— Мама… Бабушка… Дедушка… — шепчет Шарафутдинов.
— Я — Восток-7, я — Восток-7, сообщаю всем, сообщаю всем… — бредит Венька под рифму.
— Я — Космос. Я — Космос, — вторит ему Димка и вдруг лает: — Гав!.. Гав!.. Гав!..
— Дедушка… Прадедушка… Прабабушка… — зовет Шарафутдинов.
— Скажи-ка, няня, — еле слышно сказал Марат, и санитарка поспешно склонилась над ним, — ведь недаром Москва, спаленная пожаром…
— Бедненькие, как мучаются, — вздохнула санитарка.
— Здесь зрители аплодируют, — говорит на трибуне Дынин. — Аплодируют, аплодируют… Кончили аплодировать. Прочертите линию, через которую нельзя заходить, — распорядился он.
Гусь прочертил на земле линию.
— А может, они по одному будут появляться, — предложила Валя. — И каждый что-нибудь такое сделает…
— Они сделают, — возразила длинноногая. — На всю жизнь закаешься.
— Давайте без отсебятины, — строго сказал Дынин. — Дальше. (Читает.) «Парад, стой», — командует руководитель, и все останавливаются». — И, скомандовав сам: — Парад, стой! — с силой топнул ногой.
Песок посыпался так, что Косте пришлось прикрыть голову газетой.
— Отменить родительский день!.. — услышал он крик докторши и прильнул к щели.
— Пять обмороков! — кричала докторша, выбегая на площадку. — Четыре с сыпью!.. Третий отряд!.. Инфекция!.. Интоксикация!.. Карантин!.. — выкрикивала она, как заклинание.
— А Митрофанова? — спросил Дынин.
— Пока здорова. Все пять случаев — мальчики.
Ноги Дынина загрохотали по ступенькам трибуны.
— Я — метеор, я — болид, у меня живот болит, — продолжал свой астральный бред Венька.
— Костя Иночкин, ты здесь? — на одной ноте произносил Стасик. — Здесь!.. А где ты?..
— Гав! Гав! — раздался предостерегающий лай Димки.
— Неподалеку!.. — продолжал Стасик. — В темноте.
— Сижу за решеткой в темнице сырой… — заглушая его, стал декламировать Марат. — В темнице!.. В темнице!.. В темнице!..
— Гав! Гав! Гав!..
Но Стасик не унимался:
— Над трибуной — флаг, под трибуной…
— Гав! Гав! Гав!..
— В темнице! В темнице! В темнице!..
— Нянечка, — растерянно сказала сестра. — Может, им что-нибудь вспрыснуть?
Ребята замолкли, со страхом ожидая ответа.
— Без укола не останутся, — обнадежила санитарка. — Доктор придут, вспрыснут.
— Гав! Гав!..
— Дедушка! Прадедушка! Праматушка! Прабабушка! Пра-пра-пра-пра!..
Дверь раскрылась, и в палату в накинутом на плечи белом халате вошел Дынин. За ним — докторша, Валя и все вожатые.
— А-а, — сказал Дынин. — Никитин, Шарафутдинов, Стабовой и вся компания.
— Разлитая сыпь с серозным наполнением, — пояснила докторша. — Очень странной конфигурации.
— Заболели, значит? — сказал Дынин. — Заболели?..
— Над трибуной… над…
— Праматушка! Прабабушка! Пра-пра-пра…
— Артисты! — восхищенно сказал Дынин. — Художественный театр! А говорили, талантов нету… — Он подошел к Шарафутдинову и решительно сдернул с него одеяло. — Лжецы! — с ласковой укоризной сказал он. — Симулянты! Самострелы!..
Бред как рукой сняло.
— А ну, марш отсюда!
Завхоз, плюясь и чертыхаясь, косил крапиву в овраге.
А на краю оврага молча стояли участники крапивной эпопеи и Валя.
— Ну, может, вы мне наконец объясните, — сказала Валя, — что это за дурацкие шутки с крапивой?
Ребята молчали.
— Мы в космонавты готовимся, — нагло сказал Стасик. — Волю воспитываем.
— Свиньи вы все! — сказала Валя. — Просто свиньи.
— Гляди! — сказал вдруг Димка. — Деревенские-то!..
Далеко за забором, сверкая в лучах солнца, двигалась по полю какая-то удивительная машина — комбайн с прицепами и ритмично вздымающимися гребенками. На машине и на всех прицепах работали деревенские ребята. Они работали так увлеченно и так весело, что от них нельзя было оторвать глаз. К комбайну подскакал кто-то на лошади, переговорил быстро и ускакал. А за комбайном шла стайка девочек и подбирала колоски.
— Митяй!.. — закричал Венька.
Парнишка, сидевший за штурвалом, поднял руку и приветливо замахал.
— Венька!.. Димка!.. — кричали деревенские.
— Вовочка!.. Андрей!.. — кричали городские.
Валя с изумлением переводила глаза с деревенских на своих, со своих — на деревенских. Она и не подозревала, что они знакомы.
— То-лик!.. То-лик!.. — восторженно кричал Венька.
— Давайте к нам!.. — кричали деревенские.
— Нам нельзя! — крикнул Венька и посмотрел на Валю.
Валя опустила глаза.
Донесся звук горна.
— Пошли строиться, — сказала Валя, и ребята понуро двинулись за ней.
Из щелей били солнечные лучи, и под трибуной было довольно светло. За это время здесь все изменилось. Посредине стоял ящик, покрытый искусно вырезанной бумажной салфеткой. На ящике в баночке из-под майонеза — букетик ромашек. Другая такая же салфетка покрывала доску, привязанную к стене, — это была книжная полка. С обеих сторон полки были прикноплены открытки: на одной — Юрий Гагарин, а на другой — гладиолусы. На гвоздике висело полотенце. Охапка сена на земле была покрыта простыней, в изголовье лежала вышитая подушка.
