великий герой Рисорджименто[6], и характерно, что именно Муссолини поручили произнести речь на траурном митинге в колледже: он открыл в себе ораторский дар, умение поражать слушателей внезапными ритмическими каденциями, неожиданными метафорами и страстной подачей; при этом не преминул воспользоваться возможностью обрушиться с критикой на правящий класс Италии. В восемнадцать – растрепанный, порывистый юноша, невысокий, с горящими черными глазами, бледным лицом и широким шейным платком – он окончил колледж с дипломом учителя и почти без друзей. На прощание на классной доске он якобы написал: «Самое благородное призвание человека – стать лидером».
Его первым местом работы в качестве подменного учителя стала школа в деревушке Пьеве Саличето, в ста километрах от Предаппио. Он был слишком сосредоточен на себе, слишком отвлекался и слишком часто выходил из себя, чтобы стать хорошим учителем. Он не любил детей и его раздражало то, что они постоянно шумели. По окончании учебного года контракт ему не продлили, но причиной тому мог стать в том числе и роман, который он завязал с женой ушедшего на службу солдата. Бенито был одержим сексом. Впервые он занялся им с проституткой в 16 лет, секс ему был нужен быстрый и незатейливый – завоевание без обязательств. Чтобы заплатить, он украл карманные деньги у сестры Эдвидже.
В 1902 году на занятую у матери небольшую сумму денег он решил попытать счастья в Швейцарии, где слонялся без цели и часто без еды от города к городу, перебиваясь случайными заработками официанта, строителя, курьера, помощника мясника. Однажды он чуть было не задушил английскую туристку, пытаясь утащить у нее еду для пикника. Он увлекся искусством пропаганды и начал писать яростные, зажигательные статьи, обнаружив, что журналистика соответствует его извечному желанию поучать. На одной из социалистических конференций он познакомился с Анжеликой Балабановой, дочерью богатого украинского помещика. Она была на пять лет его старше, говорила на шести языках и дружила со многими европейскими революционерами.
Почти все эмигранты были бедны и одевались эксцентрично. Но Балабанову в Муссолини поразило то, насколько грязным и очевидно голодным он был, его черные волосы быстро редели, а глаза глубоко запали. Ей показалось, что со временем, узнав побольше, он утратит свое всепобеждающее самомнение и апломб. При всей его хвастливости и непочтительности, Бенито ей нравился, и она рекомендовала его на пост секретаря социалистической организации в городе Тренто на севере Италии и заодно редактора ее газеты L’Avvenire del Lavoratore[7]. В бурном, наполненном соперничеством мире европейской левой политики, где у каждой фракции была своя клика, яростный радикализм Муссолини быстро нашел сторонников. Ему нравилось думать, что он любит vivere pericolosamente, то есть «жить опасно».
От военной службы в Италии он уклонился, считался дезертиром и заочно был приговорен к году тюрьмы. Но когда в 1904 году король Виктор Эммануил объявил в честь рождения сына Умберто амнистию, Муссолини сумел вернуться домой. Он добровольцем пошел на военную службу и был зачислен в 10-й берсальерский полк в Вероне, где служил на удивление исправно и с соблюдением воинского долга и духа до тех пор, пока его мать Роза тяжело не заболела – поначалу тифом, и она было уже пошла на поправку, но тут ее настигла пневмония, и она умерла. Смерть матери глубоко потрясла Муссолини, до конца своих дней он говорил об этом как о самом тяжелом дне в жизни.
Настроенный воинственно антимонархически и антиклерикально, Муссолини провел следующие несколько лет в скандалах, перебранках и ссорах, перемещаясь между Италией и Швейцарией. Он писал статьи в небольшие газеты, учительствовал, призывал к классовой борьбе, поддерживал забастовки. Насилие, провозглашал он, было «полезным, продуктивным и решающим»; Ватикан он называл «гниющим трупом» и «бандой грабителей», а правящих политиков в Риме – «ослами, лгунами и микробами». Власти за ним пристально следили, и, когда он заходил слишком далеко, отправляли его в тюрьму. Муссолини был вечно помятый, в драной одежде, бесконечно ругался и сквернословил, а в свободное время читал Ницше и Сореля[8], играл на скрипке и писал рассказы. Из дома он почти никогда не выходил без ножа.
Журналистом он оказался блестящим: краткий, лаконичный стиль; злой, сердитый тон; талант к выразительности и анализу. Также он был не лишен иронии и юмора. Он вернулся в Форли, где его отец Алессандро, вынужденный после смерти Розы съехать с квартирки над школой, теперь владел небольшой таверной Il Bersagliere рядом с железнодорожной станцией. Компаньоном его была Анна Гвиди, вдова, оставшаяся после безвременной смерти мужа в нищете с пятью дочерями. Младшей из них была пятнадцатилетняя Ракеле. Как и Роза, Ракеле изо всех сил пыталась получить образование и еще до смерти Розы стала ходить в ее школу. По семейному преданию, однажды, замещая мать в классе, Муссолини обратил внимание на маленькую блондинку с ярко-зелеными глазами и тонкими руками, которая засыпала его вопросами. Он опять увидел ее во время одного из приездов домой из Швейцарии. Его очаровали ее светлые локоны и дерзкий взгляд, и он попросил ее ждать – по возвращении, пообещал он, они поженятся.
