– Несчастья уже начались. Полтора месяца назад он уехал в Калифорнию, а у меня не было месячных.
Няня Фресия села на пол, скрестив ноги, – так она поступала, когда больше не могла носить свои кости. И начала раскачиваться вперед-назад, тихонько подвывая.
– Замолчи, нянюшка, не то мисс Роза услышит, – взмолилась Элиза.
– Дите из канавы! Безотцовщина! Что же нам делать, девочка моя? Что нам делать? – причитала няня Фресия.
– Я выйду за него замуж.
– Но как, ведь он-то уехал?
– Мне придется его найти.
– Уй, господь всемогущий! С ума ты сошла? Я заварю тебе лекарство, и через несколько дней будешь как новенькая.
Индеанка приготовила отвар из огуречной травы и настойку из куриного помета на черном пиве и трижды в день давала пить Элизе; кроме того, она заставляла девочку сидеть в серных ванных и накладывала на живот горчичные компрессы. В результате этих процедур Элиза вся пожелтела и ходила липкая от пота, источая запах подгнивших гардений, но следующая неделя не принесла никаких признаков выкидыша. Няня Фресия решила, что ребенок – мальчик, да еще и, очевидно, проклятый, вот почему он так цепляется за материнскую утробу. Они столкнулись с кознями дьявола – такой противник был ей не по силам, и только мачи, учительница Фресии, сумеет совладать с этой напастью. В тот же вечер няня Фресия отпросилась у хозяев, еще раз пешком преодолела тяжелую дорогу до расщелины и со склоненной головой предстала перед слепой колдуньей. В подарок она принесла два ломтя айвового мармелада и утку, тушенную с эстрагоном.
Мачи выслушала рассказ о последних событиях, кивая со скучающим видом, как будто заранее знала, что все так и произойдет.
– Я тебе говорила: упорство – очень сильная хворь, она вцепляется в мозг и разрывает сердце. Упорств разных много, но худшее из них – любовное.
– Вы сможете как-нибудь помочь моей девочке избавиться от ублюдка?
– Смочь-то я смогу. Да только ей это впрок не пойдет. Ей все одно придется идти за своим мужчиной.
– Он ушел далеко, золото искать.
– А после любви самое тяжкое упорство – то, что от золота, – растолковала мачи.
Няня Фресия понимала, что невозможно вывести Элизу из дому, проводить в хижину мачи, сделать аборт и вернуться домой так, чтобы мисс Роза ничего не узнала. Колдунье было лет сто, и пятьдесят из них она не покидала своего убогого жилища, так что она тоже не сможет появиться в доме Соммерсов и вылечить девушку. Другого способа нет, няня Фресия должна все сделать сама. Мачи передала нянюшке тонкую тростинку и темную терпкую мазь, а потом подробно объяснила, как следует смазать тростинку, как вводить ее в Элизу. И научила Фресию заговору – словам, которые уничтожат сатанинское дитя и в то же время защитят жизнь матери. Операцию предстояло провести ночью в пятницу, единственный день недели, пригодный для таких дел, добавила колдунья. Няня Фресия вернулась домой без сил, очень поздно; тростинку и мазь она прятала под черным покрывалом.
– Молись, девочка, через две ночи я избавлю тебя от напасти, – предупредила она Элизу, принеся ей в постель чашку шоколада на завтрак.
Капитан Джон Соммерс сошел с корабля в Вальпараисо в день, назначенный колдуньей для аборта. Это была вторая пятница февраля, стояло знойное лето. В бухте кипела работа: полсотни кораблей бросили якорь, остальные дожидались своей очереди в открытом море. Джереми, Роза и Элиза, как всегда, поспешили в порт встречать своего замечательного родственника, прибывшего с грузом подарков и новостей. Коммерсанты, пришедшие в порт за контрабандными товарами, толпились на причалах вместе с моряками, путешественниками, лоцманами и таможенными чиновниками; проститутки держались чуть в стороне и прикидывали в уме возможные барыши. В последние месяцы, с тех пор как известие о золоте подстегивало мужскую алчность на всех побережьях мира, суда прибывали и уходили в лихорадочном темпе и в борделях было не протолкнуться. И все-таки самые бесстрашные женщины не хотели довольствоваться большими заработками в Вальпараисо и подсчитывали, насколько больше они могли бы заработать в Калифорнии, где, как они слышали, на двести мужчин приходится всего одна женщина. Люди в порту то и дело натыкались на телеги, животных и грузы; здесь говорили на нескольких языках, гудели корабельные сирены, не умолкали полицейские свистки. Мисс Роза, держа у носа надушенный ванилью платочек, рассматривала сходящих на берег, стараясь не пропустить любимого брата; Элиза, наоборот, вдыхала воздух по глоточку, стремясь выделить и опознать запахи. Под жарким солнцем зловоние больших корзин с рыбой смешивалось с экскрементами вьючных животных и человеческим потом. Именно Элиза первой заметила капитана Соммерса и так обрадовалась, что едва не разревелась. Она ждала Джона долгие месяцы, потому что только он мог понять тоску ее безутешной любви. Элиза не рассказывала о Хоакине Андьете своей приемной матери и уж тем более дяде Джереми, но она была уверена, что дядя-мореплаватель, которого сложно испугать или удивить, сумеет ей помочь.
