– Nonna, ты в порядке? Я серьезно. Ты ужасно выглядишь. – Анина встала и пошла на кухню.
Матильда воспользовалась моментом, чтобы собраться с мыслями. Когда хозяйка дома стареет, ее последняя задача – осознать, что же она оставит после себя. Именно мать определяет миссию семьи, и если она терпит неудачу, это отражается на всех. Матильда догадывалась: она не пришла бы в восторг от того, что будут делать дети после ее смерти, но ей некого было винить, кроме себя. Она слишком легко сдалась. Она не открыла им правду, сочла историю семьи не такой уж и важной. Не отвезла детей туда, где родилась, и не рассказала им о судьбе своего отца. Отпуск в Черногории оказался важнее поездки в Шотландию. Конечно, у нее, Матильды, были на то свои причины. Она мало знала об отце, но это ее не оправдывает. Детям и внукам все же стоит узнать некоторые факты, пока она не забыла их окончательно или не умерла скоропостижно. Можно было это понять и без свалившейся с неба птицы.
Анина вернулась со стаканом воды:
– Nonna, попей.
Матильда сделала несколько маленьких глотков.
– Grazie.
Анина взяла в руки часы Доменики Кабрелли и поднесла их к уху.
– Их давно не заводили, – призналась Матильда.
Анина внимательно рассмотрела часы. Авантюрин отличался от других драгоценных камней в шкатулке, цвет его не был теплым, как у индийских пурпурных рубинов, украшавших кольцо, подаренное Матильде на день рождения. Он не был мягким, как у золотистых кораллов с острова Капри. Камень не отражал свет, как бриллиант. Он был темно-зеленый, мрачный, и добыли его явно не в Италии, а в какой-то далекой стране, где сезон дождей, питающих густые корни высоких деревьев, сменялся месяцами палящего солнца. В филигранном узоре тиснения тоже не угадывался итальянский стиль. Часы бросались в глаза своей чужеземной красотой и в коллекцию никак не вписывались.
– Похоже, Bisnonna[38] носила антикварную вещь. Это точно девятнадцатый век.
– Откуда ты знаешь?
– Nonno научил меня определять. – Анина перевернула часы и показала Матильде. – На золоте видно клеймо. Есть и другие подсказки. Часы не швейцарские, ни циферблат, ни механизм, а итальянцы обычно их использовали. Не немецкие и не французские. Откуда они вообще взялись?
Матильда не ответила.
– Смотри. Тут гравировка. Вот буква J, потом амперсанд[39], а потом D. Кто такой J?
– Я не готова их отдать.
Анина положила часы обратно в шкатулку.
– Я всегда хочу того, чего мне не дают.
Матильда подперла подбородок рукой, как она часто делала, когда ей требовалось подумать. Пальцы коснулись пореза на щеке. Жжение было слабым, но ощутимым.
За окнами тишину поздней зимы раскололи раскаты грома, следом вспыхнула молния.
– Ой-ой! – Анина повернулась к дверям, выходившим на террасу. – Шторм начался!
Сильный дождь забарабанил по полу террасы, словно град серебряных стрел.
– Окна в спальне! – воскликнула Матильда.
– Я закрою! – Анина вскочила и помчалась вверх по лестнице.
На всякий случай Матильда выдернула вилки электроприборов. Беппе залаял от испуга и забегал по кругу. Матильда достала с полки аварийный светильник.
– Порядок. – Запыхавшаяся Анина вернулась в комнату. – Все закрыла. Ты, наверное, единственная, кто зимой оставляет окна открытыми.
– Мама приучила меня открывать окна по утрам, чтобы выпускать злых духов. А закрывать их я забываю.
– Твоя мать была strega?
– Не думаю.
– Тогда откуда она все это знала?
– Доменика Кабрелли была одной из тех, кого считали знахарками. Здравый смысл не мешал ей признавать существование духов. Науку она тоже уважала. Соседи первым делом бежали к ней, а не к врачу.
Беппе запрыгнул к Матильде на колени.
– Я хотела бы узнать о ней побольше.
– Моя мать родилась в этом доме, а девяносто три года спустя в нем умерла. Она прожила в Виареджо всю свою жизнь, за исключением того периода, когда только начала работать медсестрой и ей пришлось уехать на какое-то время.
– Почему она уехала?
– Смотри, как море бушует. Тот самый шторм, который обещали.
– Nonna, я хочу знать, почему моя прабабушка уезжала из этого города. Я выхожу замуж. Мои дети должны знать о своих предках.
Полоса оранжевого света над горизонтом освещала бурлящие волны. У Лигурийского моря тоже была своя история. Совсем скоро Анине предстояло узнать, куда оно привело Доменику Кабрелли, прежде чем унести ее прочь вместе с ее возлюбленным и их тайной.
4
Доменика Кабрелли сложила ладони рупором, повернулась в сторону дюн и прокричала: «Силь-ви-о-о!» Объем легких у одиннадцатилетней девочки был как у оперной певицы. Пляж полностью принадлежал ей, вокруг не было ни души. Оттенок синего неба напоминал фрески Тьеполо, на горизонте плыли лохматые облака цвета фламинго – верный признак приближающегося дождя. А пока море мирно колыхалось под полуденным солнцем, накатывая на берег легкие волны. Девочка потерла живот, слегка нывший от голода. В нетерпении Доменика вновь позвала Сильвио. У них уйма дел. Куда он запропастился?
