В записке Элизы было всего две строки: время и место встречи. План был такой простой и дерзкий, что Элизу легко можно было принять за опытную бесстыдницу: через три дня в девять часов вечера Хоакину следовало явиться в часовню Богоматери Неустанной Помощи, построенную на холме Серро-Алегре для утешения путников, неподалеку от дома Соммерсов. Элиза выбрала это место из-за близости к дому, а день – потому что это была среда. Мисс Роза, няня Фресия и слуги будут заняты ужином, никто не заметит ее краткой отлучки. После бегства Майкла Стюарда отпала нужда устраивать танцы, да и ранний приход зимы не способствовал веселью, однако мисс Роза сохранила привычное расписание, чтобы не давать почвы для слухов о ее романе с офицером флота. Отмена музыкальных вечеров в отсутствие Стюарда была равносильна признанию, что он являлся единственной причиной для их проведения.
В семь часов вечера Хоакин Андьета уже сгорал от нетерпения. Вдалеке ему были видны ярко освещенные окна особняка, вереница карет с гостями и зажженные фонари кучеров, ожидавших перед домом. Хоакину дважды пришлось прятаться от церковных сторожей, проверявших лампадки: их гасило ветром. Часовня представляла собой маленькое прямоугольное строение с крашеным деревянным крестом на крыше, почти все пространство внутри занимала исповедальня с гипсовой статуей Девы Марии. Еще в часовне стоял поднос с рядом потухших свечек и ваза с мертвыми цветами. Было полнолуние, но по небу плыли тяжелые облака, так что луна временами совсем пропадала из виду. Ровно в девять Хоакин ощутил присутствие Элизы и увидел девичью фигурку, с головы до ног завернутую в черное покрывало.
– Я вас ждал, сеньорита, – вот и все, что он сумел пробормотать, чувствуя себя полным идиотом.
– Я всегда тебя ждала, – ответила она без раздумий.
Девушка сняла покрывало, и Хоакин увидел, что на ней праздничный наряд, юбка подоткнута, а на ногах сандалии. В руке она держала белые чулки и сафьяновые туфельки – чтобы не испачкались по пути. Черные волосы, разделенные пробором посередине, были заплетены в две косы, перевязанные атласными лентами. Молодые люди сели внутри часовни на покрывало Элизы; статуя Девы скрывала их от посторонних глаз, и они сидели молча, очень близко, но не касаясь друг друга. Долгое время они не осмеливались обменяться взглядом в этом нежном сумраке, смущенные близостью двух тел, дыша одним воздухом и пламенея, несмотря на порывы ветра, грозящие оставить их в потемках.
– Меня зовут Элиза Соммерс, – произнесла она наконец.
– А меня Хоакин Андьета, – ответил он.
– А мне казалось, тебя зовут Себастьян.
– Почему?
– Потому что ты похож на святого Себастьяна, на мученика. Я в папскую церковь не хожу, я протестантка, но няня Фресия несколько раз брала меня с собой, когда исполняла обеты.
На этом разговор и завершился, потому что оба не знали, что еще сказать; они искоса поглядывали друг на друга и одновременно краснели. Элиза чувствовала, что Хоакин пахнет мылом и потом, но не осмеливалась приблизить к нему нос, хотя ей и хотелось. Единственными звуками в часовне оставались шепот ветра и их учащенное дыхание. Через несколько минут девушка объявила, что ей пора возвращаться домой, иначе ее станут искать, и они попрощались, пожав друг другу руки. Так они начали встречаться по средам – всегда в разное время и на краткий срок. На каждом из этих радостных свиданий они гигантскими шагами двигались вперед по жаркой дороге любовных мучений. Они торопливо пересказывали друг другу самое важное, ведь слова казались им тратой времени; вскоре они научились говорить, держась за руки, расстояние между телами сокращалось по мере того, как сближались их души, и вот в пятую среду они поцеловались в губы, сначала нащупывая, потом исследуя и наконец теряя себя в наслаждении, целиком отдавшись пожирающей их лихорадке. К этому моменту они уже успели обменяться кратким изложением шестнадцати лет, прожитых Элизой, и двадцати одного года Хоакина. Они уже обсудили невероятную корзинку с батистовыми простынями и изысканным одеяльцем, равно как и коробку из-под марсельского мыла, и для Андьеты было большим облегчением узнать, что Элиза не приходится дочерью никому из Соммерсов и что происхождение ее неясно; неясным было и его собственное происхождение, но все равно их разделяла социальная и экономическая пропасть. Элиза узнала, что Хоакин – плод мимолетной любви, отец растворился как дым, как только заронил свое семя, и мальчик вырос, не зная его имени, с фамилией матери, с клеймом бастарда, которое станет причиной многих препон на его жизненном пути. Семья изгнала обесчещенную дочь из своего лона и не признала внебрачного ребенка. Дед и бабка Хоакина, его дядья – коммерсанты среднего класса, погрязшего в предрассудках, – все они жили в том же городе, в нескольких кварталах, но никогда не встречались с Хоакином. По воскресеньям они ходили в одну и ту же церковь, только в разные часы, ведь беднякам на полуденную мессу вход заказан. Хоакин, с его происхождением, не играл в тех же парках и не обучался в тех же школах, куда ходили его двоюродные братья, зато носил их костюмы и играл их старыми игрушками, которые жалостливая тетушка кружными путями доставляла своей опозоренной сестре. Матери Хоакина Андьеты не так повезло, как мисс Розе: она уплатила за свою слабость гораздо большую цену. Эти женщины были примерно одного возраста, но англичанка блистала красотой молодости, а мать Хоакина была измучена нищетой, усталостью и печальной необходимостью вышивать подвенечные платья при тусклом свете свечи. Несчастливый жребий не подточил ее достоинства, и она воспитала в сыне неколебимые понятия о чести. Хоакин с ранних лет научился ходить с высоко поднятой головой, отвечая дерзостью на любое проявление жалости или насмешку.
