– Посмотри на меня, – сказало лицо. – Посмотри… Так… Повторяй: «Я делаю, как они».
Она повторила.
– Вот так и повторяй, без остановки.
Она тупо повторила это заклинание ещё раз. Потом ещё. Как-то не заметила, как оказалась на ногах, как они, эти ватные ноги, потащили её вслед за ними к белой яме. Сзади на неё кто-то напирал и подталкивал. «Делаю… делаю… делаю…» – не понимая, что делает, судорожно хватая воздух, повторяла она до тех пор, пока не исчезла спина, создававшая видимость темноты впереди неё, и тогда её охватил такой яркий свет, вопля которого она не слышала ещё никогда прежде в своей голове – она твёрдо ощутила, что вот именно сейчас, сделав шаг в невероятную пустоту внизу, она полетит туда, ударится больно о землю и станет тьмой. Что-то бросило ее вперед, она завизжала смертью, та рванула её, начала трясти в стороны, куда-то волочь…
В полной тишине её напугали громкие, размеренные взрывы. Только через несколько секунд она поняла, что это – её дыхание. Никогда бы не подумала, что девушка может так судорожно и громко дышать. Как только она вспомнила себя, разом накатило и всё, что было прежде, и она поняла тогда, что то, что видят её глаза, – далёкий горизонт, то, что слышат её уши, – легчайший шепот ветра, а то, что чувствует её тело, – … Ей стало дурно, она поняла, что висит на верёвках в километре над землёй. Она потеряла контроль над глазами, и они, опустив голову вниз, увидели такую далёкую землю, такие мельчайшие машинки и невидимых почти людей, а надо всем этим чьи-то чужие, болтающиеся в пустоте ненужные ноги…
Она пришла в себя от странного, скрежещущего звука, словно что-то разматывалось. Она дрожала и долго, всё время, пока шёл звук, не могла понять – откуда же он, что произойдет с ней ещё. Вдруг звук прекратился, на животе её что-то щёлкнуло, и она вспомнила всё, что им говорили про запасной парашют. Он вывалился вниз, под ноги и начал медленной медузой всплывать кверху, растягивая её, как куклу, между двух ниточек.
Ни о каком обещанном наслаждении и речи не шло. Она болталась между двумя парашютами, как безвольная, зарёванная сосиска, и мечтала только о том, чтобы это всё побыстрее закончилось. Когда земля начала набегать, она попыталась сгруппироваться, как учили, выставить ноги, но не тут-то было. Второй парашют мешал ей принять вертикальное положение, и, как она ни пыталась выставить ноги вниз, у неё это так и не получилось. Она быстро приблизилась к земле и упала на неё, как мешок с пылью, гулко ударившись шлемом и издав гортанный, звериный звук. Резко взвизгнула боль в левой ноге, которую она до последнего момента всё же пыталась выставить навстречу земле. Её шмякнуло ещё раз, потом потянуло. Она суетливо пыталась затушить парашюты, но даже и с одним ей было не справиться. Она цеплялась за стропы, а её всё тянуло куда-то, больно подбрасывая на кочках, она ревела и цеплялась, а потом, когда её снова садануло головой о землю, перестала цепляться и только ревела, до тех пор, пока движение не остановилось и над ней не появились встревоженные лица.
Её кое-как достали из упряжи. Она сидела, грязная, всклокоченная. Всхлипывала. Долго пыталась достать телефон, чтобы позвонить папе, чтобы он забрал её скорее. Но руки совсем не слушались. А потом подбежал Денис, и вытирал её лицо платком, и почти что бегом нёс её на руках до медпункта.
Было смурно и душно. Изображения людей за столиками подрагивали и терялись. Она была совсем вяленькая и, если честно, в кафе с ним поехала только потому, что «доча должна уметь прыгать…» Если бы не это, она бы точно уже ехала с папой туда, где её окружит безопасность и любовь. За время, пока ей перевязывали ногу и обрабатывали ссадину на лице, она отдышалась. Правда, на его попытки пошутить обо всём об этом она не реагировала, зато позволила заказать себе чаю и выпила его, взбодрившись. Когда она, обняв горячую кружку ладонями, попивала чай, начался выпуск новостей по телевизору. Комментатор смачно вгрызался в цифры разорванных на части людей, исторгал радость, что знает новые подробности катастрофы. Влажные рты за соседними столиками жевали, не переставая; глаза поднимались к экрану с выражением сытого сочувствия и через секунду возвращались к пище.
Мамины глаза.
Её чуть не стошнило от такого открытия. Чай рванулся по горлу ярким ужасом смерти – словно кто-то толкнул её в белую пропасть. Подышав, она произнесла, что не вынесет этого, и Денис тут же устроил так, чтобы новости пропали.
Всю дорогу назад они промолчали. Сгустились сумерки, шёл мелкий дождь… Пару раз он начинал что-то говорить, но Лена неопределённо хмыкала в ответ. Старалась упираться ногами в пол – иначе казалось, что под ними дрожит пустота.
Подвезя её к дому, он спросил:
– Ну скажи мне, ты что – так перенервничала? – В его глазах дрожала искренняя забота.
– Дя-а уж… – Вдруг вырвалось из неё так резко и так противно, что слова не нашли себе продолжения, и ей самой сразу же захотелось, чтобы этого не было.
– Ну извини меня, пожалуйста, а? – попросил он.
Какое-то время Лена молчала, едва заметно порываясь то к двери, то к нему.
– Ну, пока, – наконец сами собой произнесли губки.
Она вылезла из машины и торопливо поковыляла к своей лестнице, не поблагодарив.