Костя по книжке разучивал карточный фокус. Вдруг он поднял голову и начал прислушиваться.
— Только и слышно: «Дети — хозяева лагеря, дети — хозяева лагеря», — говорила Валя. — А все важные вопросы решаем без них.
Костя прильнул к щели. Мимо трибуны шли Валя и длинноногая вожатая.
— Да что ты об этом хулигане печалишься, — говорила длинноногая. — Увидишь, тебе без Иночкина легче станет. Если б ты знала, сколько он товарищу Дынину крови попортил!..
— Караул! Караул! — раздался пронзительный крик. Это кричала докторша. Она кричала на весь лагерь: — У товарища Дынина вся кровь испорчена. Срочно нужно переливание! Кто согласен дать кровь?
— Я! Я! Я! — мчались со всех сторон ребята.
А у тебя какая группа крови?
— У меня первая!
— У меня вторая!
— У меня третья!
— А нужна тридцать третья! — сказала докторша. — Это очень редкая кровь.
Костя вышел вперед.
— У меня тридцать третья, — сказал он тихо.
— И ты пожертвуешь своей редкой кровью? — восхитилась докторша.
…На двух белых столах лежат Костя и Дынин. Стеклянные трубки идут от розовощекого Кости к Дынину, плоскому, как засушенный цветок.
Заработали насосы, завертелись колеса и погнали кровь от Кости к Дынину. Как надуваемая камера, Дынин начал приобретать трехмерность, наливаться жизненными соками и, наконец, ровно задышал.
— Иночкин… Иночкин… — зашептал он. — Ты был мне кровным врагом, а теперь стал кровным братом. Но ты купался в неположенном месте, и в лагерь я тебя все равно не верну…
— Иночкин!.. Иночкин!.. — шептали девочки.
Костя приоткрыл дверцу, и девочки заползли под трибуну.
— Сегодня кино будет, — зашептали они. — Все вместе пойдем. В темноте тебя никто не узнает.
— А то без культурных развлечений духовно расти не будешь, — сказала Митрофанова.
— А я расту, — сказал Костя, тасуя карты. — Фокусы разучиваю. Мне Шарафутдинов книжку дал. Показать летающую даму?
— Ах, вот вы где! — приоткрыл дверцу Венька. — Трепухи!
За ним вползли Шарафутдинов, Марат и Стасик Никитин.
— Никакой тайны доверить нельзя!
— Вы на нас Дынину стукнули?!.
— Сами вы стукнули! Сами вы стукнули! — кричала Митрофанова.
— Мы?!.
— А то кто же?! А то кто же?!
Возле трибуны остановились тоненькие ножки в сандаликах.
— Кто Дынину зеркало и Шагалову отнес? — кричала Митрофанова.
— Какую Шагалову?
— Людмилу! На обложке!
— Или она сама туда пришла? Да?
— А про крапиву он сам узнал? Да?
Но в этот момент дверца распахнулась, и под трибуну заглянул Дынин.
— Кто здесь? — спросил он.
Через квадрат раскрытой дверцы было видно, как по аллейке вприпрыжку удаляются тоненькие ножки в сандаликах.
— Мы, — ответила Лера.
— Девочки? — изумился Дынин. — Очень хорошо. И мальчики? Отлично! И что ж вы тут делаете?
Нелька вырвала у Кости колоду.
— В картишки дуемся, — сказала она и улыбнулась своей самой обезоруживающей улыбкой.
— В подкидного дурака, — поддержала Лера, серьезно глядя прямо в глаза Дынину.
— Стыдно, девочки, — сказал Дынин. — А ну, вылезайте. — Он забрал у Нельки карты и щелкнул колодой по руке. — Сегодня — подкидной, завтра — азартные игры, пробуждение низменных инстинктов, отвлечение от созидательного труда. Понятно говорю?
— Понятно, — сказала Неля.
А тем временем завхоз уже навешивал на дверцу трибуны нелепо большой замок.
Надпись на экране:
Так Костя Иночкин был заточен в темницу.
Выкошенный овраг казался лысым и неуютным.
На пригорке сидели Нелька и Митрофанова, и Лера училась крутить на руке гимнастическое кольцо.
Подошел скучающий парень с профилем Гоголя.
— Чего это вы делаете?
— Ступай отсюда, слышишь? — сказали ему.
Парень ушел.
— Как же он теперь будет? — задумчиво сказала Митрофанова. — Всегда в темноте сидеть?
— Ой, девочки, — сказала Лера. — Надо ему нору под трибуну прорыть.
— Точно, — обрадовалась Митрофанова. — Он и будет туда-сюда ползать. Дай-ка я покручу…
Митрофанова долго прилаживала кольцо.
— Где бы незаметно лопату достать? — сказала Лера. — Или совок?
Резким и неловким движением Митрофанова крутанула кольцо. Кольцо, не сделав и одного оборота, упало к ее ногам.
— Да никто тебе лопаты не даст, — сказала Митрофанова, перешагивая через кольцо. — В той смене одни мальчик черенок сломал. Теперь лопаты, совки, грабли — все запирают.
Нелька подняла кольцо.
Сперва она неспеша раскрутила его на талии. Потом, сцепив пальцы рук на затылке, откинула назад локти и изогнулась — обруч поднялся до подмышек и забился: по груди, по спине, по груди, по спине… Потом обруч вдруг резко скользнул вниз до коленок, еще ниже, до щиколоток. Но не упал. Несколько сильных оборотов, и он неспешной спиралью взлетел на поднятые над головой руки. Потом одна рука опустилась, и обруч завертелся на другой. Потом обруч вертелся на шее, снова на груди и снова на талии.