ла же она от этого глупо – словно какой-то туземец, нацепивший на себя в качестве украшения всё, что только сумел выменять на золото.
Летя по современной трассе, приветливо поглядывая на невысокие берёзки и сосенки, добротным скандинавским пейзажем обступившие её по бокам, Зёма на глазах расправлялся после пробочного пресса. Он гутарил прибаутками, правда, получалось, в основном сам с собой, потому что Сокóл, взбудораженный после очередной схватки, пропадал, ну, или делал вид, что пропадает, в каком-то тексте, ползущем по экрану смартфона, лишь изредка возвращаясь, чтобы, хмуро взглянув на окрестный пейзаж, гукнуть что-то неопределённое в ответ.
О чём спорили? Тут уже так сразу и не скажу… Когда такие споры звучат ежечасно и со всех сторон – разве их все упомнишь! Было что-то вроде судеб Родины… Или жарки блинов… И что-то ещё про дрова… А! Так Сокóл вопил восхищённо, что Россия, кроме газа и нефти, ничего делать не умеет, и потому, когда всё это дело закончится, то сможет только дрова рубить да блины печь. Зёма же посмеивался, перечисляя Циолковского, Павлова, Шишкина, Достоевского и пр. В общем, до боли знакомая тема – нищие лапотники, которые кому-то что-то обязательно должны доказать.
Вот и закончилось как обычно: когда Зёме посчастливилось найти где-то на дороге одинокую ямку, Сокóл ухватился за неё так, словно это была не ямка, а древко священной хоругви, и, потрясая ею, долго и победоносно вопил:
– А ямы кто у тебя заделывать будет? Циолковский? Циолковский, да?!
Ехали…
– Эй, медведь, чего лежишь, – (читал из последнего Зёма), – стопкой одеял дрожишь? Печь поди и протопи ты, иль и это не можишь?
– Пидорасам запретили парад в центре, – сухо докладывал Сокóл.
– А ты собирался? – сочувственно вздыхал Зёма.
– Центробанк будет рубль отпускать…
– А у тебя есть? – сразу оживлялся друг. – Дашь в долг?
– Ты б на дорогу смотрел, миленький мой! А то ещё какая-нибудь «Газелька» подскочит…
– Да ладно ты, доберёмся!
– С тобой доберёшься! Не успеем мы до ночи доехать! Не успеем! Как нам в темноте там искать?
– Ну кончай, кончай, дорогой! Ты-то ни в чём не виноват! Глянь лучше – класс какой! Как в Европе, а! Ведь точно: как в Финке или в Германии.
Автострада и впрямь была здесь широкой и ровной, травка по сторонам – остриженной, перекрёстки – размеченными, окрестные леса – чистенькими, в общем, всё выглядело так молодо и опрятно, что даже Сокóл не сумел найти в этом виде ничего плохого и замолк, уставившись в окно.
Нет, ну вот бывает же такое? Знаешь, что всё хорошо, что всё ты в жизни делал честно и правильно, что семья твоя в безопасности, что страна твоя растёт, цветёт и строится, а сам ты заслужил право на отдых и на радость… Но чем явственнее ты это понимаешь, тем сильнее погружаешься в какое-то необъяснимое состояние, среднее между ощущением пустоты под ногами и нарастающим давлением в котле стоящего под парами паровоза. Роятся бесконтрольные мысли, в предчувствии сжимается сердце… Всё кажется, что надвигается какое-то несчастье, про которое ты про-сто за-был (и тем страшней), и всё ум перебирает вину и виновных, всё что-то вспоминает, но, вспомнив, – тут же понимает, что забыл, что именно вспомнил. Тяжёлое, изнурительное состояние.
– О! Началось! – через несколько минут как-то даже радостно пробухтел Сокóл. – Европа!..
Ну да, действительно, – началось. Красоты хватило ненадолго, и уже за Каширой европейская дорожка побежала по своим делам, а наших друзей подхватил тихий волгоградский путь, правда, тоже аккуратный и современный, но, если уж сравнивать, больше походящий не на федеральную трассу, а на просёлок под каким-нибудь Гильзенкирхеном. Поворотов стало больше, разметка потускнела, машину затрясло… Пришлось снизить скорость, для обгона теперь выезжали на встречку. Сокóл прямо-таки чувствовал, как (как грустью) нарастает время прибытия, и не преминул сообщить об этом другу.
Они ехали… ехали… А может, это родная земля текла им навстречу, плавно покачивая машиной на перепадах поворотов, вздыхая ею на волнах подъёмов?
По дороге шли теперь в основном неторопливые фуры. Были и внедорожники с большими прицепами. Но всех их было немного, и все они казались тучными и добродушными: помогали поджарым путешественникам, прижимаясь к обочине, подсказывали поворотниками. В проплывающем за окном пейзаже что-то неуловимо менялось. Придорожные леса редели, всё чаще и просторнее становились между ними разрывы. Те же, которые редеть не хотели и с хитрым лесным любопытством подходили вплотную к дороге, почему-то казались гораздо более сочными и аппетитными и походили уже не на скромный скандинавский, а прямо на какой-то сытопузый баварский пейзаж… Но общие черты природы и здесь оставалась всё теми же. Как бы сказал один наш знакомый (если б он хоть на миг оторвался от экрана и выглянул за окно), природа дожидалась хорошей немецкой порки. И точно: местные обширные поля вели себя ничуть не менее распоясанно, чем те, худые подмосковные svolotchi. Валялись по просторам почём зря, иногда до самого неба раскатывая свои небритые седые холмы…
Ехали… Ехали…
– Слушай! А ведь здесь всё совершенно другое! – с удивлением констатировал Зёма. – Заметил? Вот я думаю: всё же влияет природа на человека, да? У нас просторы, у них – границы…
Сокóл молчал.
