— Должен сказать, центурион Катон, что не у всех послужные списки одинаково длинные, однако бывает, что и в коротких есть что прочесть. Для воина столь юных лет у тебя имеются весьма примечательные достижения: например, я прочел, что ты ухитрился освоить одно из этих невразумительных местных наречий. Это может оказаться полезным. Посмотрим, как ты проявишь себя завтра.
— Надеюсь не разочаровать тебя, командир, — спокойно отчеканил Катон, хотя и ощутил укол уязвленного самолюбия.
— Да уж постарайся. — Улыбка исчезла с лица Максимия. — Нас всех, от командующего до рядового, ждут в строю суровые испытания. Но мы выдержим их с честью и стяжаем всю славу, какую только возможно. Потому что народ Рима никогда не простит нам неудачи. Я ясно выразился?
— Так точно, командир, — ответили в один голос Антоний и Феликс.
— Прекрасно. А теперь предлагаю тост. — Он полез под стол и извлек оттуда кувшинчик с вином. — Не скажу, что это выдающийся напиток, но думаю, мое вино на вкус лучше здешнего. Итак, я возглашаю хвалу императору, Риму, его непобедимым легионам, Юпитеру и Марсу и предрекаю кровавую погибель Каратаку и его варварам.
Максимий откупорил кувшин, взял его за ручку и, положив горлышком на согнутую руку, поднес к губам. Командир когорты отпил два больших глотка, и Катон приметил, как из уголка его рта потекла вниз по щеке тонкая красная струйка. Максимий опустил кувшин и передал Туллию. Один за другим центурионы повторили тост и скрепили обет, отпив по глотку вина. Когда подошла очередь Макрона, тот приложился к сосуду основательнее, чем требовалось, а передав кувшин Катону, утер рот тыльной стороной ладони.
Подняв в свой черед кувшин и повторив тост, Катон почувствовал, что все взоры обращены к нему. Он поднес горлышко к губам, а когда содержимое полилось ему в рот, чуть не поперхнулся и с трудом сдержал порыв выплюнуть эту едкую кислятину. Не вино, а словно жгучий уксус! Такого пойла ему не наливали даже в самых дешевых забегаловках Камулодунума. Однако ему удалось даже не поморщиться: он опустил кувшин, сделав большой глоток.
— Прекрасно! — Максимий забрал у него кувшин, закупорил и вернул под стол. — Теперь до завтра. Мы покажем всей армии, на что способна наша когорта.
Глава 6
Было еще темно, а когорта уже готовилась выступить в поход. Две большие жаровни, установленные по сторонам ворот, освещали голову колонны. Однако их колеблющийся свет выхватывал из мрака только передовые шеренги Первой центурии, а всех остальных скрывал влажный предрассветный сумрак. Катон, стоявший у ворот вместе с другими центурионами, слышал доносившиеся из темноты приглушенные голоса да порой постукивание и звяканье оружия и снаряжения — почти пятьсот бойцов отправлялись сейчас на битву. На площадке перед воротами выстроился прикрепленный к когорте конный отряд под началом декуриона: легковооруженные всадники должны были не столько сражаться, сколько проводить разведку и развозить донесения. Спешившиеся кавалеристы держали в поводу лошадей, которые порой всхрапывали, подергивали ушами и переступали копытами. Со стороны лагеря доносились приглушенные звуки пробуждения: легионеры чертыхались, откашливались, постанывали, разминая затекшие во сне тела.
— Ну, ребята, осталось недолго, — сказал центурион Максимий.
Он стоял, подставив спину теплу одной из жаровен, отчего гигантская тень тянулась к ближайшей линии палаток.
— Смотри, какой он бодрый, — тихонько заметил Макрон.
Катон зевнул:
— Мне бы так.
— Не выспался?
— Пришлось повозиться со счетами, вот и не выспался.
— Со счетами? Накануне битвы? — вмешался удивленный центурион Феликс. — Ты что, с ума сошел?
Катон пожал плечами, и Феликс повернулся к Макрону:
— Ты вроде служил с ним некоторое время, так ведь?
— Точно. Он у меня оптионом был.
— И что, он всегда был таким?
— Ну а как же. Катон у нас аккуратист — никогда не пойдет в бой, не приведя в полный порядок всю писанину. И то подумать — до битвы ли, когда у тебя башка цифрами забита? Нет ничего хуже, чем погибнуть, не закончив писанину: в это верят дворцовые чиновники, ну и он от них научился. Душа неприкаянно мается, пока все не будет описано, обсчитано, подытожено и скреплено печатью. Лишь после этого она обретает покой.
— Неужели? — Глаза центуриона Антония расширились.
— Конечно. А почему ты спрашиваешь? — Макрон изобразил на лице ужас. — Неужели бросил свою писанину незаконченной? Беда!
Катон вздохнул:
— Да не слушай ты его, Антоний, это он дразнится. Чем славен центурион Макрон, так это своими подначками.
Антоний смотрел на Макрона сузившимися от ярости глазами.
— Идиот долбаный…
— Правда? А не ты ли в эту ахинею поверил, а? Так кто из нас, спрашивается, идиот?
— А что, ты бывал во дворце? — спросил Феликс, повернувшись к Катону. — В императорским дворце?
Катон кивнул.
— Слушай, про это ты никогда не рассказывал.
— Да рассказывать-то особо нечего. Я там родился и вырос, во дворце этом. Мой отец, вольноотпущенник, служил при дворе: это он организовал бóльшую часть знаменитых увеселений Тиберия и Калигулы. Матери я не помню: она умерла вскоре после родов. А после смерти отца меня направили на службу в легионы, с тех пор я здесь.