Как только капитан ступил на твердую землю, на нем повисли ликующие Роза и Элиза; Джон своими корсарскими ручищами подхватил обеих за талию, оторвал от земли и стал крутиться на месте как волчок; мисс Роза вопила от восторга, а Элиза от отчаянного желания остановить дядю – девушку едва не стошнило. Джереми Соммерс приветствовал брата пожатием руки, удивляясь, что моряк совершенно не переменился за последние двадцать лет: как был шалопай, так и остался.
– Да что с тобой, мелюзга? – спросил Джон, вглядываясь в лицо Элизы. – Выглядишь совсем скверно.
– Поела неспелых фруктов, дядюшка, – объяснила Элиза, опираясь на его плечо, чтобы не упасть.
– Я-то знаю, вы заявились в порт не для того, чтобы встречать меня. Что вам надо – так это духов купить, верно? Я вам расскажу, у кого взять самые лучшие, из самого сердца Парижа.
В этот момент проходивший мимо незнакомец случайно задел капитана чемоданом, который нес на плече. Джон Соммерс сердито обернулся, но, узнав толкнувшего, изрыгнул одно из своих веселых ругательств и придержал его за руку.
– Погоди, китаеза, дай я тебя познакомлю с семьей, – добродушно позвал капитан.
Элиза смотрела на незнакомца во все глаза, потому что прежде ей не доводилось видеть вблизи азиата, и вот наконец перед ней человек из Китая, загадочной страны, о которой так много рассказывал дядя Джон. Это был мужчина совершенно непонятного возраста, по китайским меркам скорее высокий, однако рядом с корпулентным английским капитаном он казался ребенком. Походка его не отличалась изяществом, лицо было плоское, тело как у подростка, в раскосых глазах застыла мудрость веков. Его докторская степенность плохо сочеталась с детским смехом, который родился в его груди, когда Соммерс его подозвал. На китайце были штаны до щиколоток, просторная рубаха из грубого полотна, на широком поясе висел большой нож; обут он был в легкие тапочки, на голове красовалась соломенная шляпа самого жалкого вида, на спину свисала длинная коса. Китаец приветствовал их чередой мелких поклонов, не опуская чемодана и никому не глядя в лицо. Мисс Роза и Джереми Соммерс растерялись от фамильярности, с которой их брат обращался с человеком, очевидно, низкого звания, – они не знали, как себя повести и ограничились короткими сухими кивками. К ужасу мисс Розы, Элиза протянула китайцу руку, но тот притворился, что не заметил этого движения.
– Это Тао Цянь, худший повар из всех, что у меня были, зато он умеет лечить почти все болезни, поэтому я до сих пор и не выкинул его за борт, – веселился капитан.
Тао Цянь ответил новой серией поклонов, еще раз рассмеялся без видимой причины и отошел от семьи, пятясь спиной вперед. Элиза задумалась, понимал ли он по-английски. Потихоньку от женщин Джон Соммерс прошептал брату на ухо, что этот китаец может достать опиум самого лучшего качества и порошок из носорожьего рога, помогающий при импотенции, если братец однажды решится покончить со своим унылым целибатом. Элиза, прячась за веером, внимательно выслушала эти подробности.
В тот вечер за чаем капитан раздавал припасенные подарки: английский крем для бритья, набор толедских ножниц и гаванских сигар для старшего брата; гребни из панциря черепахи, и шаль из Манилы для сестры, и, как всегда, украшение в приданое Элизе. В этот раз он привез жемчужное ожерелье; Элиза горячо поблагодарила дядюшку и положила подарок в свою шкатулку к другим драгоценностям. Благодаря упорству мисс Розы и щедрости дяди Джона сундучок с сокровищами продолжал наполняться.
– Обычай собирать приданое – это, по-моему, глупость, особенно когда под рукой нет жениха, – улыбнулся капитан. – Или кто-нибудь уже появился на горизонте?
Девушка бросила полный отчаяния взгляд на няню Фресию, вносившую в столовую поднос с чаем. Капитан ничего не сказал, только удивился, как это Роза до сих пор не заметила перемен в приемной дочери. Судя по всему, от женской интуиции проку немного.
Остаток вечера Соммерсы, затаив дыхание, слушали невероятные рассказы дяди Джона о Калифорнии, хотя он и не бывал в тех краях после чудесного открытия и отзывался о Сан-Франциско как о скопище жалких лачуг, расположенных в прекраснейшем месте на свете. Золотая лихорадка была единственной темой для разговоров в Европе и Соединенных Штатах, известие достигло даже далеких берегов Азии. Корабль Джона был битком набит пассажирами, спешащими в Калифорнию; большинство не имело ни малейшего представления о добыче металла, многие за всю жизнь не видели золота даже во вставном зубе. Не существует удобного и быстрого способа добраться до Калифорнии, плавание длится несколько месяцев, условия самые скверные, рассказывал капитан, а путешествие по суше через Американский континент продлится еще дольше, и сражения с безбрежными просторами и воинственно настроенными индейцами не добавляют шансов выжить. Те, кто выбирает путь морем до Панамы, должны перебраться через перешеек по рекам, кишащим всякими вредными тварями, потом на мулах через сельву, потом, оказавшись на берегу Тихого океана, нужно снова садиться на корабль, идущий на север. На этом пути их поджидают адская жара, москиты, ядовитые гады, холера и желтая лихорадка, а сверх того – еще и неслыханная человеческая жестокость. Путники, которые останутся живы после обрывистых горных троп и болотных топей, на другом берегу попадают в лапы разбойников, которые грабят до нитки, или перекупщиков, которые отбирают последние деньги за доставку в Сан-Франциско на утлых посудинах, куда пассажиров грузят, как скотину.