– Да-а, – неуверенно протянула Арриэтта, изо всех сил напрягая глаза, затем добавила: – Я хочу пить.
– И я, – сказала Хомили и вдруг села на землю, как будто из неё выпустили воздух. – Всю дорогу вверх – шаг за шагом, час за часом – я говорила себе: «Ничего, как только мы доберёмся до этой барсучьей норы, я сяду и первым делом выпью чашечку горячего крепкого чая», – только это меня и подбадривало.
– Что ж, и выпьешь, – сказал Под, – у Арриэтты есть свечка.
– И я тебе ещё кое-что скажу, – продолжила Хомили, уставившись в одну точку. – Я не могу идти через это поле, ни за что на свете не пойду, придётся нам обходить его кругом.
– Так мы и сделаем, – согласился Под. – Посреди поля барсучьей норы не найдёшь. Мы обойдём его вокруг постепенно, одну сторону за другой, и начнём завтра с утра. Но сегодня нам придётся спать не раздеваясь, это точно. Сейчас начинать поиски нет смысла: скоро совсем стемнеет, солнце вот-вот зайдёт за холм.
– И собираются тучи, – заметила Арриэтта, глядя на закат. – Как быстро они мчатся!
– Дождь! – вскрикнула Хомили в ужасе.
– Надо спешить, – сказал Под, закидывая мешок за спину. – Давай сюда твой, Хомили, тебе будет легче идти…
– В какую нам сторону? – спросила Арриэтта.
– Пойдём вдоль этой, более низкой изгороди, – сказал Под, трогаясь с места. – Постараемся добраться до воды. Если нам это не удастся до того, как пойдёт дождь, укроемся где сможем.
– Что значит – где сможем? – спросила Хомили, ковыляя следом за ним по кочкам в густой траве. – Осторожно, Под, крапива!
– Вижу. – Они шли сейчас по дну неглубокого рва. – А укрыться можно в ямке или ещё где-нибудь. Вот, кстати, вполне подходящая. Видишь? Под тем корнем.
Подойдя ближе, Хомили заглянула внутрь.
– Ой нет, я туда не полезу! Там внутри может кто-нибудь быть.
– А то заберёмся под изгородь, – предложил Под.
– Ну, там от дождя не укрыться, – возразила Арриэтта, шагая чуть в стороне от родителей по склону рва, где трава была ниже. – Мне отсюда видно: там одни стволы и ветки.
Ей стало зябко от свежего ветерка, под которым вдруг закачались листья на кустах, загремели сухие стручки, ударяясь друг о друга.
– Небо уже почти совсем затянуло!
– Да, скоро стемнеет. Ты лучше спускайся сюда, к нам, а то ещё потеряешься, – сказал Под.
– Не потеряюсь, мне отсюда лучше видно. Ой, смотрите-ка! – вдруг воскликнула Арриэтта. – Это же старый ботинок. Он нам не подойдёт?
– Старый – что? – не веря своим ушам, переспросила Хомили.
– Возможно, что подойдёт, – сказал Под, оглядываясь по сторонам. – Где он?
– Слева от тебя. Вон там. В высокой траве…
– Старый ботинок! – ужаснулась Хомили, увидев, что он сбросил на землю оба мешка. – Ты в своём уме, Под?
Но не успела она договорить, как хлынул дождь, по траве запрыгали огромные капли.
– Возьмите мешки и станьте обе под лист щавеля, а я пока посмотрю.
– Старый ботинок… – повторила Хомили, всё ещё не веря своим ушам, в то время как они с Арриэттой скорчились под широким листом. Ей пришлось кричать во всё горло – дождь не шуршал, а грохотал по листу. – Ну и шум! Прижмись ко мне, дорогая, а то простудишься, это уж как пить дать. Батюшки, мне попало за шиворот!..
– Смотри, – сказала Арриэтта, – папа нас зовёт. Пойдём.
Хомили наклонила голову и выглянула из-под качающегося листа. Там в нескольких ярдах от них стоял Под, еле видный среди мокрой травы за завесой дождя. «Как в тропиках», – подумала Арриэтта, вспомнив свой «Географический справочник», и представила себе, как человек борется со стихией; болота в джунглях, дышащие миазмами леса… А она смогла бы?..
– Что он ещё придумал? – раздался недовольный голос Хомили. – Не можем же мы выйти из-под листа в такой ливень… Ты только взгляни.
– Мы скоро будем по колено в воде, – возразила Арриэтта. – Ты разве не видишь? Ведь это ров. Ну же, мама, вылезай. Нам надо со всех ног бежать туда, папа нас зовёт.
Они кинулись бегом, пригнувшись к земле и чуть не оглохнув от грохота дождя.
Под помог им подняться повыше, туда, где росла более высокая трава, подхватил их мешки, и они принялись, скользя и падая, пробираться следом за ним через «дебри», как говорила сама себе Арриэтта.
– Вот он, – сказал Под, – забирайтесь.
Ботинок лежал на боку; попасть внутрь можно было только ползком.
– Батюшки! – не переставая повторяла Хомили и боязливо оглядывалась вокруг, но внутри ботинка было темно. – Интересно, кто его раньше носил?
Хомили вдруг так испугалась, что остановилась на месте, не в силах больше сделать ни шагу.
– Ну что ты застыла? – поторопил жену Под. – Двигайся дальше! Не бойся.
– Дальше? Ни за что! Я не сделаю больше и шага. Там, в глубине, может быть кто угодно.
– Не бойся, – повторил Под, – я смотрел: в носке нет ничего, кроме дыры, но её я заложу мешками и к ним можно будет прислониться.
