— Может быть, я еще и вернусь, — сказал я Элкинсу.
— Все в порядке, дружище, — кивнул он. — Поставь одну за меня.
— Разумеется!
Я оставил свой «блейзер» возле трейлера, сменив его на ПМ — персональную машину (не путать с персональным мнением!). На этот раз мне был выделен грузовой фордовский пикапчик, в котором я обнаружил помимо подставки для охотничьего ружья собачью шерсть на обивке и болотные сапоги в багажном отсеке.
Спустя несколько минут я был уже возле длинного деревянного барака эпохи Второй мировой войны. Когда-то здесь располагалась казарма третьей учебной пехотной бригады, теперь же, обезлюдев, пустое строение выглядело мрачным и жутковатым. Холодная война закончилась, и армия сокращалась главным образом за счет боевых подразделений — пехоты, артиллерии и бронетанковых частей. Наша же служба тем не менее только расширялась: число преступлений в вооруженных силах неуклонно росло.
Много лет назад, еще молоденьким рядовым солдатом, я тоже прошел курс подготовки пехотинцев в Форт-Хадли и был направлен в Форт-Беннинг, в училище авиадесантных и диверсионно-десантных войск. Так что меня сделали диверсантом-десантником, машиной, запрограммированной на убийства, всегда готовой по приказу обрушиться с неба на врага, рейнджером экстракласса, не ведающим страха и сомнений. Но теперь я уже староват, так что мне больше подходит служба в отделе криминальных расследований.
В конце концов, даже государственные ведомства должны оправдывать свое существование, и армия весьма ловко решила эту задачу, взяв на себя роль надзирателя за второстепенными странами, не желающими шагать со всеми в ногу. Однако я заметил некоторый упадок энтузиазма и воли у офицеров и солдат, постоянно ощущающих себя единственной преградой на пути русских орд к американским пассиям. Подобное чувство возникает у боксера, который много лет готовился к решающему бою на звание чемпиона и в последний момент узнал, что главный его соперник умер: от этого, конечно, становится немного легче, но возникает вопрос, как выпустить пар.
Между тем наступал рассвет: небо над Джорджией розовело, воздух насытился влагой, густым ароматом сосновой смолы и запахом кофе из солдатской столовой. День обещал быть жарким и душным.
Я съехал с дороги и вырулил на лужайку напротив бывшего штаба третьего батальона. Полковник Кент вылез из своего служебного автомобиля грязно-оливкового цвета, и я выбрался из своего грузовичка.
Кенту было уже под пятьдесят. Этот высокий, среднего телосложения человек с холодными голубыми глазами и оспинами на лице не отличался острым и проницательным умом, но был трудолюбив и обладал большим практическим опытом. Являясь начальником военной полиции гарнизона Форт-Хадли, он строго придерживался буквы закона и устава и поэтому, видимо, и не обзавелся близкими друзьями, хотя и явных недоброжелателей и врагов у него тоже не было.
Сегодня Кент красовался в мундире начальника военной полиции, белом шлеме, белой портупее и начищенных до блеска сапогах.
— Я поставил шестерых своих людей охранять место преступления. Никто ни к чему пока еще не прикасался, — сообщил мне он.
— Для начала неплохо, — сказал я. Мы с Кентом были знакомы уже почти десять лет, и у нас с ним сложились хорошие рабочие отношения, хотя я и встречался с ним не чаще одного раза в год, бывая в Форт-Хадли в командировках. Мне доводилось наблюдать, как он дает свидетельские показания в трибунале: их отличали спокойствие, логичность, последовательность и достоверность — все качества, которые обвинение только может ожидать от полицейского. И все же в нем было нечто такое, что отталкивало от него, и, как мне казалось, именно по этой причине прокуроры вздыхали с облегчением, когда он освобождал место свидетеля. Возможно, он был излишне непреклонен и безучастен, а в армии к попавшим под трибунал бывшим сослуживцам относятся все-таки если не с сочувствием, то, по крайней мере, с участием. Кент же был из того разряда полицейских, которые видят лишь черное и белое и чувствуют себя лично оскорбленными, если кто-то нарушит закон. Лишь однажды я видел, как полковник Кент улыбнулся: когда он выслушал приговор молоденькому курсанту, схлопотавшему десять лет за поджог пустой казармы, хотя бедняга сделал это явно неумышленно, будучи в стельку пьян. Но закон есть закон, как мне думается, и столь негибкая личность, как Уильям Кент, не случайно заняла эту нишу в жизни. Вот почему я был несколько изумлен, заметив, что Кента потрясли события того утра.
— Вы проинформировали генерала Кэмпбелла? — спросил я.
— Нет.
— Вам, пожалуй, лучше сообщить ему это известие у него дома.
Он кивнул, не испытывая от предстоящей ему миссии особого воодушевления. Выглядел он скверно, из чего я сделал вывод, что он успел побывать на месте преступления.
— Генерал наверняка не погладит вас по головке за задержку уведомления, — холодно сказал я.
— Формально я и не мог сообщить ему о случившемся с его дочерью, не получив документа об опознании, — объяснил Кент.
— Кто первым опознал труп?
— Сержант Сент-Джон, обнаруживший тело.
— Он знал убитую?
— Они вместе дежурили ночью.
— В таком случае здесь вряд ли возможна ошибка. А вы сами ее знали?
— Да, конечно. И провел точное опознание.