– С другой стороны, у них тоже теперь границ всё меньше и меньше, – продолжал с сомнением Зёма, – вот только простора как-то не прибавляется… С третьей стороны… Эх, щей бы зелёных сейчас! А?.. – почему-то подумал он вслух, а Сокóл вдруг ощутил всем своим мощным желудком, что тоже именно о щах сейчас и мечтал.
– Давай ещё часик потерпим, а потом покушаем, – сказал он, сглотнув. – Я тебя там и сменю.
Но вытерпеть как-то не получилось… Уж слишком наваристо темнела зелень вдоль дороги… Увидев придорожный комплекс, друзья свернули – сначала заправиться, а затем и закусить.
Пока Зёма заливал бензин, Сокóл зашёл внутрь и с сомнением взглянул на выставленные в витрине жалкодоги. Внимание его привлекла молоденькая операторша, которая поднялась из-за кассы при его появлении. Она была чёрненькая, восточная – то ли татарка, то ли казашка. При взгляде на неё сразу веяло степью, звучала заунывная песня… Но приметилось ему скорее не это. Видно было, что она только что плакала: глазки её были красны, уголки губ глядели книзу… Сокóл, как-то весь разом, дёрнулся к ней, да тут же и замер, не зная, что предпринять. Затоптавшись в нерешительности, он сделал вид, что продолжает рассматривать булки.
– Ну… А чего мы такие?.. – Зёма, вот этот даже и секунды не просомневался, спросить, не спросить. Протягивая девушке карту, он весело смотрел на неё. – Чего случилось-то?
– Ничего… – не глядя, ответила та.
– Да ладно, «ничего»! Вижу же, что «чего»!
Зёме уже порядком прискучило играть в спорики со своим однообразным другом. Ему прям не терпелось взболтнуть чего-нибудь настоящего.
– Так… – твёрдо, но с блеском во взгляде ответила девушка, возвращая карту. – Вам наши товары по акции нужны? Вода… Вот ароматизаторы…
Зёма помотал головой и уже собрался уходить, но взгляд его упал на мявшегося Сокола.
– Дайте шоколадку… И воду давайте… – Он снова протянул карту.
Пробив покупку, девушка положила товары на прилавок. Зёма взял карточку и воду, а над шоколадкой занёс руку и серьёзным голосом, глядя в глаза продавщице, произнёс:
– Ты можешь говорить что угодно… Но есть… Есть такие люди, которые всё про всех знают… Теперь эта шоколадка заряжена на счастье. Будешь есть по одной дольке в день – всё исправится. Не будешь…
Тут он таинственно замолк и направился к выходу. Сокóл, покраснев от стыда, поспешил вслед за ним.
– …нос… – донеслось им вслед, когда они уже выходили.
– Что?.. – Зёма, не расслышав, вернулся в магазин. Дверь за ним притворилась…
Кафешка, в которую они зашли, находилась в сотне метров от заправки. Ни о каких иностранных буквах здесь речи не шло, но всё ж кафе принадлежало известной общенациональной придорожной сети «Уют», представительства которой, не отличающиеся, правда, каким-то единым корпоративным стилем, так хорошо знакомы всем путешествующим по России.
– … – прозвучал обвиняющий голос.
– Да ладно, – сказал Зёма, входя в помещение. – Бывает…
– Ну ты… – всё нервничал Сокóл.
– Ты, чудо моё, лучше присаживайся… Я тя обслужу ща по высшему разряду!
Зёма подошёл к кассе и с затаённой надеждой спросил возвышавшуюся за ней дородную тамбовскую бабу:
– Здрасьте! А щи-то зелёные есть?
– Скока? – вместо ответа строго произнесла она.
– О-о-о! Два! – обрадованно засуетился Зёма, запихивая руку в карман. – И это, с яйцом и сметаной!
Баба провела по нему насмешливым взглядом, давая понять, что это он маму свою мог бы так поучить.
Сделав заказ, Зёма присоединился к другу за аккуратно шатающимся столиком, слегка накрытым клетчатой клеёнкой. Не успел его голодный желудок подтянуть зубами кусок лаваша, как молодая зардевшаяся официантка поднесла их трапезу, расставила плошки по столу. Восторженными жестами глаз Зёма описал другу свои чувства в отношении обширных русских просторов, что, смущённо покачиваясь, уплывали от их стола, но расстроенный Сокóл пожал плечами и отвёл взгляд:
– Нашёл, тоже…
Зёма же, сделав неуиноуное лицо и разводя руками, через его голову кому-то сказал:
– Ну, а чё поделаешь…
Сокóл обернулся – хозяйка из-за кассы строго глядела на Зёму, скрестив руки на выдающейся груди.
– Эх, молодость, молодость… – продолжил громко развивать глубочайшую мысль Зёма, но первая же ложка кисленьких, приправленных холодною домашнею сметанкою и мягким сочным яйцом щей нагло и глухо оборвала его на полуслове, заполнив рот вызывающим неудержимое слюноотделение вкусом. Он поймал строгий взгляд всё ещё наблюдавшей за ним хозяйки, и, восторженно выпучив глаза и показывая ей большой палец, громко пробасил:
– Во!