— А что, если новые жильцы не сумеют за ними ухаживать?
— Ты хочешь, чтобы мы их взяли?
— Да, мне их будет жалко. Они ведь наши...
— Бабушка даст нам новых цветов — сколько угодно.
— Нет, я хочу, чтобы у нас были именно эти. Давай я соберу твои вещи, а ты пока выкопаешь цветы. У тебя это получится лучше — я боюсь повредить корни.
— Хорошо. Заберем их. Иду в сад.
Шидзуко поднялась с пола. В коробку поверх маминых платьев она положила шарфики — все зеленовато-голубых тонов, лишь некоторые — фиолетовых и темно-розовых.
— Какие у тебя красивые шарфы.
Шидзуко обернулась:
— Когда-нибудь ты вырастешь и поносишь их за меня.
— Нет, я люблю, когда ты их надеваешь. Я вовсе не хочу забирать их себе.
— Знаю, — ответила Шидзуко и вышла.
Юки помедлила с минуту, глядя ей вслед,
и продолжала работу.
Все было упаковано, а мать еще возилась в саду. Из окна виднелась ее фигура, закутанная в черный плащ. Взяв в прихожей красный зонтик, Юки вышла из дома. Дождь почти перестал, но было прохладно.
Мать выкапывала хризантемы. Осторожно, но уверенно она расправляла корни каждого кустика и ставила их в небольшие горшки.
— А что будет с ирисами? — подойдя, спросила Юки.
Ирисы росли на клумбе рядом с домом, на них должны были вот-вот распуститься роскошные цветы — с темно- и светло-фиолетовыми переливами, с желтой сердцевинкой.
— У них пошли новые побеги. Если их выкопать, они погибнут. Но мимо таких цветов не пройдут — уверена, что за ними будут ухаживать.
Одна коробка была почти заполнена горшками с хризантемами и фиалками. В глубине сада виднелись ямки на месте выкопанных растений. Часть фиалок Шидзуко оставила: они выросли из семян, брошенных в землю прошлой осенью, их еще рано пересаживать. Юки потрогала нежные листочки цветов.
— Не волнуйся, — сказала мать, — фиалки неприхотливы. Если даже не ухаживать за ними, они будут цвести и размножаться сами по себе. Помнишь фиалки в саду у бабушки с дедушкой? Эти того же вида.
Юки помнила бабушкины фиалки, заросшие сорняками, их желто-фиолетовые головки с оранжевой пыльцой. Осенью их семена рассыпались, как золотой порошок. Она подошла близко к матери, открыв над ней зонтик.
— В этих трех коробках — аквилегии, фиалки и шалфей. Прибавим к ним еще горшок с хризантемами. У них нежные фиолетовые цветки. Ты помнишь, нам их дала бабушка?
Она любит, чтобы на алтарь ставили именно эти хризантемы.
Юки вдохнула запах серебристо-зеленых листьев и мокрых корней. Она помнила: запах хризантем на бабушкином буддийском алтаре из черного дерева сливался с запахом ароматических палочек и свежезаваренного чая. Бабушка выращивала несколько сортов хризантем: у одних лепестки тонкие, как серебряные нити, у других — темно-красные или желтые цветки величиной с сердце. Все эти сорта украшали алтарь в разные времена года.
— Может быть, осенью она даст нам хризантемы с большими красными цветками? — спросила Юки. — Они мне нравятся больше всего.
Шидзуко перестала копать.
— Ты знаешь, мне всегда было интересно понять, чувствуют ли эти запахи те умершие, которым бабушка ставит цветы. И запахи чая, риса? Ты же помнишь, мой старший брат Сусу- му погиб на войне. Я стараюсь представить, как его дух возвращается домой, но не могу. Мне кажется, брат был к цветам равнодушен. Он даже не замечал, есть они в саду или нет.
Юки промолчала. Мать вытянула руку вверх, проверяя, не стих ли дождь.
— Когда мы умираем, мы становимся чем- то вроде этого дождя. Мы здесь — и как бы не совсем здесь, и вполне можем довольствоваться только запахом хризантем и зеленого чая. Нам уже ничего не будет нужно.
У Юки по спине пробежал холодок. Это бывало с ней, когда мама рассказывала страшные сказки о привидениях. Но такое случалось жаркими летними ночами, когда их обеих мучила бессонница — сказочные ужасы были вроде прохладного душа.
— Мама, ты решила попугать меня? Сейчас только апрель и на улице холодно. Я не хочу слушать истории о привидениях.
— Прости меня, я вовсе не хотела тебя пугать. — Шидзуко снова принялась выкапывать цветы. — Почему ты не идешь в дом? Я скоро закончу.
— Но я могу еще постоять и подержать зонтик. Мне осталось только прибраться в комнатах.
— Спасибо, не надо. Дождь еле накрапывает. Иди, заканчивай уборку.
Юки ушла.
Юки убирала мамину комнату, когда услышала шум усилившегося дождя. Хлопнула дверь — это мама вошла в дом, остановилась перед своей комнатой.
— Я только не пометила коробки, — сказала Юки. — Ты не будешь знать, что — в какой. Не волнуйся, я всю помню, я помечу.
Шидзуко, войдя в комнату, оперлась рукой о стену. Казалось, она очень устала или у нее закружилась голова.
— Большое тебе спасибо, Юки, ты хорошо потрудилась.
— Ерунда, — пожала плечами Юки.
Шидзуко помедлила немного, и, наконец,
проговорила:
— Я хочу спросить тебя кое о чем.
— О чем? — Юки высыпала мусор в бумажный пакет, и бросила совок.
— Давай присядем — вон там, на ступеньках черного хода.
