«Я собираюсь рассказать Уильяму о наших проделках. И ничто… Что бы ты ни сказал, меня не остановит…»
Может, ничто из того, что он мог сказать, ее бы не остановило. Но теперь сама Судьба идет ему навстречу, другой выход дал о себе знать. Это легко, так легко… И в голове мелькнула такая гнусная, такая чудовищная мысль, прежде чем он успел ее остановить.
Зрачки Розалинды расширились – она поняла, что творится у него на душе. Она умоляла его глазами, давая понять, что никому ничего не расскажет. Но разве ей можно доверять?
Позже, оставшись в одиночестве и борясь с чувством вины, он убеждал себя, что не желал случившегося. Просто на секунду засомневался, замешкался, но собирался все исправить. Он снова и снова убеждал себя, что хотел дать ей таблетку, позвать на помощь, спасти, в конце концов.
Но сдвинуться с места не было сил.
Теперь у нее был настоящий сердечный приступ. И хотя Пирс знал, что нужно позвать медсестру; знал, что, если впустит ее сейчас, вероятно, ей хватит времени, чтобы включить дефибриллятор и реанимировать Розалинду; хотя знал, что еще не поздно что-то предпринять… он застыл на месте.
Розалинда закрыла глаза, дыхание стало поверхностным, лицо – землистым. Сделав последний вздох, она вздрогнула. Все было кончено.
Только тогда до Пирса дошла чудовищность случившегося. Он упал на колени, закрыл лицо руками.
– О боже, – всхлипывал он. – О боже, что я наделал?
Люси Филдинг была одной из трех медсестер, нанятых для ухода за Розалиндой Мелвилл. Работенка была не бей лежачего и хорошо оплачивалась. Каждые два часа она следила за жизненными показателями пациентки и давала ей лекарства. Все это занимало не более пяти минут. В остальное время она читала журналы или смотрела телевизор.
В тот день она направлялась на обычную проверку, когда увидела, как младший сын миссис Мелвилл выходит из спальни, тихо прикрыв за собой дверь. Заметив Люси, он приложил палец к губам.
– Я утомил маму. Она заснула.
Люси заколебалась. Агентство очень придирчиво относилось к соблюдению запланированного графика. Но если миссис Мелвилл отдыхала, то Люси не хотела ее беспокоить. Бедняге так редко удавалось выспаться.
– Тогда пусть немного отдохнет. Вреда не будет.
Люси проводила мистера Мелвилла до двери, вздохнув, когда он ушел. Он такой милый, возможно, немного застенчивый, но всегда вежливый. И он ценил усилия сестринского персонала, не то, что брат, который вечно придирался. С этой мыслью Люси пошла к себе в комнату и позвонила своему парню, чтобы рассказать о событиях дня.
Прошел почти час, прежде чем она наконец вернулась проведать Розалинду Мелвилл. К тому времени тело уже остывало. Впоследствии Люси не могла избавиться от чувства вины. Приди она пораньше, возможно, ей удалось бы спасти старушку, дать лекарство. Но Люси знала, что все это глупости. Старость не лечится. Розалинда прожила хорошую жизнь. С ее больным сердцем смертельный исход был всего лишь вопросом времени. Предотвратить смерть было невозможно.
Похороны состоялись в последнюю неделю августа. В течение последнего месяца погода была безжалостно ясной и солнечной, и никому не хотелось присутствовать на печальном событии в необычайно прекрасный день. К счастью, ночью прошел дождь. Скорбящие проснулись под серыми небесами, хотя воздух все еще радовал теплом и влажностью.
Служба прошла достойно, именно так, как хотела бы Розалинда. Массивный гроб красного дерева украшала единственная композиция из лилий. Провожавшие ее состояли в списке «Кто есть кто» в мире моды: коллеги – верхушка отрасли, дизайнеры и модели толпились в великолепном Уэлском соборе. И, естественно, присутствовали все директора «Мелвилла».
Из Токио на похороны прилетела Элизабет. Из трех внучек она единственная на самом деле оплакивала смерть бабушки. У могилы она вспоминала добрые времена – поездки в Лондон в детстве, Розалинду, водившую ее по главному магазину «Мелвилла», рассказывая истории о приключениях во время войны. Элизабет часто навещала Розалинду во время болезни. Последние несколько раз некогда великая леди так расчувствовалась, что, когда бы Элизабет ни приходила в квартиру на Гросвенор-стрит, ее преследовало смешанное чувство грусти и смущения.
Тяжелее всего приходилось дяде Пирсу. Да это и понятно. Если у Уильяма была семья – жена и трое детей, – у Пирса не было никого. Элизабет знала о его преданности матери и пыталась найти слова утешения, но, как только они вернулись в Олдрингем после погребения, он извинился и ушел прилечь. Судя по его внешнему виду, он не спал с тех пор, как умерла Розалинда, и Элизабет надеялась, что теперь он отдохнет.
В гостиной толпилось свыше ста пятидесяти скорбящих, так что никто и не заметил, как Пирс ушел. Всех любезно пригласили на а-ля фуршет, но у Элизабет пропал аппетит.