— Не говоря уже об имени на ее униформе и личных знаках военнослужащего.
— А вот этого как раз мы и не обнаружили. Форма исчезла.
— Исчезла?
— Именно так… Вместе со всеми опознавательными знаками.
С годами у сыщика вырабатывается особое чутье либо накапливается багаж аналогичных случаев в подсознании, поэтому когда он слышит свидетельские показания или сам видит место происшествия, то задается вопросом: что именно здесь не так?
— А нижнее белье? — спросил я полковника Кента.
— Что? Ах нет, белье осталось. Странно, как правило, белье тоже забирают. Ведь верно?
— Вы включили в число подозреваемых сержанта Сент-Джона?
— Это уже ваши функции, — пожал плечами полковник Кент.
— Что ж, за такое имя можно сделать ему поблажку и временно оставить вопрос открытым, — сказал я, оглядываясь на заброшенные казармы, здание штаба батальона, столовую и поросший сорняком плац. На мгновение мне представилось, как в утренней серой дымке выбегают на построение молодые солдаты, и вспомнилось, что я всегда чувствовал себя усталым, озябшим и голодным до завтрака. Мне также вспомнилось, как я струхнул, узнав о том, что почти всех нас отправят во Вьетнам, где процент потерь на передовой таков, что ни один букмекер из Мидленда не поставит больше чем два к одному на то, что ты вернешься домой целым и невредимым.
— Здесь находилась рота, в которой я служил, — сказал я Кенту. — Рота «Дельта».
— Я и не знал, что вы служили в пехоте, — удивился Кент.
— Это было давно, еще до того как я стал полицейским.
— А вот я всю жизнь прослужил в военной полиции, — сказал полковник. — Но и мне довелось хлебнуть дерьма во Вьетнаме. Я был прикомандирован к американскому посольству, когда вьетконговцы попытались взять его штурмом. В январе шестьдесят восьмого. Одного я убил, — добавил он, помрачнев.
— Порой мне кажется, что лучше служить в пехоте, — кивнул я понимающе. — Там хотя бы знаешь, что воюешь не со своими. А здесь другой расклад.
— Враг — всегда враг, — насупился Кент. — Армия — всегда армия. А приказ — всегда приказ.
— Так точно! — подтвердил я, в очередной раз отметив, что вот в этом-то и заключается вся соль армейского мышления: не обсуждать приказов и не прощать ошибок. Это срабатывает в бою и в других ситуациях в военной обстановке, но не годится для службы в нашем подразделении. У нас в СКР на самом деле следует нарушать приказы, думать самому, плевать на чины и звания и при этом докапываться до истины. Это не всегда вписывается в систему армейских традиций, где принято считать всех братьев храбрецами, а сестер — целомудренными овечками.
— Я понимаю, что дело может оказаться довольно хлопотным, — словно бы угадал мои мысли полковник. — Но, если убийца не военнослужащий, мы в два счета покончим со всей этой канителью.
— Это ясно как Божий день, Билл! — ухмыльнулся я. — Нам вынесут благодарность в приказе и подошьют его к личному делу, а генерал Кэмпбелл пригласит нас на коктейль.
— Признаться, я многое ставлю на карту, — нахмурился Билл. — Я отвечаю за правопорядок в гарнизоне. Вы, конечно, можете отказаться, и вместо вас пришлют другого дознавателя, но раз уж вы здесь и имеете допуск, и нам уже доводилось вместе работать, я предпочел бы расследовать этот случай вместе с вами.
— Если так, то могли бы и угостить меня кофе, — сказал я.
— Кофе? — криво усмехнулся он. — Сейчас мне требуется, пожалуй, кое-что покрепче. Между прочим, в случае успеха вас могут и повысить в звании.
— Понизить — возможно, но повысить — нет: я и так уже на самом верху.
— Ах, извините, я совсем забыл! Паршивая система.
— А вы таки надеетесь на генеральскую звезду, — хмыкнул я.
— Надежды не теряю, — насупился полковник Кент, словно бы генеральская звезда — предмет его тайных грез — вдруг померкла.
— Вы, надеюсь, уже поставили в известность местную криминальную полицию? — сухо поинтересовался я.
— Еще нет.
— Почему, хотелось бы узнать?
— Видите ли, — замялся полковник, — дело в том, что в любом случае их не допустят к расследованию. Я хочу сказать, что убитая — дочь начальника гарнизона, и майор Боуэс, начальник местной криминальной полиции, хорошо знал ее, впрочем, как и все остальные, поэтому нам нужно показать генералу, что дело поручено самому лучшему специалисту из Фоллс-Черч…
— Вы хотели, по-моему, сказать — козлу отпущения из Фоллс-Черч, — уточнил я. — Так или иначе, я доложу своему шефу, что расследование лучше поручить кому-то из специального отдела, но не уверен, что захочу копаться в нем сам.
— Давайте сперва взглянем на труп, а уже потом вы решите.
Мы направились было к машине полковника, но нас заставил замереть на месте пушечный выстрел, вернее, звук выстрела, записанный на пленку. Мы обернулись и посмотрели в сторону громкоговорителей, укрепленных на пустых бараках: из динамиков разносился по плацу сигнал побудки, и мы, двое одиноких мужчин в предрассветной полумгле, вытянулись в струнку, отдавая честь, в соответствии с многолетней привычкой и вековыми армейскими традициями.