— Кабы он Кешку не спер! — тревожно заявил Данила, посмотрев в ту сторону, где паслись коза Машка с симпатичным козленком, и с укором сказал мне: — Слишком близко к воде привязали. Глазом не успеешь моргнуть, как этот стервец козленка утащит. Бегай потом по милициям, доказывай, что ты не верблюд.
Основания для таких заявлений у Данилы были. С неделю назад бабка Меланья ходила в милицию жаловаться на Фитиля. Этот наглец среди бела дня въехал на гидроцикле в гусиную стаю и выхватил из нее самую крупную птицу. Гусь хлопал крыльями, клевал обидчика, но высвободиться не мог. Бабка Меланья его спасла. Она подняла крик на берегу, вознеся руки к небу, откуда должны были просыпаться небесные кары на нечестивую голову наглого вора. Увидев, что безнаказанно не удастся поживиться, Фитиль отпустил птицу, а в милиции, когда его вызвали, оригинально оправдывался:
— Что, уже и покатать гуся нельзя?
Так что Данила не зря опасался за козленка Кешку. Наглец мог его «покатать» в неизвестном направлении, а потом где-нибудь рядом с потухшим костерком нашлись бы маленькие копытца. Чтобы этого не случилось, при приближении Фитиля мой дружок хотел нарушить конспирацию и выскочить из окопа, обозначить себя, но тот, не доехав метров пятьдесят до нашего укрытия, заложил резкий вираж и умчался в обратном направлении. Вот и думай теперь, чего он сюда направлялся: то ли ради прелестей Наташки, то ли ради козленка на шашлык.
— На рекогациновку приплывал, хотел убедиться, что меня нету, — уверенно заявил мой дружок.
— На рекогносцировку! — поправил я грамотея. — А, по-моему, он Наташку-красавицу высматривал!
Данила скептически усмехнулся.
— У него этих Наташек, как собак нерезаных. Он, кобель, от них, как от блох, отбиться не может. Покрутит пару недель, поматросит и бросит. А они за ним табуном носятся. Что он, медом намазанный? Хотя, если бы у нас кино снимали, Фитиль был бы первый красавчик. Рост два метра, глаза наглые. Я знаю, за что его девки любят, — подвел итог своим рассуждениям Данила, — он на гитаре классно играет и поет. Ален Делон районного масштаба!
Я решил сменить тему разговора.
— Ты слышал, на озере стали пропадать не только гуси и утки, а теперь, говорят, даже и козы. Чудище якобы страшное появилось, жрет все подряд.
Данила приподнял от земли голову.
— Посадила бы Фитиля милиция суток на пятнадцать, глядишь, и чудище исчезло бы, и слухи прекратились.
— Я тоже так думаю, — согласился я с ним. — Бабы дуры, чему только не верят. А это чудище двуногое, небось, где-нибудь гуся в духовке зажаривает и над ними посмеивается.
Пожевав травинку, Данила зло ее сплюнул.
— Вот бабка мне и говорит, что нельзя козу с козленком без присмотра оставлять. Фитиль паразит ее… Гля…
Со стороны леса через ржаное поле, время от времени пригибаясь, быстрой походкой шел человек. Когда до берега осталось метров двести, он совсем пригнулся, и его не стало видно. Присутствие его выдавала летавшая над ним встревоженная сорока. Она проводила его до самого берега и даже разок зашла на него, невидимого, в пике. Человек остановился, по всей видимости, за густыми кустами у самой воды, чуть ли не в том самом месте, где, как мышь, тихо сидел Рэм-Ефрем. Сорока улетела.
— Мстит!
— За что?
— Гнездо, наверно, разорил!
— Ты не рассмотрел его?
— Нет!
— Я тоже! — Данила задумался. — Чего он крался?
Меня охватило беспокойство. Мы с приятелем часа два сидим в окопе, носа не кажем, со стороны может показаться: коза осталась без присмотра. Вполне вероятно, это козлокрад нацелился на Машку с козленком — высказал я вслух предположение. Данила отрицательно покачал головой и кивнул в сторону города.
— Их другая коза интересует. Смотри, Наташка-красавица идет.
Прозорлив он оказался. Если бы сейчас кто прошел мимо нас, то сказал бы, коза с козленком единственные существа на берегу. В бинокль мне хорошо было видно, как идет мисс «звезда Севера». Через плечо переброшено большое махровое полотенце, у халатика расстегнуты нижние пуговки. При ходьбе поочередно показываются мраморные, удивительно красивые и стройные ноги. Ать-два, одна ножка, вторая ножка, занавес открылся, занавес закрылся. Походка у Наташки была, конечно, царственная, величественная.
— Дай и мне глянуть, — вцепился мне в руку Данила, сообразив, что не зря я слился в единое целое с биноклем.
— Насмотришься еще.
— Жадина! Жмот!
— Готовь сметану, ветеринар.
Данила закрутил головой. Я его понимаю, в окопе сидеть тошно, а его деятельная натура требовала более решительных действий.
— Что, снова без крема идет?
— Да! — обрадовал я приятеля. Данила полез за пол-литровой банкой, спрятанной от жары под пучком травы, и, помявшись, все-таки спросил:
— Ты считаешь, что нам лучше ей массаж сделать?
— Конечно, лучше! Считай, что это наш долг! Вылазь! Пошли встречать!
Данила угрюмо сдвинул брови и, попридержав меня, с досадой произнес:
— Я буду мазать ей спину, а эти глазеть? Цирк я не собираюсь устраивать! Мы не за стеклом на телевидении! Мне за это деньги не платят. Я ей сейчас скажу, что тут целая компания издыхателей собралась.
