– Класс! – оценила Вера, полезла в сумку за зеркальцем и в целом осталась довольна собственным отражением: глаза подкрашены, губы подмазаны, волосы аккуратно уложены. В общем, вполне сгодится для встречи с дамами, привыкшими быть при полном параде.
Дамы произвели на Веру весьма своеобразное впечатление.
Бывшая актриса и певица Марта Мстиславовна Ружецкая оказалась высокой величественной женщиной с пышной грудью, вполне пригодной для функции пюпитра. Ее округлое белое лицо еще не утратило утонченность черт, а глаза – яркой голубизны. Светлые (конечно, крашеные, но явно в тон природному цвету) волосы венчали макушку замысловатым узлом. У нее был низкий, хорошо поставленный голос. Марта Мстиславовна была просто создана для того, чтобы играть цариц-императриц.
Бывшая балерина Фаина Григорьевна Панюшкина представляла собой полную противоположность. Маленькая, худенькая, с длинной (некогда явно лебединой, а теперь смахивающей на гусиную) шеей, с по-прежнему идеально прямой спиной, изящными ручками и сохранившими мускулистость ножками. Голову обрамляли короткие черные кудряшки, а круглые темные глаза занимали едва ли не половину аккуратного личика. Ее высокий голос исключительно походил на звонкий щебет. Фаина Григорьевна была просто создана для того, чтобы танцевать партии экзотических птиц.
По отдельности женщины выглядели весьма эффектно, но вместе – несколько комично. Как сенбернар и карликовый пудель.
– Прошу, – широким жестом указала Ружецкая в сторону комнаты, где на столе стояли чашки, вазочки с печеньем и конфетами. – Готовы предложить вам чай, кофе, сладости, если хотите, сделаем бутерброды. И вы, молодой человек… то есть капитан Дорогин… проходите тоже.
– Для начала я вам представлюсь, – вытащила удостоверение Вера. – Следователь по особо важным делам Вера Ивановна Грознова.
– Кто?! – ахнули женщины.
– Грознова, – повторила Вера и уточнила: – Не Грозная, а Грознова.
Эта путаница ее преследовала всю жизнь, а в последние годы «Грозная» вообще превратилась в прозвище.
Женщины изумленно переглянулись и пылко воскликнули:
– Вы – Верочка?! Дочка Александры Николаевны Грозновой?!
Глава 3
Они дружили более полувека. С того времени как выпускница консерватории Марта Ружецкая пришла в театр музыкальной комедии, где уже пять лет танцевала Фаина Панюшкина.
Фаина, которую все называли Фаней, после хореографического училища, конечно, мечтала попасть в театр оперы и балета. Однако не случилось.
«Ничего страшного, – сказала тогда мама Берта Моисеевна, – там тебя так и сгноят в кордебалете, а здесь солисткой станешь».
«Ты, дочка, вообще обучилась бы какой-нибудь стоящей профессии, а то танцульки твои – дело несерьезное, да и на пенсию рано отправят», – посоветовал отец Григорий Васильевич, высококвалифицированный столяр, освоивший свое ремесло еще мальчишкой в рязанской деревне.
Фаня, конечно, ничему «стоящему» обучаться не стала, а вот в солистки выбилась довольно скоро. Пусть не в большом балете, а в опереточном, однако никто из ее соучениц в примы так и не вышел – в основном в кордебалете застряли.
В отличие от Фани, Марта Ружецкая, всегда отличавшаяся объективным взглядом на действительность, после окончания консерватории сразу прикинула: ее лирико-драматическое сопрано (хорошее, но не выдающееся), яркая внешность и безусловный актерский дар (не слишком-то востребованный в опере) – это то, что может обеспечить ей главные роли в оперетте. И не ошиблась. Сцену театра, который со временем превратился в более универсальный, музыкально-драматический, она окончательно покинула в семьдесят лет, нисколько не комплексуя от смены ролей юных барышень на пожилых дам.
Фаина Панюшкина (сохранив девичью фамилию) на три года выходила замуж, затем имела много романов, однако ребенка родить ей не удалось. Впрочем, у нее были двоюродные племянницы и племянники, со всех сторон благополучные люди, обитающие в разных городах и даже странах, и все они относились к тетушке с вниманием и заботой.
Марта Ружецкая (также сохранив девичью фамилию) вышла замуж еще в консерватории и прожила с мужем более сорока лет, вплоть до его кончины. У нее имелся сын, который жил в Москве, но также не оставлял мать своими заботами.
Подружившись в ранней молодости, Фаина и Марта особо сблизились, когда в 1985 году поселились в актерском доме, причем на одной лестничной площадке.
Конечно, в этот хороший дом в центре города стремились многие работники театров. У Ружецкой особых проблем не возникло – все-таки ведущая актриса с мужем и сыном. А вот у Панюшкиной шансов, причем на двухкомнатную квартиру, не было практически никаких. Пусть и солистка, однако, прямо скажем, «вспомогательного состава», опять же к тому времени отец умер, и она осталась вдвоем с мамой.
Но это была еще та мама!
Да, Берта Моисеевна работала всего лишь портнихой. Но какой портнихой! К ней в очередь стояли самые влиятельные женщины города, включая жен председателя горисполкома и первого секретаря горкома партии. Шила она не только в ателье, но и дома, в одной из двух комнат деревянной трехэтажки, подготовленной под снос, где принимала исключительно избранный круг. Да, ей должны были выделить квартиру, но… «Засунут меня вместе с дочкой балериной в какую-нибудь маленькую панельную квартирешку на окраине, и как я там буду вас обшивать? Совершенно никак! И точка!» Примерно такие аргументы Берта Моисеевна выложила женам соответствующих мужей, а в результате Панюшкиным выделили «двушку» в актерском доме.
