– Хорошо, – ответила мистрис Крав, – только об одном позвольте у вас спросить: можно ли окрестить ребенка?
– Сейчас? Зачем же? Он ведь не болен.
– Его не здесь будут кормить.
– А у вас уже есть на примете кормилица? Признаюсь, мне бы хотелось, чтобы вы сами кормили его; это было бы полезнее и для вас и для него.
– Я уже вам сказала, что имею причины, не позволяющие мне кормить его самой, к тому же это будет против желания моего мужа. Я хочу, чтобы окрестили ребенка до его отъезда, – добавила она. – Нет ли священника поблизости?
– Будьте покойны, я все устрою. Как желаете вы назвать вашего великана.
– А вот я сейчас подумаю.
Но когда спустя несколько времени священник Вилльям Лиссед, викарий св. Марка, явился крестить ребенка, его встретила Юдио, и от имени мистрис Крав извинилась за напрасное беспокойство. Удивленный Лиссед простился с нею и направился домой. Это маленькое происшествие возбудило много толков в Венок-Сюде.
Мистрис Шмит в тот же вечер отправилась с ребенком, захватив и сверток его белья. В омнибусе ей пришлось ехать одной; всю дорогу ее бросало из стороны в сторону. Напрасно она стучала в окно, чтобы предупредить кондуктора; напрасно кричала, что ей дурно, что она может лишиться жизни, – на все это флегматичный кучер не обращал никакого внимания. Омнибус прибыл на станцию в этот вечер раньше обыкновенного. Мистрис Шмит, рассердившись на кондуктора, объявила ему, что немедленно подаст на него жалобу начальнику станции железной дороги. Но начальник станции, выслушав ее, рассмеялся и сказал, что железнодорожной администрации нет никакого дела до кондукторов омнибуса. Рассерженной мистрис Шмит ничего более не оставалось, как терпеливо дожидаться прихода лондонского поезда, который подошел через несколько минут. Он привез немного пассажиров, из которых только один вошел в залу первого класса.
Это был мистер Карлтон, тот самый доктор, которого приглашала больная в Венок-Сюде.
Среднего роста, очень стройный, с каштановыми волосами, с голубыми глазами, с правильными чертами, нежным цветом, и несколько холодным выражением лица Карлтон казался моложе своих 28 лет. Проницательному взору мог не понравиться склад его тонких и сжатых губ. Но на всей его фигуре лежал отпечаток изящества и порядочности – он был совершенный джентльмен. Заметив кого-то в полумраке, царствующем на английских станциях по воскресеньям, он слегка приподнял шляпу и, дойдя до выходной двери, взглянул на улицу.
– Тейлор, – обратился он к служителю, приехал ли мой грум с каретой?
– Нет, сударь, не видать.
Карлтон вернулся обратно, прошелся по залу и, отворив выходную дверь, снова посмотрел вдаль.
– Добсон, – сказал он кондуктору омнибуса, – не встречали ли вы дорогой мою карету?
– Нет, сударь. Но позвольте вам предложить место в омнибусе, я, ведь, возвращаюсь без пассажиров.
– Нет, благодарю вас. Вы меня раз чуть вдребезги не разбили.
– О, это случилось с вами прежде, чем я узнал, кто вы такой. Я не имею обыкновения плохо возить своих горожан.
– Пусть они вам и доверяются, а я пойду лучше пешком, если мой экипаж запоздает.
Добсон, видя, что он не уговорит мистера Карлтона, сел на козлы и, ударив кнутом по лошадям, поехал крупной рысью.
Было уже без десяти минут семь, когда мистрис Шмит пошла брать билеты, оставив на диване сверток с маленьким существом. Как раз в эту минуту Карлтон возвращался в залу и услыхал слабый крик с дивана; он подошел и, ощупав сверток, лежащий на диване, почувствовал что-то мягкое и теплое. Темнота мешала ему рассмотреть, что это было такое, он зажег спичку и увидал маленькое личико тщедушного ребенка. Бедный малютка заплакал, когда подходила к дивану мистрис Шмит.
– А, вы его разбудили, – сказала она недовольным тоном.
– Я ушам не поверил, – сказал Карлтон, – когда услыхал крик, исходящий из свертка, и не мог понять, ребенок ли это или котенок.
– Действительно, крик его может ввести в заблуждение. Несчастный ребенок. Просто невероятно, чтобы мог жить такой слабый.
– Он родился раньше времени, – заметил Карлтон.
– Раньше времени? – Повторила мистрис Шмит, пораженная его замечанием. – Почему вы так думаете, молодой человек?
– Да потому, что часто приходилось принимать рождающихся.
– Так, стало быть, вы доктор?
– Да, я доктор, и как доктор вам предсказываю, что этот маленький образчик человечества не в состоянии путешествовать.
– Я не утверждаю противного, но мало ли что нужда заставляет делать.
– Когда он родился?
– Вчера утром. Милостивый государь, имеете ли вы какое-нибудь влияние в этой стране?
– Почему вы меня об этом спрашиваете?
– А если оно у вас есть, надеюсь, вы им воспользуетесь и уничтожите этот ужасный омнибус. Эти ухабы и рытвины всю дорогу могут совершенно изуродовать пассажиров. Мне пришлось ехать в нем сегодня от станции и на станцию; один только Бог знает, сколько мук я перенесла. Все путешественники могут это подтвердить.
