Длинные золотистые волосы со свистом рассекли воздух, а загорелые ноги спружинили, когда она нанесла еще один сильный удар справа. Застигнутый врасплох у сетки, Джеймс метнулся назад, чтобы отбить мяч, – но всего на мгновение опоздал, и тот отскочил далеко-далеко.
Элизабет издала победный вопль.
– Гейм, сет и матч, полагаю! – крикнула она через корт.
Джеймс в притворном отчаянии покачал головой.
– Что ж такое – третий раз на неделе? Старость не радость, Элизабет.
Она расхохоталась. Когда-то «сеяный»[4] игрок месяц назад отпраздновал сорокалетие, но все еще был в отличной форме, и они оба это знали.
– Вот именно, – поддразнила она. – Пора отправить вас в отставку по возрасту.
Как старые знакомые, непринужденно болтая и смеясь, они поднялись по большим каменным ступеням, отделявшим теннисные корты от остальной территории. Джеймс начал тренировать Элизабет, когда ей исполнилось пять лет. Она давно уже не нуждалась в его помощи, но, когда приезжала домой на каникулы, он непременно заглядывал.
– Чтобы жизнь медом не казалась, – шутил он.
Он любил бывать в Олдрингеме, удивительно величественном особняке, который прадед Элизабет приобрел более сотни лет назад. Расположенное в холмистой местности Кванток-Хиллз в Сомерсете, с видом на Бристольский залив и валлийские долины на другом берегу, это было типично английское поместье с лужайками для крокета, тайными тропами и оленьим заповедником. Джеймса принимали во многих фешенебельных домах, но Олдрингем неизменно производил на него глубокое впечатление.
Они с Элизабет направились в прилегающую к особняку оранжерею в георгианском стиле. В комнате с ароматами цитрусовых их ждал кувшин домашнего лимонада, который оставила миссис Хатчинс, экономка. Джеймс плюхнулся в ближайшее кресло, довольно наблюдая, как Элизабет разливает напитки. Она подала ему бокал и села напротив, скрестив длинные стройные ноги, – с головы до пят хорошо воспитанная барышня.
В семнадцать лет Элизабет была умной, уравновешенной и ужасно честолюбивой. На теннисном корте – или в классе престижной школы – она стремилась быть первой. Стройная блондинка не отличалась особой красотой – длинноватый нос, слишком острый подбородок, – но привлекала внимание легкой надменностью и недоступностью на английский манер. Было в ней что-то необычное для ее возраста: спокойная уверенность в себе и самообладание. Джеймс живо представил ее в постели – как она отдает приказы какому-нибудь незадачливому мальчишке, не принимая ничего, кроме идеального оргазма.
И усмехнулся.
Элизабет улыбнулась в ответ:
– Какие грязные мыслишки лезут вам в голову?
Он пропустил мимо ушей ее сверхъестественную способность читать мысли и задал вопрос, который весь день не давал ему покоя:
– Вообще-то мне интересно, когда приедет ваша единокровная сестра. Кажется, сегодня?
На лице у нее не дрогнул ни один мускул.
– Да, – бесстрастно подтвердила она.
Джеймс разочаровался, но ничуть не удивился, что она ничем себя не выдала. Как и все остальные, он прочитал о «дитя любви» Уильяма Мелвилла в бульварных газетах. Элизабет, наверное, тяжело восприняла новость. Он знал, как она боготворила отца, но до сих пор не проговорилась, как относится к новой родственнице. Крепкий орешек.
Прежде чем Джеймс успел что-нибудь прощупать, на стол упала тень. Он поднял голову и увидел стоящего над ними Уильяма Мелвилла. На нем был элегантный костюм выходного дня: тщательно выглаженные брюки чинос[5], рубашка на пуговицах и мокасины. Но от повседневной одежды он не стал менее представительным.
– Папочка! – просияла старшая дочь с явным обожанием в глазах.
– Элизабет, – ответил он в типично сдержанной манере.
Джеймс отметил, что Уильям даже кивнуть ему не потрудился. «Ты для него прислуга», – цинично подумал он.
– Кейтлин появится с минуты на минуту. Я попросил твою мать подготовить Эмбер и к четырем часам быть в гостиной. Тебя это тоже касается.
Улыбка сползла с лица Элизабет.
– Конечно, – ответила она, вытягивая руку и оглядывая идеальный маникюр. – Но мы только что закончили игру, мне нужно хотя бы принять душ.
– Ну так поторопись, – приказал Уильям. – Кейтлин – ваша сестра. Я хочу, чтобы мы встретили ее всей семьей.
Элизабет потупилась.
– Да, папочка, – ответила она извиняющимся тоном, но Джеймса было не провести.
Элизабет смотрела вслед отцу, возвращавшемуся в дом, и на лице у нее мелькнула слабая вспышка чувств – задержалась на какую-то секунду и исчезла. «Раздражение, – решил он. – Даже гнев». Не знай он Элизабет так хорошо, и не заметил бы.
– Боюсь, вам придется извинить меня, Джеймс, – сказала она, будто не случилось ничего необычного. – Но давайте на следующей неделе обязательно проведем матч-реванш.
– Когда хотите, – ответил он, желая задержаться и своими глазами увидеть пополнение в семье Мелвиллов.