Девочка внимательно оглядела гребни дюн, словно генерал перед битвой. Она скрестила руки на груди поверх чистого, выглаженного фартука, который ее мать не раз штопала и латала заплатками из мешковины или из обрезков с шелковой фабрики Лукки. Большинство местных девочек носили такие же. Квадратный вырез, две широкие лямки, застегнутые сзади на пуговицы. Пришитые спереди карманы были достаточно глубокими, чтобы вместить линейку, маленькие ножницы, моток ниток с иголкой, и достаточно широкими, чтобы положить в них пяльцы и прочие принадлежности. Синьорина Кабрелли всегда оставляла в карманах место для ракушек и мелких камешков, уверенная, что они ей непременно пригодятся.
Доменика была босиком, как и все итальянские дети летом. Кожа ступней огрубела от постоянного хождения по дощатому настилу с ведрами воды. Но сейчас под ногами у нее лежал белый песок, мягкий, словно персидский ковер. Темно-каштановые волосы были аккуратно заплетены и уложены короной на макушке, хотя несколько завитков выбились из кос. Их подхватывал морской бриз, и она то и дело смахивала мешающие пряди. Хлопковая нижняя рубашка и панталоны, надетые под льняное платье, достались ей от кузины, но на этом благотворительность заканчивалась. В мочках ушей поблескивали золотые серьги-кольца, сделанные ее отцом, учеником ювелира. Золотая сетка была настолько тонкой, что разглядеть серьги можно было, лишь подойдя вплотную.
На вершине песчаного холма наконец появился Сильвио Биртолини. Черноволосый мальчик был ее ровесником, но на пару дюймов ниже, как и большинство мальчишек в школе. Она помахала ему рукой: «Быстрее!»
Сильвио соскользнул с насыпи и со всех ног бросился к Доменике, вздымая пятками песок.
– Достал?
Из заднего кармана штанов Сильвио вытащил тугой бумажный свиток, перевязанный ленточкой. Он протянул его Доменике, не сводя с нее преданных глаз и робко надеясь на похвалу. Девочка развязала ленточку и развернула свиток. Глаза густого черного цвета забегали по карте Виареджо, словно она и впрямь находила там нужную ей информацию.
– Тебя кто-нибудь видел? – спросила она, не отрывая взгляда от тонких линий, нанесенных черными чернилами на бежевое поле.
– Нет.
– Хорошо, – кивнула она. – Если мы хотим найти клад, никто не должен знать, что мы его ищем.
– Ясно. – По правде говоря, рядом с Доменикой Кабрелли Сильвио никогда не мог отличить фантазию от реальности. Существовал ли клад на самом деле? Кто именно были эти «никто»? Сильвио не имел ни малейшего представления.
Доменика скрутила карту и навела ее, словно указку, на холм в дальнем конце пляжа.
– За мной! – Загребая ногами песок, она двинулась в направлении Пинета-ди-Поненте[40]. – Судьба всего сущего в наших руках.
– Как такое может быть? – Сильвио поплелся следом.
– Очень даже может.
– Но при чем здесь судьба всего сущего? Ты же не Создатель. – Им рассказывали про волю Божью, когда готовили к таинству конфирмации. Сильвио заметил, что в повседневной жизни Доменика часто вдохновлялась на поступки, прямо противоположные любому из догматов, которым их учили в школе.
– Разве дон Фернандо не говорил нам, что мы имеем право крестить того, кто нуждается в таинстве, если рядом нет священника?
– Да, но это не делает тебя священником.
– Он разрешил нам крестить некрещеных. В нас достаточно святости, чтобы это делать! Таинство – это внешний знак внутренней благодати. У каждого внутри есть благодать. Даже у меня. И даже у тебя.
– Я бы не стал никого крестить. Я бы побежал за священником. Монахини учили нас всегда звать священника. Иначе придется все делать заново.
– Слушай благочестивых монахинь из Сан-Паолино, но не верь всему, что они говорят.
– Кто это сказал?
– Папа. Я не собиралась подслушивать, просто услышала, как он разговаривал с мамой, а значит, это правда.
У Сильвио не было отца, потому он ничего не мог возразить. Порой он жалел, что не может произнести «мой папа сказал», просто чтобы бросить вызов своей самоуверенной подруге.
– Когда родители шепчутся, я стараюсь оказаться поблизости, чтобы слышать, о чем они говорят. Я подсматриваю, когда они делят деньги, и прислушиваюсь, когда обсуждают священника. Всегда остаюсь дома, когда у нас гости, и держусь возле папы, когда он разговаривает с заказчиками в мастерской. Гости всегда приносят лимоны или помидоры, а еще разные сплетни из Лукки. Ты не поверишь, чего они только не рассказывают. Например, один мужчина, который привозит свиные ножки из Лацио[41]