ПОБЕГ
Лёгкая ритмичная музыка свежестью наполняла его и выплёскивалась наружу. Она прокатывалась по просторам рядов, поднималась по стволам стеллажей, шелестела под потолком, порождая клубы довольного тумана, волнами ниспадавшего на гипермаркет. Соединителей подходящего цвета не было (у него с собой был обрезок плинтуса), и он примерял соединитель похожего цвета, но другой марки. Отодвинув получившуюся конструкцию от глаз, Андрей покачал головой. Деталь от другой фирмы совсем не подходила к его плинтусам, вставала с щелью, да и не держала бы. Глупость. Он бросил пластиковый кусочек обратно и задумчиво пошёл в глубь полок, кончиками пальцев докасаясь пакетиков и коробочек, словно колосков тимофейки. Искать другую стоянку было уже поздно. Он вдруг почувствовал, насколько голоден. Не ел почти десять часов.
В ответственных переходах, бывало, не ел сутками. Однажды зимой они шли по Ладоге. До Валаама рассчитывали дойти часов за пять и, по молодой глупи, с собой каждый взял только по термосу, паре батончиков, ну и НЗ, конечно. Ровно на середине пути подпрыгнула метель. Она била то в лицо, то в спину, безо всякого ритма. Снег выцарапывал глаза, а лыжи катились назад, несмотря на смазку. Они решили пережидать в палатке, но, когда через двенадцать часов кончился сухой спирт и встал вопрос о выживании, им пришлось подниматься и идти дальше. Это была одна из тех ошибок, о которых из чужого опыта узнать практически невозможно. Потому что не у кого. Свежие, они наверняка побороли бы эту вьюгу за три-четыре часа. Усталые, голодные и замороженные, они шли в два раза дольше. Один раз он обернулся и не увидел Лёху. Чётко помнил, что не испытал ничего, никаких эмоций. Просто развернулся и пошёл по своим следам. Лёха медленными, чужими движениями двух стержней, которые были руками, пытался поставить палатку. Андрей молча ударил его по спине лыжной палкой, потом ещё раз. Палатка вырвалась и мгновенно исчезла в круговерти. Друг посмотрел на него так, что Андрей опустил голову перед ударом, но Лёха, ни слова не говоря, надел лыжи и поплёлся вперёд. Андрей пошёл за ним. Пуховки спасли их тогда от обморожения, а Андрей понял, зачем нужна борода – на щеках и скулах осталась память рубцов. Только через месяц где-то он начал жалеть, что не сфотографировал этот вид. Когда вдруг, сразу, так же, как она началась, метель упала на лёд, сверху очутилось солнце и, как ни в чём не бывало, зарезвилось на голубых куполах собора, позвавшего их назад из бескрайнего белоснежного простора, в который они ушли уже на добрый километр. Тогда был пост, и они, чуть вернувшись из чёрного сна, отстояли заутреню вместе с серьёзными тихими людьми.
Решение было элементарным. Он подобрал соединители и уголки той же фирмы, но более тёмные. Под цвет пола. Смотрелось даже солиднее, чем с оригинальными. Он порадовался работоспособности своего разума. С улыбкой, блестящей из глубины глаз, заскочил ещё на одну полянку, чтобы взять саморезы подлиннее – бетон понизу крошился, и короткие вылетали сразу.
На завтра был запланирован перевал. Поцапались с родителями и решили не дожидаться окончания ремонта. Оставалась мелочь. Из основного: поставить вот плинтусы, повесить пару светильников, установить розетки. И недавно безликая строительским ремонтом однушка, или «адфуфка», как прикольно шепелявил Кирюха, становилась их родным домом на годы вперёд. Сантехника уже висела на своих местах, кухонька, икеевская своей простотой, но любовно собранная каждым винтиком, – тоже. Перевезти надо было только двухэтажную детскую кроватку да кое-какую посуду с одежонкой. Он улыбнулся. У их семьи, несмотря на близость оловянного юбилея, почти ничего не было.
Желудок протяжно заурчал, хотя нет, скорее заблеял, когда показалась очередь. Но Андрей даже не подумал прислушиваться к этой мямле. Финишная ленточка ремонта уже зеленела опушкой новой жизни. Разве могли пятнадцать жалких минут в этом болотце повредить его уверенности? Он нажал зелёную кнопочку и прижал к уху вибрировавший телефон.
«Да, любимая, – сказал он, улыбаясь. – Да, уже почти… Ага… Папа такой голодный, просто ужас… Спасибо, Веточка… А будет только картошка с мясом?» Он ещё раз, теперь хитро, улыбнулся, положив трубку в карман. Женщина, стоявшая перед ним в очереди, незаметно осмотрела его, сделав вид, что копается в сумке.
Прошло уже почти два месяца с тех пор, как они оживили гулкое чрево квартиры своими голосами. Это был их второй визит после подписания акта. Андрей бросил на пол в комнате свёрток полиэтилена, а Верка отнесла на кухню пакет с валиками, кистями и красочными банками. Однозначно было решено все перекрашивать и переклеивать, оставив от строителей только плитку в ванной – новую было не потянуть. Он уже прочитал, как (как два пальца) укладывается ламинат вместо линолеума, она – когда-то помогала родителям клеить обои… Он стоял уперев руки в бока, глядел в окно и улыбался незнамо чему, когда она подошла к нему сзади, обняла, тяжело дыша, как обнимала когда-то, и стала, не разрешая руками обернуться, расстёгивать и снимать с себя и с него… Когда они ушли поздним вечером, вздыбленный полиэтилен всё ещё пенно бурлил посреди комнаты, расплескивая безумный рисунок ступней по запылённой поверхности пола.