Поговорить было не с кем: не было никого из тех, кто бы ее понял. Кейтлин даже не подумала прилететь, но Элизабет ее не винила: Розалинда не слишком привечала незаконнорожденную внучку. А Эмбер куда-то запропастилась. Она прилетела из Нью-Йорка и только и болтала о последней прихоти: работе фотомоделью. Наверняка прокралась наверх, названивает друзьям и треплется. Только этого Эмбер недоставало – чтобы толпа людей целыми днями отпускала ей комплименты. Элизабет до сих пор не могла понять, почему отец смотрит на проделки младшенькой сквозь пальцы.
Мать, похоже, решила, что самостоятельность пойдет Эмбер на пользу, научит ее ответственности. Но два месяца за границей как-то мало подавили подростковую строптивость. Эмбер даже имела наглость появиться на похоронах в черных джинсах, черной футболке и огромных солнцезащитных очках. Элизабет была в ужасе от такого неуважения. Потом подумала: если бы Эмбер сейчас увидела бабушка, она бы фыркнула и сказала – а чего вы хотите от избалованного ребенка? Элизабет улыбнулась. В конце концов, этому и следует посвятить сегодняшний день: воспоминаниям о Розалинде Мелвилл.
– Какую замечательную речь ты произнесла в церкви, Элизабет.
Девушка подняла голову и увидела отца.
– Спасибо, – ответила она.
Сказать по правде, она удивилась, когда он попросил ее произнести надгробную речь. Ей потребовалось немало усилий, чтобы не разрыдаться.
– Я старалась.
– Да, все видели, – подтвердил он. – Твоя бабушка была бы в восторге.
Элизабет отвела взгляд, не зная, что сказать. Она ждала выражений отцовской гордости и слышала их так редко, что теперь не знала, что с ними делать.
Пока она обдумывала подходящий ответ, Уильям вернулся к толпе, к роли радушного хозяина. Элизабет прошла к бару и попросила бармена налить ей бокал джина с тоником. Была пятница, и она планировала задержаться в Олдрингеме на выходные, а не мчаться назад в Токио. Сзади послышался смех, и она обернулась, чтобы посмотреть, кто проявляет такое неуважение. Однако, оглядев гостиную, внезапно поняла, что никто не раскаивается и не конфузится от вспышки смеха. Тихие уважительные голоса, звучавшие в начале дня, были отброшены вместе с пиджаками и галстуками. Ведь в глубине души до Розалинды никому не было дела. Многие пришли сюда, чтобы показаться в обществе, потусоваться. Стоя в центре лицемерной толпы, Элизабет неожиданно захотелось остаться одной.
Попросив у бармена еще один бокал джина с тоником, она вышла на веранду. Но даже там не ощутила уединения. Ей захотелось уйти. Она пошла к теннисным кортам. Там ее никто не найдет. И только когда оказалась далеко от дома, села на каменные ступени и положила голову на колени, довольная, что можно сбросить маску, предназначенную для публики.
Не прошло и минуты, как за спиной кто-то кашлянул. Она подняла голову, и у нее екнуло сердце: Коул.
– Прекрасно, – пробормотала она.
Больше и желать нечего. Она заметила его еще в церкви и сумела избежать взгляда. Теперь она быстро вытерла глаза рукой. Элизабет ненавидела, когда кто-нибудь заставал ее врасплох, тем более Коул. Однако он, казалось, не заметил ее смущения, а, достав из кармана пиджака чистый носовой платок, протянул ей. Она немного поколебалась и взяла.
– Спасибо, – сморкаясь, пробормотала она.
– Я видел, как ты вышла, – пояснил он. – Дай, думаю, посмотрю, как дела.
– Спасибо. Все нормально.
Ей хотелось, чтобы он ушел.
Он не уходил.
– Ты любила бабушку, – заметил он.
Это прозвучало скорее как утверждение, а не вопрос, но она все равно кивнула.
– Да. Да, очень. – Она откашлялась, стараясь вернуть самообладание. – Как я сказала, у меня все хорошо, правда. Можешь возвращаться в дом. Я скоро приду.
Она ожидала, что он воспользуется возможностью и уйдет. Вместо этого он сел рядом на ступеньку и взял ее за руку. Так они и сидели долго-долго, не разговаривая, не шевелясь, но совершенно умиротворенные.
Через неделю после похорон матери, когда все наконец начало приходить в норму, Уильям договорился о встрече с Гасом Феллоузом, адвокатом матери и душеприказчиком ее имущества. Впоследствии Уильям часто думал: предупреди Розалинда его заранее, сказав прямо: «Со своими акциями я намерена поступить таким образом», он не отреагировал бы так остро на содержание завещания. Однако он и не подозревал, что с тех пор, как десять лет назад она распорядилась, чтобы ее десять процентов акций перешли к нему, произошли какие-то перемены. Сидя напротив Гаса в конторе «Феллоуз и сыновья» на Чансери-лейн, он не ожидал услышать, что мать составила новое завещание.
– Когда она это сделала? – спросил Уильям, заранее подозревая, что любые перемены, в которых он не принимал участия, не могут быть хорошими.
Гас Феллоуз, человек порядочный, смутился. Он притворился, что проверяет дату.
– Чуть больше пяти лет назад.
Пять лет назад. Когда Кейтлин переехала жить к ним. Значение этого факта не ускользнуло от Уильяма. И, хотя ему было больно, он не удивился, узнав, что Розалинда решила оставить свои акции двум законнорожденным внучкам: семь с половиной процентов – Элизабет и два с половиной – Эмбер.