фаньгуй будут насмехаться над женщиной с кукольными ногами.
– Заказывай брачному агенту улыбчивую и здоровую женщину, все остальное не имеет значения, – советовал Тао Цянь, думая о кратком пребывании в этом мире его незабвенной Лин и о том, насколько счастливее жилось бы его жене с большими ступнями и здоровыми легкими Элизы.
Теперь его жена – заблудшая душа, она не находит себе места в чужой стране. Тао Цянь взывал к ней в часы медитации и в своих стихах, но больше не видел Лин даже во сне. В последний раз она приходила в трюм «Эмилии» – тогда супруга явилась ему в одежде из зеленого шелка, с двумя пионами в волосах и просила мужа спасти Элизу, но это было рядом с Перу, и с тех пор миновало столько воды, земли и времени, что Лин определенно где-то заблудилась. Тао Цянь представлял, как милый его сердцу дух ищет его на просторах континента и не может найти. По настоянию чжунъи вдовец заказал портрет Лин недавно приехавшему из Шанхая художнику, истинному гению рисунка и татуировки; мастер в точности следовал инструкциям Тао Цяня, однако не смог передать призрачной прелести Лин. Парень водрузил рисунок на маленький алтарь, садился перед ним и взывал к умершей. Он не понимал, отчего одиночество, которое он раньше считал благословением и роскошью, теперь сделалось для него нестерпимым. Худшим злом его матросских лет было отсутствие личного пространства для покоя и тишины, но теперь, когда пространство появилось, Тао Цянь нуждался в компании. При этом мысль заказать себе невесту казалась ему нелепостью. Однажды духи предков наделили его идеальной женой, однако за этой видимостью удачи скрывалось тайное проклятье. Тао Цянь познал взаимную любовь, и теперь ему не суждено вернуть времена невинности, когда его вполне удовлетворяла любая женщина с маленькими ступнями и приветливым характером. Тао Цянь считал себя приговоренным жить воспоминаниями о Лин, потому что ни одна другая женщина не сможет по-настоящему занять ее место. Тао Цянь не нуждался в служанке или в наложнице. Он не видел необходимости заводить детей с тем, чтобы те прославляли его имя и ухаживали за его могилой. Тао Цянь попытался объяснить все это своему другу, но запутался в словах: в языке не существовало выражений для описания его душевной бури.
– Женщина – это создание, полезное для работы, для материнства и наслаждения, но ни один разумный образованный мужчина не станет превращать ее в товарища, – вот что услышал Тао Цянь в тот единственный раз, когда поверил свои чувства другу.
В Китае, чтобы понять правоту таких рассуждений, достаточно было оглянуться вокруг, однако в Америке отношения между супругами строились иначе. Во-первых, никто не заводил наложниц, по крайней мере открыто. Тао Цянь встречал мало семейных пар в этой земле одиноких мужчин, и все они были недоступны его пониманию. Тао Цянь не мог представить, как они ведут себя в минуты близости, ведь на людях мужья как будто признавали жен равными себе. Со временем он хотел бы разгадать эту тайну, как и многие непонятные явления этой удивительной страны.
Первые письма от Элизы приходили в харчевню, в китайской общине Тао Цяня знали и без проволочек передавали ему почту. Эти долгие письма, наполненные подробностями, были для него самой лучшей компанией. Тао Цянь вспоминал Элизу и с удивлением осознавал, что скучает по ней: он никогда не верил, что можно дружить с женщиной, тем более с женщиной иной культуры. Тао Цянь почти всегда видел Элизу в мужской одежде, но для него она была именно женщиной, он недоумевал, как это другие принимают ее за парня и не задают вопросов. «Мужчины не смотрят на мужчин, а женщины принимают меня за женоподобного мальчика», – рассказывала Элиза в одном из писем. А для Тао Цяня Элиза оставалась девушкой в белых одеждах, с которой он снял корсет в рыбацкой хижине в Вальпараисо; больной, которая полностью доверилась его заботам в трюме «Эмилии»; теплым телом, которое льнуло к нему холодными ночами под брезентовой крышей; сосредоточенным лицом в часы приема больных. Тао Цянь больше не видел в ней девочку – только женщину, несмотря на тонкие косточки и детское личико. Он вспомнил, как сильно она переменилась, обрезав себе волосы, и жалел, что не сохранил ее косу, – да, такая мысль в тот вечер приходила ему в голову, но Тао Цянь тогда подумал, что это будет выглядеть как постыдная сентиментальность. А так бы в руках у него осталась хотя бы коса – свидетельство о жизни рядом с этой удивительной подругой. Во время своих медитаций Тао Цянь всегда посылал Элизе охранительную энергию, чтобы помочь ей пережить тысячу возможных смертей и несчастий, которые китаец старался не называть точно, потому что знал: кому доставляет удовольствие думать о плохом, в конце концов призывает плохое себе на голову. Иногда Тао Цянь видел Элизу во сне, просыпался утром весь в поту и тогда вопрошал судьбу с помощью своих палочек и цзин, дабы узнать невидимое. В этих двусмысленных пророчествах Элиза двигалась к какой-то горе, что немного успокаивало Тао Цяня.
