«Аккорд не дозвучал…»
Аккорд не дозвучал,
На пульт упали руки,
И тяжесть тишины спустилась вдруг на зал.
Но с нотного листа ещё слетали звуки –
Божественный финал крещендо завершал.
Маэстро не дышал,
Но руки пульт сжимали,
Сердечную струну стон музыки прервал.
Улыбку на лицо из палевой эмали
В подарок он от смерти словно принимал.
Улыбка на губах,
Лицо в блаженстве вечном,
Застыла доброта в несказанных словах.
И на одном ему понятном лишь наречье
Он музыке шептал уже в других мирах.
Он ей шептал одной,
Как шепчутся лишь с Богом,
Прощения моля иль милости большой.
Он в вечность слал слова учительнице строгой –
Признания искал за путь прожитый свой.
За труд, который нёс,
За первые медали,
За радость партитур, озвученных до слёз,
За то, что звуки в залах с мест людей срывали
Иль погружали их в мир радости и грёз.
«Звучит гитарный перебор, и слышен треск камина…»
Звучит гитарный перебор, и слышен треск камина,
В старинной раме, как тогда, ещё висит картина,
Не тронут временем на ней портрет твой юный,
А за окном снег и метель гудят июнем.
Тех тонких пальцев лёгкий бег увлек в аккордов
сладость,
Сомнения в душу возвратил – былых страданий
радость,
И неразгаданная ты в тот месяц летний,
И первая любовь к тебе осталась и последней.
В вине забвения искал – не находил и снова грезил,
Грустил, старел, был иногда до неприличья весел,
Но был не понят я тогда портретом в раме,
Героем я остался лишь в грошовой драме.
«Уходит ночь, свет рассчитался с тенью…»
Уходит ночь, свет рассчитался с тенью,
И утром, как всегда – борьба желаний с ленью.
Но ещё крепок сон в могуществе своём,
И мозг сверлит мигрень в содружестве с вином.
Подставив голову струе холодной,
Встречаешь день беспечно-хладнокровный.
Концерт Чайковского с Менухиным звучит,
Камин растоплен, и полено в нём трещит.
Так каждый день привычно наступает:
Диез рояля странно западает,
Настройщик требуется – струны подтянуть,
Забот тяжёлый груз пытаешься стряхнуть.
Звучит звонок, под дверь летит газета.
Мы в ней хотим на все найти ответы,
Но нет там ничего в колонке новостей,
И вечер близится – пора встречать гостей.
«Холодный бриз влечёт меня к тебе…»
Холодный бриз влечёт меня к тебе,
Напоминая свежесть близкой ночи.
К нему спешу навстречу, как к судьбе,
В нём путь к тебе мне кажется короче.
Приходит в память южный летний день…
Нет, это вечер был… Конечно, вечер…
И кипарисов узенькая тень
Густела, предлагая тайну встречи.
Мелькнуло в сумерках твоё лицо,
Оно влекло задумчивостью милой:
То ль ты покинула воздушное крыльцо,
То ль из волны пришла мечтой бескрылой.
И я уже ловлю твои уста –
Солёный вкус воды не гасит страсти.
И в небе первая зажглась звезда,
Поставив крест на буре и ненастье.
И, как в далёкой юности хмельной,
И, в то же время, до деталей близкой,
Я нёс тебя, была ты неземной,
Ты – песнь моя, ты – голос нежной скрипки.
Ты, не фальшивив, верно тон брала,
А я в твой звукоряд летел строками;
Ты музыкой шальной к себе звала,
Я рифмой отвечал, я жил стихами.
Я ритм любил, традиций не ломал,
Оставшись навсегда «романтик слова»;
Я с рифмою страдал, «ступенек» не слагал,
Мне музыка стиха была основа.
Вас друг от друга трудно отделить
Не в бурных маршах жизненной синкопы,
Ни в осени печали утопить,
Упрятав от дотошных телескопов.
Бывает так: вас путая порой,
У каждой хочется просить прощенья.
Я благодарен вам, что мой покой
Сумели заменить на муки и сомненья.
«Когда мне хочется в чужом тепле согреться…»
Когда мне хочется в чужом тепле согреться
Твой голос, то ль контральто, то ли меццо,
То ль тембра глубиной, то ль плеском модуляций
Несёт с собой прилив иных ассоциаций.