— Должно быть, несладко тебе пришлось, после дворца-то?
— Не без того, — признал Катон. — С непривычки было тяжеловато. Но я вот что скажу: жизнь во дворце ничуть не безопаснее, чем здесь, в легионах.
— Забавно, — промолвил Феликс и кивнул в сторону Максимия. — Он говорит то же самое.
— Правда? — пробормотал Катон. — Как раз преторианцы всегда были в выигрышном положении. Не припомню, чтобы на них когда-нибудь обрушивались гонения, если не считать Сеяна с приспешниками.
— А ты что, был там тогда? — Глаза Феликса вспыхнули. — Это и правда было так страшно, как говорят?
— Хуже. О таком не знаешь, как и рассказать. — При воспоминании о событиях, связанных с падением Сеяна, лицо Катона помрачнело. — Людей убивали сотнями. Сотнями… Даже малых детей… А некоторые из них играли со мной, когда бывали во дворце. Преторианцы хватали малышей и закалывали, они привыкли именно так сражаться…
Мрачный тон друга заставил Макрона нахмуриться.
— Давай судить по справедливости, — промолвил он, указывая кивком в сторону командира когорты. — Его ведь тогда там не было, верно?
— Не было. Во всяком случае, я не видел.
— Под Камулодунумом преторианцы сражались бок о бок с нами и неплохо себя показали. А бой был кровавый.
— Да, ты прав. Я погорячился, нельзя так обобщать.
— Слушай, — тихо произнес Туллий, — а ведь Максимий вполне мог знать твоего отца. Спроси у него как-нибудь, улучив минутку. Между вами может быть что-то общее.
Катон пожал плечами. Он сильно сомневался, что может иметь хоть что-то общее с Максимием. Пренебрежительное отношение командира когорты к молодому центуриону стало очевидным уже после нескольких дней службы. Но еще обиднее было думать, что и остальные центурионы когорты, кроме Макрона, конечно, разделяют это отношение.
Из редеющей тьмы раздалась команда «Смирно!», и Катон узнал голос Фигула. Послышался похожий на отдаленный гром топот сапог, подбитых железными гвоздями. Максимий отошел от жаровни и присоединился к своим командирам.
— Это, должно быть, легат. Становись!
Он выступил на два шага вперед и вытянулся в струнку. Остальные центурионы растянулись в шеренгу позади него, подравнялись и выпрямились. Воины стояли, расправив плечи, подняв подбородки, держа руки по швам. Все замерло, только лошади продолжали фыркать и переступать копытами. Топот стал громче, и спустя несколько мгновений в багровом свете жаровен у ворот появился сам легат Веспасиан, сопровождаемый группой приближенных. Остановившись, он ответил на приветствие центурионов.
— Судя по виду твоих ребят, Максимий, они так и рвутся в бой.
— Так точно, командир. Ждут не дождутся, когда можно будет начать сражение.
— Рад это слышать.
Веспасиан подступил ближе к командиру когорты и понизил голос:
— Приказ ты получил и понимаешь, какая важная роль отведена тебе в нынешнем деле.
— Так точно, командир.
— Вопросы есть?
— Никак нет, командир.
— Молодец!
Веспасиан протянул руку, и они сжали друг другу запястья.
— Последнее сражение. К концу дня все должно закончиться. Да пребудут с тобой боги, центурион.
— И с тобой, командир.
Веспасиан улыбнулся и повернулся лицом к востоку, где над горизонтом уже начинала заниматься заря.
— Ну, время выступать. А вечером я непременно разопью с тобой и твоими ребятами кувшинчик вина.
Легат отступил назад и в сопровождении свиты направился к деревянной лестнице, что вела на надвратную площадку.
Максимий повернулся к центурионам:
— По подразделениям разойдись! Быть готовыми к маршу.
Отсалютовав командиру, Катон и Макрон рысцой припустили вдоль молчаливой колонны легионеров к своим центуриям. Катон отметил, как сверкали полированные накладки на щитах: чехлы для защиты от влаги Максимий приказал оставить в палатках, чтобы не нести на марше лишнего веса. «Лишь бы дождя не было», — подумал Катон, вспомнив, каким тяжелым становится промокший насквозь щит.
Добежав до строя Третьей центурии, Макрон остановился, кивнув младшему другу, и тот направился в хвост колонны, где под штандартом Шестой центурии его дожидался оптион Фигул. Длинное древко украшал лишь один знак отличия, не считая квадратной подвески с номером подразделения, — диск с профилем императора Клавдия, наградной знак, пожалованный всем центуриям армии Плавта после прошлогоднего разгрома Каратака под Камулодунумом.
Катон незаметно улыбнулся. Прошлогодний разгром, надо же. И вот по прошествии года они вновь собираются разгромить Каратака. Конечно же, окончательно. Катону казалось, что, даже если сегодняшнее сражение увенчается победой, римские легионы еще услышат о своем заклятом недруге Каратаке. Год, проведенный на этом варварском острове, научил его в первую очередь одному: бритты слишком глупы, чтобы осознать свое поражение. Каждое войско, которое они высылали против римлян, терпело неудачу, но они не извлекали из кровавой бойни никакого урока и упрямо продолжали сопротивляться, несмотря на понесенные потери. Катону очень хотелось, чтобы нынешний разгром и вправду сломил их упорство ради спасения их самих и их детей.