За фотографиями переполненных коридоров последовали шокирующие фотографии загаженных туалетов. Как впоследствии признались инсталляторы, нужный эффект был достигнут при помощи кабачковой икры, которой они израсходовали не менее килограмма.
Фотографии больничного обеда тоже впечатляли – плесневелый хлеб, прозрачный бульон, в котором плавали три вермишелинки, колобок слипшихся макарон и половинка котлетки… Под фотографиями были приведены названия из меню – «булка диетическая», «куриный суп с вермишелью и картофелем», «говяжьи котлеты с макаронами и зеленым горошком». Но «вишенкой на торте» стала фотография расчетных листков, свидетельствующих о том, что ординатор[42] терапевтического отделения получает в месяц тридцать пять тысяч шестьсот шестьдесят шесть рублей, а заведующий отделением – четыреста девяносто пять тысяч (вот что бы ровно полмиллиона не указать?). Разумеется, листки тоже были фальсификацией, но светлые человечки с беспокойными сердцами и куриными мозгами поверили цифрам. Поверили и забили во все колокола, до которых только смогли дотянуться.
Главный врач больницы начал не с оправданий, а с проведения внутреннего расследования, которое позволило быстро установить виновных. Оболтусам пришлось выбирать между модным в наше время публичным покаянием на камеру и отчислением из универа. Разумеется, они выбрали первое. Светлые сетевые человечки попытались разжечь на старых углях новый скандал – «ах-ах, их заставили оболгать себя!» – но эта затея успеха не имела. Разумеется, на основании сфальсифицированных фотографий главного врача или заведующего терапевтическим отделением не сняли бы, но скандал, который не удается погасить сразу, может повлечь за собой департаментскую, а то и министерскую проверку. Ну а где идет проверка, там непременно выявляются различные нарушения, количество которых свидетельствует о профессионализме проверяющих. А порой случается и так, что главному врачу говорят из департамента: «Мы все понимаем, но и вы нас поймите правильно – раз уж настолько «засветились», то лучше бы вам уйти».
Но вернемся к секциям. Порой, в тех случаях, когда над головой нависает дамокловым мечом третья категория расхождения диагнозов, врачи пытаются избежать неприятностей, вынуждая родственников умершего к отказу от вскрытия тела. В таких операциях важную роль играет младший медицинский персонал. По двум причинам. Во-первых, санитаркам бояться нечего, они не являются должностными лицами и, вообще, спрос с них маленький, практически никакой. И даже если уволить санитарку «по инициативе работодателя», то такая запись в трудовой книжке не помешает ей тут же устроиться на новую работу. Это в главные врачи у нас очередь стоит от нулевого километра, а младшего медицинского персонала повсюду не хватает. Во-вторых, санитаркам пациенты и их родственники верят больше, чем врачам, поскольку не подозревают их в причастности к медицинской мафии. И верно – станет вам мафиози шваброй махать или судна из-под лежачих выносить! На такие подвиги способны только честные люди, для которых духовные блага важнее презренных материальных (амбиции, мотивацию, образование и прочие факторы, располагающие к продвижению по иерархической лестнице, можно в расчет не брать).
– У нас начальство понятливое, – начинает нашептывать «добрая» санитарка. – Если вы напишете заявление с отказом от вскрытия, то вам непременно навстречу пойдут. Главный и его замы понимают, что негоже человека в последний путь провожать с мозгами в животе и печенью в черепе.
– С мозгами в животе и печенью в черепе?! – ужасаются родственники, оглушенные свалившейся на них утратой.
– Хорошо, если со своими, – добавляет санитарка. – Могут и чужие внутренности засунуть, с этих алкашей станется, они же никогда не просыхают.
В том, что патологоанатомы «никогда не просыхают», народ верит легко – а зачем им просыхать, ведь они с мертвецами дело имеют, которые жалоб не пишут и претензий не предъявляют. Так-то оно так, но патологанатомическое отделение контролируется администрацией стационара так же жестко, как и все прочие. Кроме того, помимо секций, патологоанатомы занимаются дачей заключений по гистологическим препаратам, и любая ошибка здесь чревата различными неблагоприятными последствиями, начиная с выговора и заканчивая судимостью. Короче говоря, обстановка не располагает к возлияниям.
– Вы напишите заявление и идите к заму по медицинской части, – воркует сладкоречивая сирена. – Как подпишет, можно будет сразу тело забрать, а то придется ждать, пока эти архаровцы удосужатся вскрытие провести. Некоторые по неделе ждут, а холодильники в нашем морге слабые, так что приходится родного человека в закрытом гробу хоронить…
«Ложь в тысячу раз цветистее правды, но правда в десять тысяч раз дороже лжи», говорил Конфуций и был абсолютно прав. Поддавшись «добрым советам», родственники пишут заявление и одним возможным расхождением диагнозов в больнице становится меньше. В среднем и общем без секции забирают около тридцати процентов умерших, но в больнице имени Буракова в октябре двадцать второго года секции проводились в одном случае из пятнадцати и сведущим людям это говорило о многом. Согласитесь, что между тридцатью и девяносто тремя процентами – огромная разница.