– Ах если бы знать, кто его носил! – повторила Хомили, вытирая мокрое лицо ещё более мокрым передником и боязливо всматриваясь в темноту.
– Ну и что бы это тебе дало? – спросил Под, развязывая самый большой мешок.
– Знать бы, чистюля это был или грязнуля, – сказала Хомили, – и отчего умер. А вдруг от какой-нибудь заразной болезни?
– С чего ты взяла, что он умер? – усмехнулся Под. – Скорее всего, здоров как бык и, возможно, в эту самую минуту, вымыв руки, садится за стол пить чай.
– Чай? – переспросила Хомили, и лицо её просветлело. – Где у нас свеча?
– Вот она, – сказал Под. – Арриэтта, дай-ка мне восковую спичку и среднюю крышку от пузырька из-под аспирина. Мы должны экономно расходовать заварку. Впрочем, мы всё должны расходовать экономно.
Хомили дотронулась пальцем до изношенной кожи.
– Завтра утром я устрою тут, внутри, генеральную уборку.
– Очень неплохой ботинок, – сказал Под, вынимая из мешка половинку ножниц. – И нам повезло, что мы его нашли. Можешь не волноваться, он чистый: и солнце его пекло, и дождь промывал, и ветер проветривал – и так год за годом.
Когда он воткнул лезвие ножниц в дырочку для шнурка и крепко привязал, Арриэтта спросила:
– Зачем ты это делаешь, папа?
– Чтобы поставить на него крышку, понятно. Это будет вроде кронштейна над свечой. Треноги-то у нас здесь нет. Пойди теперь набери в крышку воды, снаружи её предостаточно…
Да, снаружи воды было предостаточно, она низвергалась с неба потоками, но вход в ботинок был с подветренной стороны и на земле перед ним остался крошечный сухой пятачок. Арриэтта без труда набрала воды, наклонив над крышкой остриём вперёд большой лист наперстянки. Вокруг слышался ровный шум дождя, а мрак снаружи из-за света свечи внутри ботинка, казалось, ещё сгустился. Пахло травой и листьями, луговыми просторами и лесными зарослями, а когда Арриэтта повернулась, чтобы отнести воду, на неё повеяло ещё одним запахом – душистым, пряным, пьянящим: так пахла дикая земляника. «Надо будет утром об этом вспомнить», – подумала Арриэтта.
После того как напились горячего чая и съели по хорошему куску сладкого рассыпчатого печенья, добывайки сняли верхнюю одежду и развесили на половинке ножниц над пламенем свечи, затем ещё немного побеседовали, накинув на плечи – один на троих – старый шерстяной носок…
– Вот смешно, – заметила Арриэтта, – сидеть в носке внутри ботинка.
Но Под, глядя на свечу, тревожился, что они зря её тратят, поэтому, когда одежда немного просохла, погасил её. Уставшие до предела, они легли наконец на мешки и прижались друг к другу, чтобы было теплее. Последнее, что услышала Арриэтта перед тем, как уснуть, был ровный шум дождя, барабанившего по коже ботинка.
Глава шестая
Яблоко от яблони недалеко падает.
Первой проснулась Арриэтта и с удивлением подумала: «Где это я?» Ей было тепло, даже жарко: с двух сторон от неё лежали Хомили и Под. Повернув слегка голову, она увидела в темноте три маленькие звёздочки, но прошло несколько секунд, прежде чем она догадалась, что это такое. И тут всё, что произошло вчера, всплыло у неё в памяти: их бегство из дома, живая изгородь из бирючины, через которую они как безумные пробирались в сад, утомительный путь в гору, дождь, ботинок… Маленькие золотые звёздочки, поняла Арриэтта, – это дырки для шнурков.
Девочка осторожно села, ощутив благоуханную свежесть, и через вход в ботинок увидела, словно в рамке, чудесную картину: освещённая мягкими лучами солнца, чуть колышущаяся трава, примятая там, где они вчера пробирались и тащили за собой мешки; жёлтый лютик – липкий и блестящий на вид, словно только что выкрашенный масляной краской; на рыжеватом стебле щавеля – тля, такого нежно-зелёного цвета, что против солнца казалась совсем прозрачной. «Муравьи их доят, – вспомнила Арриэтта. – Может, и нам попробовать?»
Она проскользнула между спящими родителями и как была – босиком, в ночной кофточке и нижней юбке – отважно вышла наружу.
Стоял прекрасный солнечный день, и от омытой дождём земли поднималось множество ароматов. «Вот об этом, – подумала Арриэтта, – я всегда и мечтала, это я и представляла себе; я знала, что это существует на свете… знала, что мы это увидим!»
Она пробралась между травинками – тёплые, согретые солнцем дождевые капли ласкали её, – спустилась немного вниз, по направлению к изгороди, выбралась из густых зарослей травы и вошла в неглубокий ров, где вчера вечером – в темноте, под дождём – ей показалось так страшно.
Дно рва было покрыто тёплой грязью, которая быстро сохла на солнце; от него к живой изгороди поднималась пологая насыпь. Ах какая чудесная это была насыпь: с множеством корней и крошечным папоротником, с небольшими песчаными норками, с листьями фиалки, с розовыми звёздочками лесной гвоздики и с – то тут, то там – шариками более тёмного алого цвета – лесной земляникой.
Арриэтта стала взбираться наверх – неторопливо, блаженно, нежась под тёплым солнцем; её босые ноги без труда находили путь, не то что неуклюжие ноги людей. Сорвав три земляничины, она с наслаждением их съела, лёжа на спине на песчаной площадке перед мышиной норой.