– Ну и как тебе Россия? Ты тут впервые? – словно заглянув в её мысли, спросил Сергей, тот, которого называли Сокóл.
Елена прилегла по-романски, набросила волосы на приоткрывшуюся грудь.
– Да, нравится… – начала она, проводя ладонью по короткостриженой сочной травке, и вдруг поняла, что до сих пор даже и не думала, нравится ей здесь или нет… – А хотя, знаете, скажу вам правдиво. Можно? Не нравится мне тут. Скучно. Там, где я живу, там люди постоянно общаются, постоянно все вместе, что-то придумывают, постоянно тебя кто-то куда-то зовёт… На ярмарку, на праздник или кому-то помочь, ну или просто визит, или даже барбекю хотя бы, знаете… А здесь все сначала работают всю неделю, а потом в выходные сидят по ресторанам… Одеваются туда так, словно это приём у президента… И по улицам тоже ходят: или идёт, ни на кого не смотрит, таким, как сказать… кротом, или наоборот, идёт, и: «смотрите на меня, восхищайтесь мной»…
– Да, Москва довольно точно описана, надо признать… – засмеялся Зёма. – Но это впечатление у тебя, наверное, потому, что у тебя тут знакомых не много?
– Да… Не много… – удивлённо посмотрела на него Елена. – Откуда ты узнал?
Сокóл тоже засмеялся, услышав этот её вопрос.
– Не знаю, – всё ещё улыбаясь, ответил Зёма. – Интуиция…
– У мужа в Москве по работе, в основном, общение было. А потом мы поехали с ним в Сибирь, на какую-то такую далёкую речку… Он очень любит рыбу ловить. Мы с ним уже очень много где были, и в Австралии, и на Кубе… Так вот, мы на вертолёте туда летели часа два, наверное. А прилетели – кошмар! Там комаров столько, что мне из дому было не выйти. Вот мы сюда и переехали…
Сокóл с Зёмой переглянулись, и Елене показалось, что она сказала что-то не то.
Был полдень, солнце раскалило воздух до какой-то предельной, превратившей его из газа почти что в струящуюся жидкость точки. Но в тени жара переносилась легко, даже с удовольствием. Начиналось обеденное время, обитатели базы понемногу тянулись в кафе, шумели на ветру деревья, стрекотали насекомые…
– Нет, нет… Здесь очень красиво, вы не подумайте… И сервис очень хороший… И люди все такие добрые! И вы же, вот, дружите, ходите тоже вместе… – торопясь, рассказывала она, и вдруг почувствовала, что запуталась. Она остановилась, и спросила, растерянно моргая: – Ну а вам-то самим – нравится?
– Не волнуйся, не было ещё на свете такого русского, которому бы нравилась Россия! – сказал Зёма, аккуратно положив свою ладонь поверх её (Елена посмотрела сначала себе на руку, потом ему в глаза). – Обязательно что-то не нравится! Но… – Он взял её указательный пальчик своими пальцами и потряс им, играя. – Для того чтобы наша страна становилась всё лучше и лучше, у нас есть наш великий…
– Узнаю Россию, – неожиданно прозвучал громкий и густой мужской голос, говорящий с явным шипящим акцентом. – Русский даже с раздетой женщиной будет говорить о политике.
Елена радостно улыбнулась навстречу голосу и неторопливым движением освободила ладонь. Над ними, скрестив на груди накачанные руки, стоял высокий красивый мужчина, одетый, несмотря на невыносимую жару, в летнюю натовскую форму и коричневые берцы. Короткие чёрные волосы лоснились на солнце. Глаза его не были видны из-за поляризационных очков, и от этого лицо его казалось каким-то каменным, бездушным и даже злобным.
Сокола охватил почему-то невыносимый стыд. Захотелось вскочить и бежать через царапающиеся плетни и чужие огороды, как в детстве, когда неожиданно вернулись родители…
– Вот это мой муж, Александр Крамм, познакомьтесь, – сказала официально Елена. – Алекс, вот это Сокóл, вот это Зёма…
Александр, как-то уж совсем не скрывая брезгливости, вскинул брови, услышав имена, легко кивнул головой, а руки не подал.
– И уже, гляжу я, как и все нормальные русские, до полудня пьяные? Хелен… – он что-то сказал на немецком или шведском, в общем, они поняли только, что муж требует, чтобы она срочно шла домой.
– Но, Саша, а что такое? Прекрасные ребята! – Она повернулась к друзьям и так же просто, как было просто всё, что она говорила до этого, объяснила: – Мой муж боится, что вы меня напоите. У меня проблемы с алкоголем.
– Да, Александр, давайте жить дружно! – несколько развязно сказал опьяневший Зёма, жестом приглашая присесть. – Мы никого никуда не собираемся втягивать!
– Нет, я не буду с вами сидеть, я устал, – повернулся тот к Зёме. – Уверен, что вы люди хорошие, так как у Хелен имеется прекрасное чувство людей… Я сейчас буду отдыхать, но предварительно я хочу высказаться.
Зёма, в который раз за сегодня, с удивлением посмотрел на друга. Сокóл глядел в землю, полулежа на боку и вертя пивную банку в руке. Крамм продолжил, почти не жестикулируя и не меняя позы:
– Вот русские меня чем всегда убивают, знаете? Сейчас объясню вам. Вот все же знают, что Россия – это там, где пьют и воруют. Знаете?
Мужики вяло кивнули ему в ответ. Ни один из них не испытывал желания выслушивать о таком.
– Знаете! А делаете хоть что-то, чтобы это изменить? – Он показал на банки, разбросанные вокруг. – Ну, делаете? Делаете?