Элизабет встала и одернула теннисную юбку.
– Ладно. Давайте я вас провожу.
Из окна своей спальни Изабель Мелвилл смотрела, как старшая дочь вошла в дом вслед за мужем. Она понимала, почему Уильям позвал Элизабет. И ей следует спуститься вниз и присоединиться к ним. Но она задержалась на несколько минут, чтобы прийти в себя.
Подойдя к туалетному столику, она взглянула в зеркало, пытаясь решить, нужен ли макияж – и какой. В свои сорок два она все еще не утратила привлекательности. Со светлой кожей и изящной фигурой она казалась английской розой, над которой не властно время. Вокруг глаз и губ пролегло несколько красноречивых морщинок, но она давно уже махнула на них рукой, решив, что они добавляют характер лицу, которое в противном случае было бы красивым, но немного бездушным.
Поразмыслив несколько секунд, она выбрала естественность – нанесла тонирующий увлажняющий крем и едва заметный блеск для губ. Все это хорошо сочеталось с кремовым льняным костюмом, который она надела для такого случая. Она сочла его подходящим и не слишком официальным – хотя кто знает, что считать уместным при знакомстве с внебрачной дочерью мужа.
К счастью для Изабель, злиться было не в ее характере. Другая бы воспротивилась тому, что в доме поселится ребенок от его пассии. Но она приняла ситуацию без вопросов, заботясь о бедняжке, которая только что потеряла мать. С годами ее отношения с Уильямом переросли в дружеские. Впрочем, она никогда не обманывалась насчет того, что их брак по любви – ну, по крайней мере, не со стороны Уильяма.
Изабель знала Уильяма всю жизнь. Ее отец – один из основных поставщиков хлопчатобумажных тканей в «Мелвилл» – дружил с Розалиндой, матерью Уильяма, и их семьи часто общались. В детстве Изабель восхищалась загадочным Уильямом Мелвиллом. А долго ли тринадцатилетней девочке влюбиться в щеголеватого студента Кембриджа, которому уже двадцать один?
Когда ей исполнилось восемнадцать, Изабель казалось, что она уже наполовину влюблена в Уильяма. У него же на нее вечно не хватало времени, он считал ее легкомысленной пустышкой. Многие ее подруги восприняли феминистский дух шестидесятых, стали врачами, юристами и даже имели свой бизнес. Изабель никогда не питала таких амбиций. Самым большим достижением в жизни был ее первый выход в свет в то время, когда это уже не имело большого значения. Она знала, что Уильям, который уже тогда был очень серьезным молодым человеком, считает ее ужасно глупой.
Все изменилось, когда ей исполнилось двадцать три. На балу, устроенном в честь ее дня рождения, Уильям впервые искал ее общества, танцевал с ней и ухаживал как никогда раньше. Тем летом он сопровождал ее на светские мероприятия сезона – Хенли и Аскот, Гудвуд и Глиндебурн. В то время Изабель не хотелось подвергать сомнению поворот в их отношениях. Гораздо легче было предположить, что она повзрослела в его глазах, что он наконец увидел ее такой, какая она на самом деле. Но сейчас, оглядываясь назад, она понимала, что именно Розалинда, ее суровая свекровь, поощряла их встречи. Изабель догадывалась, что Розалинде она казалась идеальной партией для сына: хорошенькая, послушная малышка и, самое главное, единственная наследница фабрик отца.
Мотивы, по которым Уильям согласился с желанием матери, были менее понятны. В двадцать с лишним его видели с постоянно меняющимися длинноногими моделями в частных клубах «Трэмп» и «Аннабель». Ни одна его не зацепила. К тому времени, как подозревала Изабель, он смирился с тем, что никогда не влюбится, так что подобрать хорошую партию, вероятно, казалось лучшим выходом. Каковы бы ни были его мотивы, осенью 1970 года он наконец сделал Изабель предложение, и она, счастливая и желавшая заполучить Уильяма на любых условиях, с готовностью согласилась.
Оглядываясь на прошлое, она понимала, что ее несчастье началось задолго до того романа. Одиночество подступило еще в первый год замужества. Проводя в уединении в Олдрингеме всю неделю, она до сих пор помнила, как волновалась по мере приближения вечера пятницы, ожидая, когда Уильям вернется домой, – только для того, чтобы в последнюю минуту услышать по телефону, что в офисе у него какое-то неотложное дело.
– Придется на выходные остаться в Лондоне. Ты не слишком возражаешь, дорогая?
– Нет, конечно, – всегда храбро отвечала она, не обращая внимания на огромное разочарование при мысли о том, что ее ждут еще одни выходные в одиночестве.
Конечно, у нее были друзья – единомышленницы, с которыми она познакомилась благодаря бесконечным благотворительным комитетам, в коих участвовала. Но они всегда были заняты.
– Теперь, когда родились дети, я так рада видеть спину Тима в понедельник утром, – призналась Пенелопа Уиттон, ее школьная приятельница.
Спустя почти полтора года после свадьбы Уильяма и Изабель родилась Элизабет. Только рождение ребенка не облегчило одиночества Изабель. Уильям по-прежнему нечасто приезжал в Олдрингем. А Элизабет не заполнила пустоту, как надеялась Изабель. Более того, малышке, казалось, больше нравился отец, чем мать.