Может быть, так все и было.
Не останавливайтесь, представьте себе, как он получает почетную грамоту за чистописание в начальной школе; как проходят его ничем не примечательные, но веселые студенческие годы; как он работает в отделе начисления заработной платы Строительного общества Тэдфилда и Нортона; представьте себе его прелестную жену. Возможно, вам захочется придумать ему детей, и какое-нибудь увлечение: реставрировать старинные мотоциклы, например, или держать аквариумных рыбок.
Нет, вам не хочется знать, что могло ожидать Дитя Б.
И нам все равно больше нравится ваша версия.
Может быть, его рыбки получат приз на выставке.
В домике на окраине Доркинга, в графстве Сюррей, в окне спальни горел свет.
Ньютону Импульсиферу было двенадцать лет. Он был тощ, близорук и давно должен был быть в постели.
Однако его мать была убеждена в том, что ее сын — гений, и разрешала ему ложиться спать позже, чтобы он мог «делать свои эксперименты».
В данный момент целью его эксперимента являлась замена предохранителя в древнем радиоприемнике, который, судя по бакелитовому корпусу, был выпущен не позднее тридцатых годов двадцатого столетия. Теперь матушка Ньютона отдала его сыну поиграть. Ньютон сидел за своим почти развалившимся столиком — «лабораторным столом», как он его гордо называл — и перед ним были аккуратно разложены мотки провода, батарейки, маленькие лампочки и самодельный детекторный приемник, который так и не заработал.
Бакелитовую древность Ньютону тоже еще не удалось заставить включиться, хотя, говоря откровенно, ему вообще еще ни разу не удалось добраться до этого великого момента.
К потолку его комнаты на бечевках были подвешены три кривобоких самолетика. Даже не очень внимательный наблюдатель заметил бы, что они вышли из-под руки мастера, который был старателен, аккуратен, и в то же время абсолютно не способен строить модели самолетов. Ньютон безнадежно гордился каждым из своих творений, даже «спитфайром», которому он особенно искусно испортил крылья.
Ньютон поправил очки, прищурился, уставившись на предохранитель, и положил отвертку.
На этот эксперимент он возлагал очень большие надежды; он следовал всем инструкциям по замене предохранителей на пятой странице книжицы «Советы юному мастеру по прикладной электронике (и сто один познавательный опыт с электричеством)». Он тщательно подключил провода соответствующих цветов к соответствующим контактам; он проверил, на какую силу тока рассчитан предохранитель; он поставил его на место и прикрутил обратно заднюю крышку. Пока никаких проблем.
Он включил приемник в сеть. И щелкнул выключателем.
Свет во всем доме погас.
Ньютон просиял. Уже лучше, с гордостью подумал он. В прошлый раз свет погас во всем Доркинге и к ним приходил электрик и говорил с мамой самым серьезным образом.
Ньютон питал жгучую и абсолютно безответную любовь ко всему, что связано с электричеством. В школе был компьютер, и несколько особо прилежных учеников оставались после уроков, чтобы повозиться с перфокартами. Когда наконец учитель информатики снизошел до просьб Ньютона и позволил ему войти в число избранных, Ньютон успел скормить машине всего одну маленькую карточку. Компьютер задумчиво пожевал ее, подавился и скончался в муках.
Ньютон свято верил, что будущее за компьютерами, и был готов встретить его во всеоружии, на переднем краю новых технологий.
У будущего на этот счет были свои планы. И все это вошло в Книгу.
Адам, подумал мистер Янг. А потом произнес это имя, чтобы послушать, как оно звучит.
— Адам. Хмм…
Он опустил взгляд на золотистые кудри Врага Рода Человеческого, Низвергателя Царей, Ангела Преисподней, Великого Зверя, именуемого Дракон, Князя Мира, Отца Лжи, Отродья Сатаны и Повелителя Тьмы.
— А знаете, — заявил он, немного подумав, — мне кажется, «Адам» ему действительно подходит.
Та ночь не была темной и ненастной.
Темной и ненастной была ночь через два дня и четыре часа после того, как и миссис Даулинг, и миссис Янг (и соответствующие младенцы) покинули здание монастыря. Вот эта ночь была исключительно темной и ненастной, и сразу после полуночи, когда гроза разбушевалась не на шутку, шальная молния ударила в монастырь Болтливого Ордена Св. Бериллы и подожгла крышу ризницы.
От пожара никто серьезно не пострадал, но его не удавалось потушить несколько часов и он успел причинить монастырю немалый ущерб.
Поджигатель наблюдал за пожаром, укрывшись на холме неподалеку. Он был тощ и высок. Он был Князь Ада. Это было его последнее задание перед возвращением в Преисподнюю, и он его выполнил.
Остальное вполне мог доделать Кроули.
А Хастур отправился домой.
С точки зрения небесной иерархии Азирафель был в чине Власти, но сами знаете, какое нынче отношение к властям.