В сентябре 1850 года прошли шумные патриотические празднества: Калифорния сделалась еще одним штатом в составе Союза. Теперь американское государство охватывало весь континент, от Атлантического до Тихого океана. К этому времени золотая лихорадка начинала вырождаться во всеобщее разочарование, и на празднике Тао видел обессилевших бедных старателей, ждущих своей очереди, чтобы сесть на корабль и вернуться домой. Газеты подсчитали, что возвращается больше девяноста тысяч золотоискателей. Матросы перестали дезертировать, – наоборот, теперь не хватало кораблей, чтобы забрать всех желающих уехать. Золотую лихорадку не пережил каждый пятый: старатели тонули в реках, умирали от голода и болезней, многие были убиты или застрелились сами. В Калифорнию продолжали прибывать иностранцы, которые отправились в путь несколько месяцев назад, но золото больше не падало в руки смельчаков, разжившихся лотком, лопатой и парой сапог, время героев-одиночек миновало, их место заняли крупные компании, вооруженные техникой, которая пробивает гору струей воды. Старатели теперь трудились за жалованье, а богатели коммерсанты, такие же алчные до быстрых денег, как и авантюристы сорок девятого года, но гораздо пронырливее; один из таких хитрецов, еврей по фамилии Леви, начал шить брюки из прочной материи с двойными швами и металлическими заклепками, и эти штаны превратились в униформу для всех работяг. В то время как многие стремились уехать, китайцы, напротив, все прибывали и прибывали, словно бесшумные муравьи. Тао Цянь регулярно переводил с английского газеты для своего друга-чжунъи – тому особенно нравились статьи некоего Джейкоба Фримонта, потому что они в точности передавали его собственные мысли:
«Тысячи побежденных аргонавтов возвращаются по домам – они не добрались до золотого руна, а их одиссея обернулась трагедией, – но тысячи других, таких же бедняков, остаются в Калифорнии, потому что теперь не могут жить больше нигде. Два года в этом диком и прекрасном краю переменили людей. Опасности, приключения, здоровье и жизненная сила, на которые так щедра Калифорния, – всего этого не сыщешь в других местах. Золото сделало свое дело: оно привлекло сюда людей, которые покоряют этот край, чтобы превратить в землю обетованную. И это уже необратимо», – заявлял Фримонт.
А вот Тао Цянь считал, что они живут в раю для алчных нетерпеливых материалистов, одержимых стремлением как можно скорее разбогатеть. Здесь не было пищи для духа, а жестокость и невежество, наоборот, процветали. Чжунъи был убежден, что от этих двух зол произрастают и все остальные. За свои двадцать семь лет он повидал немало, не считал себя ханжой, но не мог примириться с упадком нравов и безнаказанностью преступлений. Такому месту предначертано потонуть в трясине собственных пороков, предрекал Тао Цянь. Он утратил надежду обрести в Америке столь важное для него душевное равновесие: определенно, это не место для взыскующих мудрости. Отчего же тогда Америка так его привлекает? Тао Цянь не мог допустить, чтобы эта земля его приворожила, как происходило со всяким, кто ступал на ее берега; вообще-то, он намеревался вернуться в Гонконг или навестить своего английского друга Эбенизера Хоббса, вместе учиться и вместе работать. За годы, миновавшие после его похищения на «Либерти», он написал английскому доктору несколько писем, но, поскольку сам все время находился в море, долго не получал ответа, пока наконец в феврале 1849 года по прибытии в Вальпараисо капитан Джон Соммерс не передал своему коку письмо. Эбенизер Хоббс писал, что практикует хирургию в Лондоне, но истинная его страсть – это психические заболевания, совершенно новая область, мало исследованная научным сообществом.
В Дайфао, Большом Городе, как китайцы называли Сан-Франциско, Тао Цянь планировал поработать какое-то время, а потом сесть на корабль и вернуться в Китай, если в ближайшее время от Эбенизера Хоббса не придет ответа на его последнее письмо. Перемены, произошедшие с Сан-Франциско меньше чем за год, поражали воображение: вместо шумного лагеря из хижин и палаток, каким Тао Цянь его помнил, его встретил процветающий упорядоченный город с прямыми улицами и зданиями в несколько этажей, и повсюду велось новое строительство. Три месяца назад грандиозный пожар уничтожил несколько кварталов, до сих пор можно было встретить почерневшие остовы строений, но угли даже не успели остыть, а горожане уже похватали молотки и занялись перестройкой. Здесь были роскошные отели с балюстрадами и балконами, казино, бары и рестораны, элегантные экипажи и многонациональная толпа плохо одетых, неухоженных людей, среди которых выделялись цилиндры редких денди. В основном же улицы заполняли грязные бородатые мужчины весьма подозрительного облика, но здесь невозможно было судить о людях по внешнему виду: портовый грузчик мог оказаться латиноамериканским патрицием, а кучер – адвокатом из Нью-Йорка. Минутного разговора с каким-нибудь из этих бандитов хватало, чтобы увидеть перед собой человека образованного и чувствительного, который по любому поводу вытаскивает из кармана помятое письмо от жены и предъявляет его собеседнику со слезами на глазах. А бывало и наоборот: под лоском щеголя в модном костюме скрывался отпетый негодяй. Тао Цянь не заметил в центре города ни одной школы, наоборот, – видел детей, которые ра