Берта Моисеевна умерла семь лет назад, в девяностолетнем возрасте, продолжая заниматься своим портновским делом почти до самого конца. И одной из последних, кому она сшила два платья (разумеется, отменно!), была ее любимица, участковый врач Александра Николаевна Грознова.
– Так вы – Верочка?! Дочка Александры Николаевны Грозновой?! – радостно повторили женщины, и Вера слегка растерялась.
Ну да, она самая, только что это за панибратство со следователем при исполнении и при чем здесь мама?
– Просим, просим! – прощебетала Фаина Григорьевна, а Марта Мстиславовна подхватила Веру под локоть и едва ли не силком усадила за стол со словами:
– Так вам чай или кофе? У нас все отменное, даже не сомневайтесь! А как насчет бутербродов?
– Спасибо, не надо бутербродов, – отказалась Вера.
– А молодой человек? То есть капитан Дорогин?
– Роман Леонидович, – подсказал Дорогин.
– Так вот Роман Леонидович наверняка хочет. Потому что он наверняка не завтракал, – без тени сомнения заявила Ружецкая и выплыла, словно океанский лайнер, из комнаты. За ней прошустрила, словно моторная лодочка, Фаина Григорьевна.
– Вообще-то я действительно не завтракал, – прошептал Дорогин.
– Вообще-то не полагается, – прошептала в ответ Вера.
– Но они же у тебя не подозреваемые?
– Пока нет.
– Тогда я поем.
Ружецкая и Панюшкина погремели чем-то на кухне и появились в комнате с блюдом бутербродов и кофейником. Разлили кофе, пододвинули блюдо поближе к Дорогину, тот засунул бутерброд в рот, пожевал и выдал:
– А вы красивые женщины. Сразу видно: актрисы.
– Да, – последовал уверенный ответ, – актрисы, хоть и бывшие. И красивые. Но!.. В своей возрастной группе.
И женщины дружно усмехнулись.
«А они с самоиронией. Значит, не дуры», – подумала Вера и спросила:
– Позвольте сначала задать вам вопрос не по делу. Откуда вы знаете мою маму?
Фамильярность в виде «Верочки» она решила пропустить мимо ушей. Да и, в конце концов, какая разница? По большому счету, она терпеть не могла «правила протокола».
– О-о-о!.. – на сей раз не просто усмехнулись, а прямо-таки просияли Ружецкая и Панюшкина. – Александра Николаевна многие годы была нашим участковым врачом, вплоть до своего отъезда в Москву, – уточнила Марта Мстиславовна. – Мы так радовались, что она нашла достойного мужчину, это совсем не просто. У нас с ней сложились замечательные отношения сразу, как она совсем молоденькой докторшей в нашу поликлинику пришла. Умница, душевнейший человек! Периодически мы с ней чай-кофе пили, когда она по вызовам в наш дом приходила. Ну надо же было ей где-то хоть маленько передохнуть.
– А моя мама, когда еще жива была, Александре Николаевне даже два платья сшила. Мама у меня была знатной портнихой! – вставила Панюшкина.
– И про вас Александра Николаевна очень тепло рассказывала, гордилась вами. И про бабушку вашу, и про вашего сынка… Ярослава… который не по годам мудрый, – добавила Ружецкая.
«Вот это да!» – поразилась Вера. Сама она ничего про этих женщин не слышала. Хотя, не исключено, что слышала, да только мимо уха пропустила. Впрочем, о своих пациентах мама не любила распространяться.
«А может, все это и к лучшему, – прикинула следователь Грознова. – Всегда и везде полезно иметь своих людей».
Она почему-то не усомнилась, что бывшие актрисы смогут оказаться полезными. Но усомнилась, что эти театральные дамы будут способны четко, ясно, без всяких театральных эффектов изложить все, чему они стали свидетелями. Однако же ошиблась. Не исключено, они заранее отрепетировали свои показания, к тому же уже в общих чертах все рассказали Дорогину, и теперь вполне обошлись без охов-ахов.
Каждый вечер они собираются на чай. Так повелось давно. Почему в столь позднее время? Ну так они же актрисы, хоть и бывшие, а у актеров жизнь начинается после спектакля. Привычка.
Они пили чай вот в этой самой квартире, Марты Мстиславовны, когда услышали звон стекла и короткий вскрик. Было ровно двадцать минут двенадцатого, на часы посмотрели. Если бы пили чай у Фаины Григорьевны, то ничего бы не услышали, потому что именно квартира Ружецкой через стенку от служебной квартиры.
Сегодня, в половине восьмого утра, Фаина Григорьевна отправилась в поликлинику, она почти никогда не пользуется лифтом, а служебная квартира как раз напротив лестницы. И увидела чуть приоткрытую дверь… Это было довольно странно. Фаина Григорьевна сначала позвонила, постучала, позвала… и только потом вошла в квартиру. Нет-нет, она ничего не трогала, за исключением двери. Сразу разбудила Марту Мстиславовну, в это время она обычно спит, и тут же сообщили в полицию. Ну и, конечно, Фаина Григорьевна стала дожидаться полицейских у дверей, хотя никто на их площадке появиться не может – здесь ведь только три квартиры, и никто другой не живет.