Они уселись рядышком на узеньких ступеньках лестницы за кухней. На стене висел черный материнский плащ. Рядом стояли коробки с растениями. Из дверного окошка Юки видела, что дождь усиливается. Выкопанные цветы — аквилегии с их листьями, похожими на бутоны роз, фиалки, шалфей, тигровые лилии, пионы,, хризантемы — намокли и потемнели.
— Так о чем ты хотела поговорить? — напомнила Юки.
Мать наклонилась к ней, слегка потянула за «конский хвост», обняла за плечи:
— Хочу спросить тебя: что ты будешь делать, если со мной что-нибудь случится, если меня не станет?
— Почему ты спрашиваешь об этом?
— Не знаю. Я думала об этом, когда в прошлом году умерла твоя бабушка, а я собирала ее вещи. Твой отец на похоронах не проронил ни слезинки. А ведь это была его мать.
Тот день, когда они приехали в дом родителей отца на похороны бабушки, тоже выдался дождливым. Тогда Юки не особенно горевала. Хотя бабушка и дедушка жили от них в часе езды на поезде, Юки виделась с ними очень редко. Судя по всему, отцовская семья не была дружной.
— Отец не плакал, потому что не очень любил свою мать. Он вообще никого не любит. Зачем ему плакать?
— А ты? Когда-нибудь ты меня тоже забудешь. И вполне без меня обойдешься.
Юки невольно отпрянула, и рука матери соскользнула с ее плеч.
— Тебя я не забуду! Никогда.
— Но ты будешь жить своей жизнью, — продолжала Шидзуко. — Скажи честно. Ты всегда говорила, что любишь меня больше всего на свете, что не хочешь взрослеть потому, что со временем я постарею и когда-нибудь мы уже не будем вместе. Ты и сейчас так думаешь?
Юки молчала. За окном дождь хлестал по ирисам, шумя, как радиоприемник при переключении каналов. Юки вообразила, как она прыгала бы вокруг роскошных фиолетовых ирисов, когда распустятся их цветки. Мать ждала ответа. Юки повернулась к ней:
— Если с тобой что-то случится, я буду жить дальше, но мне будет очень грустно без тебя. Я никогда тебя не забуду, но буду продолжать жить.
Шидзуко медленно отвернулась и, закрыв глаза, прижалась виском к стене. Юки рванулась к ней, взяла за руки. Они были холодные. Пальцы крепко сжаты.
— Мама, прости меня, — сказала она. — Я не хотела тебя обидеть. Я бы ничего не сказала, если бы знала, что ты расстроишься. Прости меня.
Шидзуко долго молчала. Наконец, повернулась к дочери, высвободила руки.
— Прости меня, — повторила Юки.
Шидзуко положила ладони ей на плечи и,
немного отстранившись, внимательно посмотрела в глаза дочери.
— Послушай, Юки. Не надо извиняться. Ты сказала мне правду. Не извиняйся за это. Я не расстроена. Всегда говори правду. — Вздохнув, она кивнула. — Я рада услышать, что ты будешь продолжать жить, даже если я уйду. Ты сильная. Это хорошо.
Шидзуко подалась вперед и обвила дочь руками.
Они крепко обнялись.
— Я не хочу, чтобы ты говорила: «когда меня не станет», — шептала Юки, уткнувшись в волосы матери.
Шидзуко молчала. Юки пыталась взглянуть ей в лицо. Губы матери были плотно сжаты, словно она с трудом сдерживала слезы.
— Мама, я буду помогать тебе в новом доме. У нас будет самый лучший сад, даже лучше прежнего. Мы рассадим много ирисов. Возьмем у бабушки белые и желтые, хотя я больше всего люблю фиолетовые, — голос Юки дрожал.
— Договорились. Обустроимся в нашем новом доме, постараемся хорошо провести лето и осень. — Шидзуко погладила дочку по голове и снова улыбнулась — словно через силу.
— Мама, знай, что я во всем буду тебе помогать. Я все для тебя сделаю.
— Да, я знаю, — Шидзуко ласково гладила спину дочери — знаю, что ты все сделаешь.
За окном по-прежнему шелестел дождь, и шум его одновременно звучал и в отдалении и вблизи.
Юки больше не слышала звуков телевизора из комнаты отца. Она закончила распаковывать коробки и спустилась вниз. Комната отца была открыта, но там никого не было. Не было и машины мачехи — она обычно стояла перед домом. Юки вышла во двор.
Здесь мачеха пока ничего не изменила. Высокие ирисы, посаженные Юки вместе с мамой, росли так же, как в их старом доме. Аквилегии превратились в пышные кусты и дали новые побеги. Через месяц появятся красные, фиолетовые и розовые цветы, похожие на праздничные фонарики — и все из одного черенка. Юки подошла к клумбе с хризантемами и фиалками. Где-то высоко в ветвях кленов чирикали воробьи. Мама была права — ирисы оказались стойкими и уже на следующий год снова зацвели. Она была уверена и в том, что Юки справится без нее со всеми жизненными тяготами. Юки убеждала ее в этом тогда, два года назад, когда они смотрели на те же самые хризантемы и фиалки... «Напрасно мама мне поверила», — подумала Юки. Три воробья спорхнули с деревьев на землю, суматошно перелетели на соседний участок, вернулись и запрыгали около ирисов. Юки подошла к клумбе и села около цветов. Скоро на длинных стеблях ирисов распустятся фиолетовые и желтые цветки. Ирисы зацветают не одновременно — не так дружно, как розы и пионы, и, отцветая, жухнут, как проткнутые воздушные шарики. Ни один лепесток не падает на землю. Юки поднялась и пошла в дом. Она все время думала о матери. Да, это было неправильно — говорить ей, что я смогу жить без нее. А я так хотела бы взять свои слова обратно, но не успела.