Знакомая потом мне рассказывала (она, кстати, поступила крайне тактично: вмиг оценив серьёзность момента, не стала нам мешать, а тихонько прошла в зал на второе действие), что я выглядела как отличница на экзамене.
Не знаю… Может быть, это и так называется…
– Ты даже представить не можешь, – улыбаясь, продолжал он рассказывать мне о жене, – как тяжело жить с человеком, когда его жесты, его мимика тебе неприятны, когда его поступки не близки… Каждый день – переговоры и компромиссы, месяц – километр по болоту, годовщина – очередная глыба с плеч. И как же нам просто будет с тобой! А! Ты только представь! Ежедневно быть рядом с тем, каждый жест, каждое движение, каждый поступок которого вызывают лишь наслаждение и благодарность, про кого ты понимаешь, что и твои эмоции, движения и поступки вызывают лишь радость в ответ! Представляешь, как тебе повезло сегодня? Ты вообще знаешь, насколько мала вероятность того, что мужчина и женщина, полностью подходящие характерами, встретятся в удачном для знакомства месте, да и не просто встретятся, а ещё и будут готовы к этой встрече, то есть будут без спутников, в настроении, в трезвом уме…
Он жестикулировал и шутил, и сам же первый смеялся… А я продолжала тонуть в пьяном, вязком чувстве, в каком-то туманном сне, где из-за вуали его лица проступал настоящий, печальный и тихий образ. И я что-то отвечала. Может быть, даже что-то умное – чего только в жизни не бывает. О чём мы ещё говорили – обманывать не буду, не помню, всё давно уже растворилось в тумане памяти. Навсегда мне запомнилось только вот это, поразительное, страшное, никогда прежде не испытанное ощущение – предзнания. Он говорил обо мне, о красоте и о молодости, рассказывал про поэзию и про рифмованные и нерифмованные строчки, а я держалась за его руку, и он вёл меня по пустынной брусчатке набережных, по хрустящим дорожкам садов, по тенистым аллеям парков, и нам вдвоём было так же легко и просторно, как если бы каждый из нас гулял сам по себе. Кричали звонкие чайки, алела полоска заката… И я старательно контролировала походку, свои позы, жесты, выражение лица, и даже (вот они, годы перед зеркалом), подметив, повторяла те из них, что заставляли его глаза радостно вспыхивать, но он почему-то цитировал афоризмы про одиночество, про то, как многократно отражаются друг в друге зеркала… И он рассказывал шуточные истории о себе, о своих знакомых, о знаменитостях, а я сидела рядом с ним на диване и гладила его сведённую от напряжения спину – это было где-то в будущем, был день рождения его дочери, но она не захотела его видеть.
Я изнемогала от ужаса этого ощущения и с замиранием сердца смотрела на него и ждала, когда же, ну когда же всё это начнётся? Когда он протянет мне руку и поведёт меня в какую-нибудь квартиру, в какой-нибудь номер.
Он понимал ведь, что я с готовностью кивну.
И он… Вы знаете, он ведь и вправду чувствовал то же, что я. Он не врал мне. Глядя в меня, он понемногу затихал, проявлялся. И в какой-то момент он и совсем стал собою – молчал и долго смотрел на меня спокойными, цвета морской воды глазами. Затем вынул из нагрудного кармана смартфон и, пару раз докоснувшись, повернул экран ко мне, показал несколько снимков. На первом было изображено серьёзное лицо семилетнего мальчика. Тёмные волосы, аккуратный пробор, папины блёстки в глазах, едва уловимое выражение недоверия и испуга. На следующем снимке на колени этому мальчику, сидящему на кухонном стуле, взбиралась маленькая девочка в кружевном белом платьице; оба самозабвенно смеялись. На третьем я увидела лицо пожилой, но всё ещё красивой женщины с усталым блеском каких-то несчастных, каких-то слишком контрастных, похожих на ненастоящие глаз. Она напряжённо смотрела на меня, словно просила, чтобы я избавила её от ожидания, чтобы я побыстрей начала…
Я перевела свой взгляд на него…
Он наблюдал за мной неотрывно…
Его рука наощупь прятала чёрный аппаратик в карман…
– Ты понимаешь? – сказал он, вставая.
Я кивнула и он на мгновение замер. На его лице появилось… до сих пор передо мной этот взгляд. Это был сон… Мы оба знали его окончание…
Он протянул мне руку… Я приняла долгожданный подарок…
Он, вздрогнув, очнулся. Улыбнулся мне радостно, и, взмахнув рукой, в несколько больших шагов пересёк помещение и скрылся за дверью.
Какое-то время я смотрела из-под толщи всё того же разнеженного и туманного состояния. Тихо журчали прохладные волны… А потом вдруг ярко, жёлтой вспышкой, лучом меня озарило: «А он ведь ушёл!»
