– Кто такой Саймон Джейкобс?
– И, боже, я чуть не помог ему выйти сухим из воды.
– Томми, кто такой Саймон Джейкобс?
Я моргнул. Джо уже стоял и смотрел на меня большими глазами. Мне так хотелось дать ему под дых. Вдавить лицом в грязь и бить, бить, пока он не начнет умолять меня остановиться. Пальцы уже сжимались в кулаки. В груди закипал старый знакомый гнев, впитывавшийся снизу, из земли, и заполнявший меня целиком. Он выплеснулся из города, просочился через грунт и навоз и теперь отравлял воздух между нами.
Я порылся в кармане.
– Саймон Джейкобс – автор вот этого, – сказал я и бросил ему скомканную фотографию. Она ударилась ему о грудь, отскочила и упала. Джо наклонился, поднял ее и расправил.
– И там, откуда это фото, есть еще много всего. Знаешь, чем я занимался всю прошлую неделю? Спасал твою задницу. – Я достал негативы. – Джейкобс следил за нами, когда мы ограбили машину. Сделал целую кучу приятных снимков на память.
Лицо Джо перекосилось. От ярости или страха, я не мог сказать.
– Он хотел, чтобы я повесил на Фостера убийство Келли. Хотел, чтобы я помог ему остаться чистеньким. Знаешь, почему я ему не помог? Потому что я не хотел закончить так, как ты.
– И ты ему поверил?
– Он забрал ее часы, Джо. Снял их с запястья после убийства. Он ее убил.
Джо смотрел на фотографию почти целую минуту. Мы оба молчали. Что было у него на уме? Мне снова вспомнилась сцена в доме Кевина Фостера: забрызганная кровью стена, закатившиеся глаза…
– Какого черта ты не сказал мне об этом раньше? – наконец заговорил Джо.
– Я просто пытался во всем разобраться.
– И поэтому говоришь сейчас!
– Все, больше никакой лжи. Это вы сфальсицировали отпечатки Фостера, да? Ты и Боб. Или вы просто собирались подправить потом отчеты?
– Томми…
– Я брал досье Фостера из архива. Все это время его отпечатки были в коробке. – Я пристально посмотрел на него. – Я говорил с Брайаном Акерманом.
– Ты… Что?
– Ему недолго осталось, но он чуть не обделался, когда я упомянул твое имя.
– Он старик, Томми!
– Двадцать лет назад он помог тебе подставить Фостера. Не отрицай. Это была его идея? Это у него ты научился всем своим фокусам? Скажи мне, что я ошибаюсь. Ты решил, что поймал нужного человека, и поэтому легко добился его ареста. Но что, если это был не он, а, Джо? Если был не он?
– Ты хочешь знать правду? Отлично. Давай начнем с твоего личного дела.
У меня сжалось сердце и мгновенно пропал голос. Джо перешел в наступление.
– Ты и сам был дилером в Ди-Си.
– Материалы засекречены.
– Они того стоили, ты уж поверь. Напомни-ка мне, что они там признали в конце концов? Случайное утопление? Или самоубийство? Какой вариант ты сам для себя выбрал, чтобы спать по ночам спокойно?
На мгновение я увидел ее снова. Она лежала у самой поверхности, и ее открытые глаза смотрели куда-то вверх.
Джо наклонился еще ближе, и я почувствовал запах табака и пота.
– Ну ты и лицемер, – усмехнулся он. – Хочешь знать, как я связался с таким, как Марченко? Да все просто. Такие, как он, обеспечивают в этом городе безопасность.
Еще ближе.
– Я не жду, что ты поймешь, засранец ты маленький, но ради этого города я пожертвовал всем. Я пролил за него кровь. Ты презираешь грязные деньги, но берешь их, как и все мы. Потому что в глубине души ты знаешь, что они тебе нужны. Те, кто здесь живет, – о них давно забыли. Думаешь, тот фермер не хочет послать нас всех к черту? Но он терпит, наступает себе на горло и берет свою долю, чтобы его семья не умерла с голоду. Так что я делаю все это ради общего блага. А ты? Избиваешь наркоманов и продаешь своих друзей. И ради чего, ради коробки таблеток? Ради дорожки кокса? Или, может быть, просто чтобы на несколько секунд почувствовать себя мужчиной?
Я молчал. Боялся даже слушать. Боялся, что услышу правду. Так что я слушал его тяжелое дыхание. Долгий вздох – и вот он уже рядом со мной, и мы вдвоем смотрим на безмолвные поля и мерцающие вдали огни.
– И что будет дальше? – спросил я. – Какой у тебя план?
– Ты отвезешь меня домой. – Джо сунул руку в карман куртки и вытащил сигареты.
Я оттолкнулся от машины и наклонился ближе. Щелкнул по фотографии, которую все еще держал в руке.
– А что насчет Джейкобса?
– К черту Джейкобса, – прорычал Джо. – Разберемся с ним сами. Лично. Ты и я. Для всех остальных – Келли Скотт убил Фостер. От Джейкобса мы избавимся – это единственное, что имеет значение.
– Ты забыл, что кое-кто выстрелил Фостеру в голову?
Джо закурил, кивнул. Глубоко затянулся. Выдохнул уголком рта.
– Думаю, наш друг-риелтор – хороший подозреваемый, как считаешь?
Я посмотрел на него.
– Вижу, ты все продумал.