Ему долго никто не отвечал. Только после третьего или четвёртого «делайтя», когда стало совсем уж неловко, Зёма, изобразив улыбку, ответил:
– Делаем, вы ж видите. Русские всегда врага заманивают, а потом уничтожают. – Он глотнул. – До последней капли.
Крамм, словно не ждал такого ответа, на миг застыл, поднял лицо к небу, что-то выискивая, и продолжил:
– Не делаете! Не делаете! А почему не делаете? Вот отвечайте мне!
Друзья молчали, не глядя на него.
– Ну, отвечайте! А я от вас потом отстану. Честно. – Крамм даже развёл руками. – Вот знаете, у меня есть ощущение, как будто этот разговор мне самому нужен! Ну?.. Ну вот почему вы не понимаете, что вы – хозяева, а ведёте себя словно вы здесь чужие, а тот, кто вашей страной правит, и есть её настоящий хозяин? А? Ну скажите! Почему не делаете? А?
Сокóл нехотя ответил. Ну, то самое, что абсолютно любой человек, который хочет, чтобы от него отманались побыстрее, ответил бы. Но Крамм тут же засиял, словно фокусник, у которого получился ключевой номер. Он торжествующе поглядел на жену, и, показывая пальцем на Сокола, приступил к выводу:
– Вот!!! Вот ваша русская сущность! В этих трёх словах. Но что значит «ничего»? А? Что значит «ничего»? Сначала, может быть, и ничего, а потом – всё изменится! Главное, чтобы вы начали, и вы начали, она начала, и вот они начали. – Он потыкал последовательно пальцем в направлении Сокола, Зёмы, Лены, пространства за забором. – И тогда всё изменится. По чуть-чуть, не сразу… Но изменится: и дороги, и богатство, и уважение к вам…
– А на меня ты зачем показал? – засмеялась Елена. Она уже в шестой раз наблюдала этот фокус, и ей было скучно. – Я ведь не живу здесь.
– Да они тут все, похоже что, не живут! – ещё раздражённо проговорил Крамм, но тут же смягчился, заканчивая: – Нет, господа, вы меня извините за это… Но я очень люблю… любил Россию… Потому как я здесь родился и помню всё очень хорошо. Это очень богатая, именно как-то душевно богатая страна. Потому что я не всегда люблю, что стал немцем, потому что помню, как всё это здесь… Потому что, знаете, немец, он schnitzel поест – и он счастливый, он свою жену …поест… (тут он усмехнулся хорошей шутке) – и доволен… А у русского не так. Русский и сыт, и одет, и жена у него красавица, и детей трое – а он всё равно грустный.
Зёме вдруг показалось, что при этих словах у её мужа вот именно такое счастливое выражение на лице появилось, как у немца, доевшего колбаску. Крамм сделал прощальный жест и направился к своему домику. На ступенях он развернулся и позвал жену по-ненашему.
– Ну, я пойду, – сказала Елена, взглянув на Зёму снизу вверх и затрепетав ресницами. – Приятно было с вами говорить!
Она быстро встала, закинула полотенце на плечо и пошла к домику. Зёма не отрываясь смотрел на её красивую спину, красивую задницу, прямо-таки ладонями ощущая упругую мягкость женского тела. Заметил, что Крамм смотрит прямо на него. Ему стало неловко, и он перевёл взгляд на друга.
– Ну какая… – сказал он мечтательно и даже передёрнул плечами, почувствовав приятный озноб.
– Забей… – квёло ответил Сокóл. – У тебя своя не хуже.
– Да, не хуже… – подтвердил Зёма щурясь. – Но то своя… и там… А то – здесь и… чужая!!
Открыли по последней банке. От жары и от пива было такое ощущение, что в голову напихали живой, скребущейся ваты. Зёме сильно хотелось в туалет, но лень было подниматься.
– А сколько у нас осталось? – спросил он.
– Не знаю… По-моему, пара баклажек и литр… – ответил друг.
– Надо ехать… – сказал Зёма.
– Слышь, Ѣ, русский, – бросил на него мутный взгляд Сокóл. – Ты сюда бухать приехал? Побухать мы и дома могли бы!
– Резонно! – состроил согласную рожу Зёма. – Вот знаешь, Соколенька, за что я тебя люблю до полного изнеможения? За твой светлый и трезвый ум!
Какое-то время они попивали пиво, бросая лёгкие фразы.
– Ум… – продолжил Сергей начатую тему. – Я вот знаешь что думаю про этого? – Он кивнул головой в сторону Крамьего домика. – Он же, ѢѢ, сказал ровно то самое, что ты мне вчера говорил.
– Ну и что? – Сергей не понял, или сделал вид, что не понял. Будто не сам он, а какая-то абстрактная его ипостась прошлой ночью вопила эти же слова с надрывом в голосе и со слезами в глазах. По трезвяку он воспринимал это как какое-то общее место, избитое и даже постыдное.
– Что – «что?» А то, что всё это – правда! Что именно так мы себя все и ощущаем!
Сергей молчал. Всё думал: начнут – не начнут… Сидел на горячей земле в тени плодородного дерева, в тысяче километров от дома, крутил в руках пивную банку.
– Знаешь, милый мой, если уж на то пошло, то я давно уже позабыл, как это – чувствовать счастье. Понимаешь?
Друг кивнул.
– Всё бегу… Бегу… Бегу… Из дома на работу, с работы домой… Жену чмокнул-шлёпнул, детей спать положил, пивка вечернего принял, забылся… А утром – по новой. И ничего сделать не могу… Не знаю, что делать-то! А внутри – темнота… Духота… Как в этой банке…