– Просто срам! – Воскликнул мистер Карлтон и что меня более всего удивляет, так это то, что жители Венок-Сюд мирятся с такой дорогой. Они непременно дождутся несчастного случая и тогда только возьмутся за ум.
– Один несчастный случай уже был, сударь; в прошлую пятницу в этом омнибусе приехала в Венок-Сюд больная молодая женщина и ее так в нем растрясло, что страдания ее были ужасны и следствием такого путешествия было рождение вот этого бедного ребенка.
– В самом деле? А мать?
– К счастью, она чувствует себя хорошо, но могло случиться наоборот.
Мистер Карлтон с нею согласился.
– Вероятно, она одна из пациенток братьев Грей? – Спросил он. – Скажите, не молодая ли это Липсоне из Монтикюля?
– Нет, сударь, но не все ли равно: фрейлина ли королевы Виктории, дочь ли бедного мужика, ведь зло будет одно и то же.
– Черт возьми этот проклятый омнибус.
– Кто едет в Лондон? – Сказал начальник станции, показавшись в двери, ведущей в залу. Мистрис Шмит собрала свои свертки и, пожелав всего хорошего своему новому знакомому, вышла на платформу.
Мистер же Карлтон, услыхав шум колес подъезжавшего экипажа, направился к двери?
Глава IV
Подъезжавший экипаж был тот самый изящный кабриолет, про который так много говорила мистрис Гульд.
Карлтон, выходя со станции, окинул взглядом кабриолет и тотчас заметил, что кучер пьян.
– Иван, что я тебе приказывал?
Кучер начал оправдываться.
– Иван, лучше не ври, – спокойно сказал Карлтон, сел на козлы, взял в руки вожжи и быстро поехал.
Нанимая себе квартиру, Карлтон не забыл о важности для начинающего практиковать доктора обстановки, хорошо определяемой пословицей: «пустить пыль в глаза». Две прихожии расположены были по обе стороны сеней, и парадная лестница вела в целый ряд больших комнат первого этажа. Но он не успел еще совсем меблировать квартиру. Подъехав к дому, Карлтон вошел в переднюю налево, служившую ему столовой. В ней было два окна, шторы на которых были опущены, так что комната освещалась только огнем топившегося камина. Он позвонил и на его звонок явилась женщина средних лет. Эта женщина, Иван и Бен – маленький грум составляли всю домашнюю прислугу молодого эскулапа.
– Анна, – сказал он вошедшей женщине, пошлите Бена.
– Слушаю, сударь. Сударь, кушать будете?
– Буду. Ведь я ничего не брал в рот с утра. Что у нас есть?
– Холодный ростбиф, сударь, и…
– Хорошо. Пришлите же скорее Бена.
Бен не заставил себя ждать, хотя был тоже в нетрезвом виде.
– Бен, есть письма? – Спросил Карлтон.
– Нет, сударь. Вас спрашивали двое или трое, но узнав, что вас нет дома, опять уехали. Кроме того два раза присылали от капитана Шесней; говорят, ему хуже, и они очень серчают, что вы уехали в Лондон; велели вам сказать, что ежели вы не будете у них сегодня, то позовут мистера Грея.
– Хоть обоих Греев пускай зовут, – вырвалось у Карлтона с досадой. – Больше ничего?
– Ничего, сударь. Это было все, что мог запомнить Бен. Видимо он забыл про Юдио и про письмо мистрис Крав.
Карлтон подумал с минуту и взялся за шляпу.
– Не убирай ужина, – сказал он вошедшей Анне, – я скоро вернусь.
С этими словами он вышел и поспешно отправился к капитану Шесней.
По своему характеру Карлтон не принадлежал к числу тех докторов, которые охотно исполняют все желания своих пациентов. Но на этот раз им руководили особые соображения.
Хотя капитан Шесней находился в родстве с семейством лорда Окбурна, но его средства, как почти всех армейских офицеров, были очень ограничены. И поэтому он переехал из Плисмута в Монтикюль, где и поселился с тремя своими дочерьми: Дженни, Лорой и Люси, между которыми была большая разница в летах.
Капитан Шесней болел подагрой; с годами болезнь повторялась чаще и припадки его становились мучительнее. Однажды, по приезде в Венок-Сюд, капитан сильно заболел, послал за доктором своего старого слугу, негра Помпея.
Не зная никого в городе, Помпей где-то справился и ему указали на братьев Грей, но он ни одного из них не застал дома. Возвращаясь от них, Помпей заметил вывеску у Карлтона и привел его к больному. Вот какой случай свел Карлтона с капитаном. Припадки капитана часто возобновлялись зимой и молодой доктор сделался своим человеком в семействе.
Небольшой домик с хорошеньким садиком, занимаемый капитаном Шесней, имел приветливый вид и представлял собой уютный утолок. Войдя в сад через комнату, Карлтон заглянул в окна гостиной. Она была слабо освещена огнем камина, комната же капитана была ярко освещена.
Старый негр сильно обрадовался доктору.
– А меня послали было за Греем, – сказал он шепотом.
Карлтон на это сообщение презрительно кивнул головою и поднялся к капитану. Он нашел его в постели. Несколько дней тому назад Карлтон оставил его оправляющимся после сильнейшего припадка подагры.
В посвящении доктора теперь не было необходимости. Но капитан, раздражительный от болезни вообще, сделался особенно нетерпеливым во время своего выздоровления. В постели лежал человек небольшого роста, с блестящими черными глазами, с седыми бровями и густыми белыми волосами. Одна из дочерей капитана, Лора, сидела у кровати.