– Однажды я сумею вытащить матушку из этого конвентильо, – шепотом обещал Хоакин. – Я подарю ей достойную жизнь – так она жила раньше, пока не лишилась всего…
– Она не лишилась всего. У нее есть сын, – отвечала Элиза.
– Я стал ее проклятием.
– Проклятьем было полюбить плохого мужчину. А ты – ее благословение, – твердо ответила она.
Свидания их были очень короткими, а поскольку они всегда проходили в вечернее время, внимания мисс Розы не хватало, чтобы караулить день и ночь. Приемная мать догадывалась, что нечто происходит у нее за спиной, но была не настолько злокозненна, чтобы запереть Элизу под замок или отослать в деревню, как подсказывал ее материнский долг, и так и не поделилась своими подозрениями с братом Джереми. Роза предполагала, что Элиза и ее возлюбленный обмениваются письмами, но не сумела перехватить ни одного послания, хотя и предупредила всех слуг. Письма действительно существовали, и были они столь пламенные, что, если бы Роза прочитала хоть одно, она бы лишилась покоя. Хоакин их не посылал, а вручал Элизе при каждой встрече. В письмах он в самых горячих словах говорил девушке то, что не отваживался произнести вслух из гордости и стыдливости. Элиза прятала эти письма в коробке, которую зарывала на тридцать сантиметров в землю в маленьком огороде за домом, куда ходила каждый день, притворяясь, будто очень интересуется лечебными травками няни Фресии. Эти страницы, тысячи раз прочитанные украдкой, лучше всего подпитывали ее страсть, ведь в них открывалась та сторона Хоакина Андьеты, которую он не показывал, когда они были вдвоем. Эти письма как будто писал другой человек. Тот заносчивый, всегда готовый к обороне, мрачный, страдающий юноша, который обнимал ее как помешанный и тотчас отталкивал, словно эти прикосновения его обжигали, на бумаге обнажал свою душу и описывал свои чувства как поэт. Позже, когда Элиза в течение долгих лет будет искать затерянные следы Хоакина Андьеты, эти записи станут ее единственным подтверждением правды, доказательством, что безумная любовь не была порождением ее девичьего воображения, что она существовала на самом деле – как краткая благодать и долгая мука.
После первой же среды в часовне у Элизы бесследно прошли приступы колик; ничто в ее поведении и внешности не выдавало ее тайны, кроме разве что блеска в глазах и слишком частых обращений к дару невидимости. Порою создавалось впечатление, что девушка, сбивая всех с толку, находится сразу в нескольких местах в одно и то же время, или, наоборот, никто не мог вспомнить, где и когда ее видели, а ровно в тот момент, когда Элизу начинали звать, она материализовалась с видом человека, даже не подозревающего, что его разыскивают. Бывало и так, что Элиза сидела в комнате для рукоделия с мисс Розой или готовила жаркое с няней Фресией, но была при этом такой молчаливой, такой прозрачной, что потом женщины не могли припомнить, что вообще ее видели. Присутствие Элизы было неярким, почти неощутимым, так что, когда она отсутствовала, многие часы никто этого не замечал.
– Да ты как привидение! Мне надоело тебя искать. Я не желаю, чтобы ты уходила из дому или пропадала из виду! – регулярно выговаривала ей мисс Роза.
– Но я целый вечер провела на одном месте, – спокойно отвечала девушка, постепенно обретая очертания в уголке, с книгой или вышивкой в руках.
– Ради бога, девочка, шуми уж как-нибудь! Как я могу тебя разглядеть, если ты сделалась тише кролика! – возмущалась няня Фресия.
Элиза соглашалась с обеими, а потом делала то, что ей заблагорассудится, ухитряясь в то же время выглядеть послушной и любезной. В считаные дни Элиза обрела изумительное умение преображать реальность, как будто провела всю жизнь за изучением магии. Убедившись в невозможности поймать воспитанницу на противоречии или несомненной лжи, мисс Роза попробовала завоевать ее доверие и то и дело заговаривала про любовь. Предлогов было более чем достаточно – сплетни насчет подруг, какой-нибудь новый роман, который они обе прочитали, либретто новых итальянских опер, которые они учили наизусть, – но Элиза не произносила ни единого слова, которое могло бы выдать ее настоящие чувства. Тогда мисс Роза принялась искать улики по дому – но все впустую; она рылась в комнате и в белье Элизы, перевернула вверх дном ее коллекцию кукол и музыкальных шкатулок, перетряхнула книги и тетради, но дневника так и не нашла. А если бы даже и нашла, ее бы постигло разочарование: на этих страницах не было ни словечка о Хоакине Андьете. Элиза писала только то, что хотела запомнить. В ее дневнике было все, от повторяющихся с