Земных иль не земных – и толк совсем не в этом;
В поэмах матери любовь не раз воспета,
И что с того, что Путин пел, не попадая в ноты,
Твой сын играл, и зал ревел, срывая квоты.
Конечно, квоты ставит жизнь за дерзость
в децибелах,
Звон люстр хрустальных помню я в московских
залах,
А потому прошу вдвойне и в простоте народной,
Ты вместе с музыкой живи в достатке и свободной.
И пусть судьба хранит тебя от зла и горя,
И для тебя пускай стихи звучат в мажоре.
В небесах
«Терраса и кафе у аэровокзала…»
Терраса и кафе у аэровокзала,
И мы сидим, пьём чай, кругом весна,
Внизу под нами, словно у причала,
Воздушных кораблей холодная волна.
На взлётной полосе к отлёту все готовы,
И дерзкий самолет застыл, к земле припав.
Многомоторный вой турбин уже не новых
Ещё не выдал свой весьма строптивый нрав.
Идёт отсчёт секунд посредством зуммер-тона,
Нам вдалеке не внять раскатный вой турбин,
Но гнутся стебли трав по сторонам бетона,
Земля дрожит, молясь, за стёклами витрин.
Но наконец рывок, и, дрогнув фюзеляжем,
Машина сорвалась вперёд во весь опор,
И вот уже над морем и над пляжем
Летит стрела, вонзаясь в тени гор.
Летит стрела, всё время удаляясь,
Уже почти совсем не различить крыла,
И, постепенно в точку превращаясь,
Теряет материальность ремесла.
Но удивлений нет, не слышно восклицаний,
Ну, улетела вдаль, ну, прилетит опять,
И будто не было еретиков сжиганий,
И Леонардо чертежи не смог дорисовать.
И в воздух братьям Райт не удалось подняться,
Мгновения парить на крыльях над землёй,
И в Петропавловке ещё не догадался
Кибальчич о ракете запускной.
Уходят в прошлое события и люди,
Лежат в музеях груды старых книг,
Да планки орденов, навешенных на груди,
Хранят нам вехи драм и редкий счастья миг.
Но самолёта взлет вдруг озаряет гений,
И день за днём уходит жизнь не зря.
Работу чёрную ушедших поколений
Аккумулируют листки календаря.
И кажется, что всё предельно просто:
Ну, улетел! Вернётся к нам – встречай!
А в небе самолёт уже почти с напёрсток,
А мы с тобой сидим и попиваем чай.
«Я на пути один к тебе, Всевышний…»
Я на пути один к тебе, Всевышний,
И только тень плетётся вслед за мной.
А жизнь жестока, словно смертный бой,
И в нём союзники надёжные не лишни.
О, тень в тиши, ползущая за мною,
Поможешь ли мне в схватке устоять?
Иль будешь безучастно наблюдать
За битвой дерзкою моей с судьбою?
А, может, весь наш мир – союз лишь теней,
Живых иль неживых? Одна тоска!
И нет у них ни сил, ни вожака,
Чтоб изменить жестокий ход сражений?
До крови битв, без сдачи и пленений?
Всё в этой жизни, как в наркозном сне:
На теневой очнёшься стороне
И глубоко вздохнёшь, свободный от сомнений.
Сомнений, право, нет, и тень совсем не друг,
Конечно, и не враг, а наблюдатель,
Да и к тому же я её создатель –
Так вот среди родных теней замкнулся круг.
В полёте
Задраят дверь и вздрогнет самолёт,
И ты прижмёшься крепко к спинке кресла;
Жизнь продолжается, а не воскресла,
Хотя от скорости под ложечкой сосёт.
Куда несёт нас чёртова игла?
Проскочит ли сквозь ушко притяженья?
А нас с тобой, застывших от волненья,
Поглотит облаков белеющая мгла.
Попробуй бросить взор попристальнее вниз,
Прильни к стеклу лицом без промедленья,
Гони на миг возникшие сомненья:
«Там проза жизни или парадиз?»
Проносится в кунсткамере Земля,
Где путник – клоп, и всадник еле скачет,
Под буркой чёрной саблю ловко прячет,
Черкес взметнулся в танце Шамиля.