Вообще говоря, ни он, ни Кроули не стали бы водить знакомство друг с другом, однако оба были людьми (или, по крайней мере, человекоподобными созданиями) светскими (Азирафель в прямом, а Кроули в переносном смысле), и все это время Договоренность, безусловно, шла на пользу им обоим. Кроме того, в любом случае можно привыкнуть к единственному лицу, которое попадается тебе на глаза шесть миллионов лет подряд.
Их Договоренность была очень простой; настолько простой, что обзавелась прописной буквой только потому, что существовала так долго. Это была договоренность из разряда тех, что нередко заключаются между работниками конкурирующих организаций, когда они работают в трудных условиях, вдали от начальства, и вдруг понимают, что у них больше общего с непосредственными противниками, чем с далекими союзниками. Договоренность эта состояла в безмолвном невмешательстве в дела друг друга. В результате никто реально не выигрывал, но зато никто, собственно, и не проигрывал, и обе стороны могли докладывать начальству о тех неимоверных усилиях, которые они затрачивают на борьбу с хитроумным и хорошо информированным врагом.
На деле это значило, что Кроули занялся разработкой Манчестера, в то время как Азирафель получил свободу действий в Шропшире. Кроули забрал Глазго, а Азирафель — Эдинбург (ни тот ни другой не взяли на себя ответственность за Милтон Кейнз[8], но оба доложили о нем начальству как о несомненном успехе).
Вполне естественно, что им приходилось прикрывать друг друга, если возникала такая необходимость. В конце концов, они оба были ангелами. И если один из них отправлялся в Гулль на рутинное искушение, был определенный смысл в том, чтобы пробежаться по городу и параллельно устроить стандартный сеанс божественного озарения. Так все равно бы произошло, и их разумный подход к этим вопросам экономил обоим и время, и деньги.
Азирафель периодически начинал терзаться угрызениями совести по этому поводу, но столетия работы с человечеством оказали на него то же действие, что и на Кроули, только с другим знаком.
Помимо всего прочего, начальству, похоже, было все равно, кто именно и чем именно занимался, если работа шла надлежащим порядком.
В данный момент Азирафель занимался тем, что стоял рядом с Кроули над прудом в Сент-Джеймском парке и кормил уток.
Утки в Сент-Джеймском парке настолько привыкли к тому, что их кормят тайные агенты, назначающие здесь свои явки, что у них выработался условный рефлекс совсем по Павлову. Посадите в клетку утку из Сент-Джеймского парка, покажите ей фотографию двух мужчин — один обычно в пальто с меховым воротником, другой в чем-нибудь темном и с шарфом на шее — и она сразу поднимет голову и выжидательно уставится вверх. Утки с более утонченным вкусом предпочитают ржаной хлеб от русского атташе по культурным связям, в то время как настоящие знатоки с восторгом отзываются о непропеченных булочках «ховис», намазанных солоноватой пастой «мармайт», которыми делится с ними глава Девятого отдела Управления военной разведки Великобритании, более известного как MИ9.
Азирафель бросил корку взъерошенному селезню. Тот схватил ее и тут же утонул.
Ангел повернулся к Кроули.
— Знаешь ли, дорогой мой… — начал он.
— Извини, — сказал Кроули. — Забылся.
Селезень моментально всплыл и сердито огляделся.
— Мы, разумеется, знали, что что-то происходит, — сказал Азирафель. — Но всегда почему-то кажется, что такое может быть только в Америке. У них это излюбленное занятие.
— Может, так оно и есть, — угрюмо проворчал Кроули. Он оглянулся на свой «Бентли», на заднем колесе которого уже красовался искусно прилаженный блокиратор.
— Ах да. Американский дипломат, — отозвался ангел. — Я бы сказал, слишком броско. Как будто Армагеддон — это новый фильм, который надо продать в разные страны. Как можно больше стран.
— Во все страны, — сказал Кроули. — Все царства земные.
Азирафель бросил уткам последний кусок хлеба, и они поплыли приставать к болгарскому военно-морскому атташе и вороватому типу в галстуке с эмблемами Кембриджа. Ангел аккуратно выбросил пакетик в урну и повернулся к Кроули.
— Мы победим, разумеется, — сказал он.
— Ты же не хочешь этого, — парировал демон.
— Будь любезен, объясни, с чего ты это взял?
— Послушай, — с отчаянием в голосе спросил Кроули, — сколько музыкантов на вашей стороне, а? Настоящих, первоклассных музыкантов?
Судя по лицу Азирафеля, его застали врасплох.
— Ну, я бы сказал… — начал он.
— Два, — сказал Кроули. — Эдвард Элгар и Ференц Лист. И все. Все остальные — наши. Бетховен, Брамс, Бах со всем семейством, Моцарт, просто все. Ты можешь вообразить себе вечность в компании Элгара?
Азирафель прикрыл глаза.
— Легко, — простонал он.
— То-то и оно, — торжествующе заявил Кроули. Он прекрасно знал слабые места Азирафеля. — Ни тебе компакт-дисков. Ни тебе Альберт-холла. Ни тебе «променадных концертов». Ни Ла Скала, ни Большого театра. Только гармония небесных сфер с утра до вечера.