И вот тут-то мне бы рвануться вослед, мне бы побежать… Но только ноги отказали совершенно, и руки стали мелко-мелко дрожать, и в голове как-то тонко и противно, по-комариному, запищало…
Мне часто, даже теперь вот, кажется, что я и не уходила оттуда. Освещая пятнистые портреты на темно-красных стенах, горит уютный жёлтый свет, из расположенных под самым потолком окон ниспадает тусклое шуршание шин, а из-за неплотно прикрытой двери выливается продолговатый напев приятного женского голоса. Бармен всё никак не может протереть свои бокалы. На столе передо мной высится аккуратная стопка брошюр… Я жду, что он вернётся… Гляжу на подрагивающую от сквозняка дверь… И она…
С этого момента и началось то, о чём я хотела рассказать молодым девчонкам. Начались месяцы терпеливого ожидания. И, с одной стороны, вспоминая дышащий морем взгляд тихих и добрых, неспособных к предательству глаз, я была счастлива – ведь теперь я твёрдо знала, чего жду, с другой… Я вот иногда думаю, а не лучше ли было мне умереть прямо там? Ведь это… Ой… Хлопнула входная дверь! Какая же глупость – думать о смерти… Надо бежать! Встречать и кормить Олежку.
Завтра, завтра я всё расскажу.
ДОБРЫЕ ЛЮДИ
Мы отдохнём…
I
На берегу небольшого лесного озера, в котором, как ни старайся – не разглядишь утреннего неба, поскольку оно наполовину заросло серыми водорослями, а наполовину отражением густой зелени, высится ряд худых, наклонившихся над водою берёз. Все они словно оперлись плечом о невидимую стену и видом своим выражают полнейшие независимость и безразличие. В сравнении с березняком, стоящим поодаль от берега, стройненьким и ровненьким, высоко поднимающим зелёные кроны в споре за свет восходящего солнца, прибрежные берёзы кажутся какими-то уж особенно мрачными, какими-то намеренно скособоченными, слишком уж пышно обросшими с одной стороны и слишком бедно – с другой. Их извилистые цепкие корни вздулись напряжёнными венами и выступают над твёрдой землёй, далеко расходясь от подножий стволов прочной чёрной решёткой. Наросшая вдоль самой воды неприятная трава, то ли камыш, то ли осока, то ли ещё шелупонь какая, покачиваясь на озёрном ветру постоянно шуршит остриями побегов, словно на что-то подговаривая нависшие над тиною тихие ветви. Другое ли дело – мягкая и сонная, раздобревшая от листопадов трава березняка!.. Да что трава! Даже свет там, жёлтый и радостный, тонкими лучами дрожит на нежной зелени крон… И пенье проснувшихся птиц наполняет березняк нежным колокольчиковым эхом. И…
Но стоп… Стоп-стоп-стоп… Очень отвлекает гул трассы…
Стоит лишь погрузиться в звенящую жизнь, стоит научиться выуживать из её непрестанного шелеста и разноцветного пения кратенький миг, когда незримая капля гулко ударяется о воду и… «вжух-вжух», «вжух-вжух-вжух…» Вон она, там – в сотне метров от озера. Да и потом… Раз уж остановился… Что это за начало такое… От деревьев, что выросли на самом краю обрыва и корнями своими укрепили берег, зачем-то требовать того же, что от растущих в спокойном лесу… Откуда вообще взялась эта привычка: только проснувшись, уже что-то с чем-то сравнивать, от кого-то чего-то требовать?
Нет… Современному русскому писателю лучше с природы не начинать… Лучше её, по возможности, совсем не касаться… Ведь она у него, бедная, всё сразу что-то выражать начинает, на что-то намекать: качается тревожный камыш, хмурые ходят тучи… Да и стоит ли браться за это дело, за природу то есть, бездарю и пустобрёху, когда пролистнув «Записки охотника» или «Онегина» и любой, даже самый казистый писателишка, кхекнет тоскливо да почешет за ухом – стоит ли? К тому же, прошу заметить, никакие автострады не мешали нашим классикам слушать природу. И никакой смартфон не начинал истошно верещать у них в кармане, когда они матерились на восход! (Матерились, естественно, сугубо в душе – потому что про Тургенева это даже представить себе невозможно, чтоб он вслух матерился, не то, чтобы русские титулы рифмовал, как наше Всё (которому одному всё, кстати, и дозволено))
Нет, я думаю так: хочешь читать о природе – читай классику! Тем более что за прошедшую пару веков она нисколько не изменилась. Ровно так же, как и душа человеческая.
Я о другом… О том, что изменилось. Здесь, пользуясь случаем, прошу заранее простить меня за фамильярство. Честно пытался… Вспоминая строгий бабушкин взгляд, хотел быть воспитанным… Одной бумаги извёл пачку, а электричества-а-а…
Не получилось.
Много раз начиная писать «вы знаете…», «вы понимаете…», вспоминал тебя, мой дорогой современный читатель: как мы с тобою рядом трясёмся в вагоне и вытаращенными спросонья глазами за экраны цепляемся, чтоб не упасть… как сидим по домам в своих мягеньких креслах и одновременно с чтением успеваем ещё и музыку в наушниках слушать, и отвечать на вошедшие мессаджи, и ещё какую-то шуршащую обёрткой ГМОшную дрянь покусывать… Ну вот никак не получается мне с вами на «ты»… бж-ж-ж… с тобою на «вы»… Уж уволь-с… Это… как бы тут объяснить… Не из-за того, что «очерствение души», и не для того, чтобы «сбросить с парохода»… Здесь, скорее, выражение какого-то вполне свершившегося факта… Такого, что… Ну, вот не представить же нам, чтобы, желая поделиться чувствами с хорошим знакомым, которого мы искренне уважаем и ценим, а поделившись с ним восприять и его душевные переживания, мы обращались бы к нему на «вы».
Галстуки сброшены, корсеты истлели… Как-то ведь так, правда?