– Не волнуйся, Томми, я о тебе позабочусь.
Я подошел к дверце со стороны водителя.
– Хочешь разобраться с Саймоном Джейкобсом? Хочешь арестовать Гэри Хэдли? Делай все сам.
– Будешь создавать проблемы – и в следующий раз, возможно, я не смогу тебя защитить.
Я повернул ключ. Неподвижный воздух содрогнулся от глухого рыка. Выбросив снег из-под колес, «Импала» выскочила на дорогу, и, когда я оглянулся, от Джо в поле зрения не оставалось ничего, кроме тлеющего на фоне черной ночи огонька сигареты.
Большая часть моей жизни в Дулуте пролетела незаметно, без особых событий. Школа есть школа, о ней и говорить нечего. Половина – просто дерьмо. Я в нее так по-настоящему и не вписался. Всегда чувствовал себя лишним. Друзьями толком не обзавелся, да и не стремился к этому. Не скажу, что был там несчастен или что-то такое. Я просто… был.
Я уже рассказывал Новичку про малыша Джесси Кейна. Парнишку из моего класса, который повесился, потому что у него развелись родители. В старшей школе это событие стало для меня в какой-то степени определяющим. Наверно, оно повлияло и на других. Джесси никогда не пользовался популярностью, но после того, как повесился, о нем заговорили.
Рассказывали, что после смерти он обделался. Представьте, что вас нашли висящим под люстрой и с дерьмом в штанах. Я всегда считал: если уж надумал уходить, уходи достойно.
Понимаете, в какой-то степени я даже зауважал Джесси. Он ушел на своих условиях. Запорол исполнение, но, по крайней мере, он старался. Его не подрезал по дороге в библиотеку разносчик пиццы, он не зачах на больничной койке. Джесси посмотрел смерти прямо в глаза и сказал: «Да пошла ты!» Правда, потом он наложил в штаны и как бы испортил момент, но все же у него почти получилось. На девяносто процентов получилось. Вывод? Справь нужду, прежде чем встать на стул. Прими, если надо, слабительное, черт возьми.
Я уже оканчивал среднюю школу, когда у матери обнаружили рак груди. Врачи сказали, дело серьезное. Ну, вы понимаете, о чем я. Самый оптимистичный прогноз – шесть месяцев, может, чуть больше при условии, что она пройдет курс химиотерапии. У нас с ней так и не сложилось каких-то взаимоотношений. Наверно, время уже было упущено безвозвратно. У меня хватало своих тараканов, она вообще была с большим приветом, так что, наверное, отношения были обречены с самого начала.
Она работала два с половиной дня в неделю в хозяйственном магазине, где платили откровенно паршиво, так что когда ей поставили диагноз, вариант с химиотерапией даже не рассматривался. Я к тому, что магазин не раздавал бесплатные медицинские страховки с десятипроцентной скидкой для персонала. Да она бы и не согласилась на химию. Какой смысл тянуть еще несколько месяцев? Еще и сидеть после сеансов на полу в ванной и выблевывать собственные внутренности? К черту. Возможно, мы не стали так близки, как я надеялся, но за это решение я всегда ее уважал.
К тому времени, как я окончил школу, дела у нее шли уже совсем плохо. Почти пропал аппетит, она постоянно уставала. Иногда я слышал, что она с трудом дышит. Глаза сделались как будто пустые и с каждым днем все глубже и глубже проваливались в глазницы. Казалось, она все время грустит. Может, и впрямь грустила. Все ее тело словно высыхало.
Я начал работать на птицефабрике.
По восемь часов в день, три дня в неделю, грузил коробки в кузов грузовика, а когда возвращался домой, помогал маме сходить в туалет.
Думаю, это произошло примерно через четыре месяца после того, как ей поставили диагноз. Она начала принимать витамины в таблетках, потому что больше ничего не могла проглотить. Я покупал эти таблетки коробками, и она ела их, как конфеты, и постепенно чахла. Однажды вечером я вернулся с работы и увидел, что она лежит на полу. Упала с кровати, пытаясь дотянуться до тумбочки. Одному богу известно, как долго она там пролежала.
Я уже рассказывал вам о том, какой она была в молодости. До того, как ее сломила тюрьма. Тогда она была сильной. Отстаивала то, во что верила, то, что считала правильным. Жаль, что мне не довелось узнать ее такой.
Большая часть жизни моей мамы прошла под влиянием других людей и давлением внешних обстоятельств. Ее мать. Роберт. Читтенденское региональное исправительное учреждение. Рак.
В то время я не знал, изменится ли потом мое отношение к произошедшему. Но сейчас, спустя годы, я воспринимаю все так же. Некоторые вещи в этой жизни неподвластны времени, и одна из них – милосердие. Когда жизнь подходит к концу, мы мало что можем контролировать, но кое-что все-таки можем. Мы можем решить, как уйти. И я знаю – просто знаю, – что, если бы мой ребенок застал меня худого как скелет, лежащим со сломанным бедром, я бы умолял его накрыть мне лицо подушкой и держать ее крепко, пока я не уйду из этого дерьмового мира.
Новичок малость побледнел. Вряд ли ожидал, что история примет такой оборот. На мой взгляд, я оказал ей услугу. Говорю ему, что она не сопротивлялась. Не пыталась оттолкнуть меня или попросить остановиться. По-моему, она улыбалась под подушкой.