её красочный мир на его туман, пусть даже и вечный.
Он отвернулся и стал смотреть, как расцветает красками небо. Как удивительно, чудесно, прекрасно сияет солнце, выглядывая из-за горизонта. Как нежны оттенки облаков. Как приятна глазу листва и как успокаивает и даже завораживает гладь воды.
Она обернулась только раз, переходя дорогу, глянула на него, весело фыркнув. И не заметила выезжающую из перекрёстка машину.
Он не смотрел — небо было куда необычней. Весь мир сделался ярким, не тускнея и не расплываясь перед его глазами. Но откуда-то в этом свете, словно перешедшим от неё, появился оттенок горечи. Слишком человеческое для него чувство наполнило окружающий мир глубиной, как если бы все краски засветились золотом, как светились её волосы.
Он развернулся и пошёл в другую сторону от столпившихся у машины, звонящих в скорую, галдящих людей. Жадно смотрел и смотрел вокруг и чувствовал это нечто, что не было интересом и одиночеством тоже не было. Не могло быть, потому что на самом деле она не осталась на запачканном кровью асфальте, а была с ним. Её свет был с ним. Теперь даже ночь не казалась слишком чёрной.
На самом деле теперь она тоже светилась.
Мальчик по вызову
Институт астрологии Москвы — и любой демон ваш! Только на кухне пентаграмму не рисуйте — не смоется. И не забудьте, цена отмены вызова: доброе дело — в прямой зависимости с силой вышеозначенного демона. А так — пользуйтесь на здоровье!
— Одну простую сказку…, — вопила в такси Даша.
— Рассказать вам… дум…жажд…а, хотим! — не в лад подпевала я.
Водитель периодически бросал на нас странные взгляды. Очевидно страшная судьба обделённой вороны (или собаки, или коровы) его не впечатляла.
Чёрствый человек! Высадил нас на повороте к дому, а не у крыльца, как просили. И, я уверена, наблюдал где-нибудь из-за угла, как мы до двери добирались. Хотя как он мог наблюдать, он же на машине… А, чёрт, какая разница. Он точно за нами следил. Ибо чёрствый…
— Да я правда могу! — с жаром доказывала что-то Даша, ввалившись ко мне в квартиру. — В-в-вот ув-в-видишь!
И юзом прошла на кухню.
— Ага, — улыбаясь, согласилась я.
В голове плыло, ноги не держали, и я упала на стул, бездумно глядя, как Даша сначала вилкой, потом огурцом (до этого мирно лежавшим на столе), ну а после — карандашом (с того же стола) что-то чертит на моём линолеуме.
— Щас. На т-т-там у-у-учили, — приговаривала подруга. — Ну-у-у… в школе… астроло…астроло…гии…
— Это типа экзицизм? — выдавила я, имея в виду «экзорцизм».
Даша возмущённо остановилась и погрозила мне обломком карандаша:
— Не-е-е! Этвзыв!
— А-а-а, — глубокомысленно закивала я.
— Щас я тебе ка-а-ак взыву! — объявила Даша и, сев на корточки перед своим рисунком, вскинула руки.
Что она верещала, я так и не поняла. Как и не поняла, откуда на моей кухне взялся дым. Густой такой, чёрный, воняющий пригоревшим молоком.
«Форточка», — мелькнула в голове здравая мысль. Кашляя, я попыталась встать, когда дым неожиданно рассеялся, и… в общем, хорошо, что я сидела.
В центре рисунка возлежал парень в прозрачных розовых шароварчиках, розовой же и прозрачной жилетке и золотым ободком на чёрных, курчавых волосах.
— Даша, — выдохнула я. — Что это?
— Гы-ы-ы, — с чувством полного удовлетворения ответила Даша. И отключилась.