Ракеле ждала. Ухаживание было коротким, докучливый ухажер получил от ее матери отказ, и Муссолини, несмотря на неодобрение семьи Ракеле, увел ее с собой в Форли. По одной из многочисленных семейных легенд, Муссолини, которому надоело противостояние семьи, достал револьвер и пригрозил всех перестрелять, если ее не отпустят. Ракеле уже была беременна, но речи о свадьбе не шло. В набожной католической Италии начала XX века это был с ее стороны шаг отчаянный. Il matto, безумец, как его называли местные жители, не имел ни дохода, ни каких бы то ни было жизненных перспектив. Влюбленные взяли с собой четыре простыни, четыре тарелки, шесть столовых приборов – вилки, ложки и ножи – и под дождем, молча, прошагали пять километров до Форли. Как рассказывала потом Ракеле, боялась она только грозы и змей.
Шел январь 1910 года. В первое жилище Муссолини и Ракеле, две скудно обставленные комнатушки в ветхом палаццо Меренда, с окнами, выходившими в темный двор, подниматься нужно было по крутой лестнице. Квартирка кишела блохами. В качестве стола и стульев они приспособили подобранные на улице пустые коробки из-под фруктов. Стриг Муссолини себя сам, а Ракеле его брила. В конце концов он нашел работу – секретарем отделения Социалистической партии в Форли и редактором его газеты La Lotta di Classe[9]. Себя он называл il vero eretico, подлинный еретик. Большую часть статей: о масонстве, Ватикане, политических убийствах, всем, что приходило ему на ум, – он писал сам. Сам же занимался редактурой, правкой и версткой. Перо, точнее красный карандаш, которым Муссолини писал, было безжалостным. В его статьях сочетались революционная ярость и социалистическая политика, и, хотя многие воспринимали Муссолини всего лишь как политического агитатора, его читали и к голосу его прислушивались. На собраниях и митингах он возбуждал аудиторию мешаниной из Ницше, Сореля и большевизма, превращая на первый взгляд не связанные друг с другом теории в зажигательные обличительные речи и призывая слушателей скандировать вслед за ним призывные лозунги. Голос его, временами хриплый и сиплый, временами теплый и вкрадчивый, наседал, угрожал и увещевал; он играл с аудиторией, давая ей нечто, во что она могла верить. Его потрепанный богемный вид и быструю напористую речь игнорировать было невозможно.
Через семь с половиной месяцев после прибытия молодой семьи в Форли у них родилась дочь Эдда. Еще до ее рождения Муссолини решил, что его первенцем будет девочка, а имя Эдда было выбрано вслед за популярной тогда пьесой Генрика Ибсена «Гедда Габлер». В свидетельстве о рождении был указан отец – Муссолини, а в строке «мать» был прочерк – родители ребенка не были женаты. Первым же шагом Муссолини после рождения Эдды было приобретение на всю зарплату красивой деревянной кроватки. Малышка совершенно очевидно унаследовала гены отца, была шустрой и требовательной; отец гордился живостью дочери и повсюду таскал ее с собой: и на работу в редакцию, и на свои бесконечные политические собрания, и в бар. Рождение ребенка, кажется, лишь усилило его и без того яростный темперамент. Однако для Ракеле, не особенно склонной к физической привязанности, дочь представляла собой скорее бесконечные проблемы. Эдда была слишком беспокойной, слишком бесстрашной, а когда начала ходить, покоя не стало вовсе. Когда ночью малышка отказывалась спать, Муссолини играл ей на скрипке, громко и не в лад. Эдда была для него главным членом семьи – разумеется, после него самого. «Для меня, – говорил он, – нет никого главнее, чем я сам».
Здоровье Алессандро тем временем сильно ухудшилось. После инсульта он оказался парализован и в возрасте 56 лет умер. Материального наследства детям после его смерти не осталось почти никакого, но, как писал позднее Муссолини, «он оставил нам духовное сокровище: свои идеи». Мать Ракеле Анна, «сладкая, как пирожное», переехала жить к дочери в ее две комнатки в Форли. Муссолини часто напивался и приходил домой поздно. Когда Ракеле пригрозила от него уйти и забрать с собой дочь, он пообещал бросить, и слово свое практически сдержал. Спал он очень мало. После закрытия питейных заведений сидел, сгорбившись, за кухонным столом и писал при свете свечи. Еды часто не хватало. Позднее, когда судьба стала к нему благосклонна, он говорил об Эдде как о la figlia della povertà, дочери нищеты.
В конце сентября 1911 года – Эдде едва исполнился год – правительство Джованни Джолитти[10] без формального объявления войны направило войска в Триполитанию и Киренаику – позднее две эти области стали частью Ливии – якобы для защиты итальянских интересов, но на самом деле, чтобы вместо Турции оккупировать эти территории. По всей стране такой шаг правительства вызвал демонстрации протеста, некоторые из них сопровождались стычками с полицией. Среди демонстрантов был и молодой республиканец по имени Пьетро Ненни, и во время нападения на поезд, в котором солдат везли на побережье, Муссолини и Ненни были вместе арестованы, и им было предъявлено обвинение в подстрекательстве к бунту.