— Воздыхателей.
— Все равно.
Пришлось его уговаривать и рассказывать, что он отстал от жизни, что Наташка продвинутая девица и идет в ногу со временем. В конце концов разозлившись, я зло заявил:
— Не хочешь сам мазать, а хочешь глазеть, отдай банку со сметаной вон тем. Рэм-Ефрем ее у тебя с удовольствием примет. Он потому сюда и приплыл, что ты ему про бесстыжую Наташку рассказывал. Поэтому у тебя конкуренты. И вообще не веди себя как собственник. Может быть, тебе еще ничего не отломится. Со сметанкой придется домой возвращаться. Пошли! — дернул я его за рукав. — А то потом поздно будет!
Однако мой дружок сообразил, что самая устойчивая позиция в окопе, стал насмерть и еще убийственные доводы привел:
— Я отсюда ни ногой! Чем переводить сметану, я лучше ее съем!
Пришлось напомнить ему избитую истину, что красота, хоть и чужая, требует жертв. Возражая, он бросил на чашу весов самый веский аргумент.
— Да-а-а, ты только пришел, а я тут с семи утра торчу, живот подвело.
— А ты сначала намажь ей спинку сметаной, а потом ее слижи!
Мой приятель отбивался, как мог.
— Хлеб черствый бабка дала. В банку еще помакать можно, а вот как со спины соберешь, кожа нежная, ошкарябаешь.
— А ты языком!
— Языком, говоришь, слизать? Ты серьезно?
— Я рассмеялся.
— Издеваешься?
— Ты что? Наташка — баба чистая. Что впитается, а что ты съешь. Зато представляешь, какой кайф будет?
— Не получится!
— Что так?
Я обрадовался и подумал, что здоровое крестьянское начало заговорило в моем дружке. А ведь сначала поверил, что станет слизывать сметану. Когда Данила отказался утолять голод, лакать сметану таким оригинальным образом, я мысленно поднял его на недосягаемую нравственную высоту, а он тут же низверг себя обратно, просто обосновав отказ:
— Зрителей будет много! Да и филейная часть мне досталась, забыл?
Мне было уже не до него. Приближалась Наташка. Несравненная «звезда Севера» расстегнула последние пуговки. Халатик превратился в порхающую бабочку, в легкую накидку. Мраморное тело затмило собою солнце. Было, было за что Наташке присудить первое место и дать звание «мисс Севера».
Она почти приблизилась к тому месту, где мы спрятались, когда на водной глади озера вновь заскользил гидроцикл Фитиля. Обогнав Наташку, он выскочил на берег метрах в тридцати от нас и заступил ей дорогу.
— Здравствуй, ласточка моя ясноглазая, здравствуй, любовь моя, — рассыпался майским соловьем Фитиль.
— Ох, сокол мой! Как же по тебе я соскучилась, — Наташка готова была упасть ему в объятия, но Фитиль, стрельнув пронзительными глазами по противоположному берегу, тыльной стороной ладони установил между собой и ею невидимый барьер.
— Тише говори!
— Но Фитилек! — в голосе у Наташки появились просительные нотки. Фитиль зажурчал, как весенний ручей.
— Радость моя, сделай последний раз так, как я прошу, и мы с тобой через месяц в Париже будем есть королевских устриц.
— Что б ты королевскую кобру сырой натощак ел! — комаром гудел над моим ухом Данила. А Наташка, глядя влюбленными глазами на красавчика Фитиля, молила:
— Любимый, ты выставляешь меня в таком виде на всеобщее обозрение. Я больше не могу. Неужели по-другому никак нельзя?
— Нельзя, это самый верный способ подцепить карася, — увещевал ее Фитиль, — все, все! Последний раз. Делай, как договорились! С тебя не убудет!
— А ты акваланг достал?
— Достал, солнышко мое ненаглядное, достал. Побудь потом для виду еще минут десять и уходи. — Фитиль покрутил по сторонам головой. — Куда эти сорванцы подевались? Коза с козленком здесь, а их нет. Ладно, и без них обойдемся. Ну, давай, моя ласточка, начинай представление, только погромче и посильнее! Рубикон перейден, назад дороги нет. Через десять минут встреча. Поехал занавес!
Неожиданно Фитиль ущипнул Наташку за ягодицу и тут же получил в ответ увесистую оплеуху. Спектакль для непосвященных начался.
— Урод! Еще раз руки распустишь, быстро их тебе укоротят. Тебе места мало на берегу?
Фитиль отлетел в сторону.
— Ты чего, я шутя! Ох, недотрога! И где такие берутся?
— Иди! Иди отсюда!
— Ах, ах! Ваша честь!
— Какая есть!
Этот показушный разговор на высоких тонах предназначался для чужих ушей. Вот только для чьих, было непонятно. На том берегу прятались два человека: Рэм-Ефрем и второй, которого мы не разглядели. Рэм появился с час назад, чуть позже нас, и если Фитиль начал наблюдать за берегом недавно, то его появление он мог не заметить. Значит, это представление предназначалось для ушей того второго, над кем тревожно летала сорока. А, с другой стороны, то, что придумали Наташка с Фитилем сплошь да рядом показывают по телевизору. «Голые приколы», называется. Веселится золотая молодежь. А таких придурков, как мы с Данилой, могут еще заснять на кинокамеру и вечером ухахатываться. Особенно смешно получится, если мы со сметаной сунемся. Ох, как купила нас вчера Наташка. И тех двоих, на том берегу, купила. А акваланг Фитилю понадобился для того, чтобы незаметно подплыть к объекту съемки. По-моему, я раскусил этих хохмачей.