«Вот еще пять копеек в твою копилку доказательств», сказал внутренний голос.
«Это фальшивые пять копеек, – возразил Данилов. – К делу их не приложить, потому что истории написаны идеально, все необходимые обследования проведены вовремя и в полном объеме, соответствующем установленному диагнозу. Формально все в ажуре и если я скажу, что, по моему скромному мнению, пациент Липаритский умер не от прогрессирующей бронхиальной обструкции, а от нераспознанного острого трансмурального инфаркта миокарда на фоне астматического статуса,[43] то меня с моим мнением пошлют куда подальше и будут совершенно правы. Эксгумацию на основании моих домыслов никто не санкционирует, да и вообще может его кремировали, а у пепла ничего не спросишь… Наличие в крови тропонина[44] можно списать на ошибку лаборатории. Надо же – обо всем позаботились, а такую важную «мелочь» из виду упустили. На любую старуху бывает своя проруха, это точно…».
«Мелочи» обнаружились в четырех историях болезни. В трех случаях можно было заподозрить, что врачи больницы имени Буракова пропустили свежий инфаркт (всего лишь заподозрить, а не утверждать наверняка), а в четвертом диагностировали острый субэндокардиальный[45] инфаркт передней стенки левого желудочка вместо прободной язвы желудка. В анамнезе отметили, что пациент страдает язвенной болезнью в течение двадцати трех лет, но не подумали о том, что внезапное ухудшение состояния могло иметь не сердечную, а желудочную причину. В пользу прободения язвы свидетельствовали темпы ухудшения самочувствия пациента, более характерные для трансмурального инфаркта миокарда и такой симптом, как выраженная бледность кожи и слизистых оболочек. Явно имелись и другие важные симптомы, могущие направить диагностический поиск в верном направлении, но на них не обратили внимания или же убрали их при доведении истории болезни «до ума». Первой ошиблась бригада скорой помощи, доставившая пациента с диагнозом инфаркта в кардиологическую реанимацию. Нередко случается так, что вместо критической оценки диагноза, выставленного на предыдущем этапе, его подхватывают и идут в указанном направлении, не обращая внимания на альтернативные варианты. Возможно, что по истечении некоторого времени ошибка была бы исправлена, но пациент, поступивший в двадцать один час сорок семь минут, умер в половине восьмого утра, буквально перед осмотром заведующего отделением Кайнова, который начинал день с беглого обхода, и только потом проводил пятиминутку и участвовал в дистанционном утреннем совещании администраторов.
Детали, обнаруженные Даниловым, не представляли опасности для больничной администрации. Любая придирка с легкостью могла быть отбита – и лаборатория может ошибиться, и врач может о чем-то не упомянуть, но без установленного расхождения диагнозов приходится верить тому, который указан в истории болезни, а в рамках выставленных диагнозов медицинская помощь была «полной и исчерпывающей», как выражалась профессор Ряжская. Нет, если бы Данилов вдруг стал министром здравоохранения, то первым же приказом сделал бы секции всех пациентов, умерших в стационаре, обязательными. Предрассудки предрассудками, а в медицине крайне важна полная ясность, установлению которой помогают секции. Если лечение закончилось поражением, а смерть пациента, невзирая ни на какие обстоятельства, это всегда поражение для лечащего врача, то нужно установить точную причину смерти и спросить себя, все ли ты сделал правильно.
Драгоценный шеф Владислав Петрович Замятин любил на досуге рассказывать о том, как в бытность свою ординатором и аспирантом посещал секции всех пациентов, умерших во время лечения в шестьдесят седьмой больнице. Причем не просто посещал, а фотографировал и записывал, иначе говоря – делал по каждому случаю обстоятельный иллюстрированный конспект, который затем превращался в доклад. Заработал себе на этом изрядно бонусов, как сознательный и ответственный врач, написал пару научных статей, но, что важнее всего – имел возможность учиться не только на собственных ошибках.
«А какой бы был твой второй приказ в должности министра?», вкрадчиво поинтересовался внутренний голос.
«Ясно какой – об освобождении меня от занимаемой должности по собственному желанию», ответил Данилов.
«Дураком ты родился, дураком и помрешь», грустно констатировал голос.
«Не в уме счастье», ответил Данилов древней пословицей староверов, к которым, если верить ничем не подтвержденному семейному преданию, он имел прямое отношение по материнской линии. В уме, не в уме, а у Елены пару раз проскальзывали намеки на то, что некоторые не умеют ценить своего счастья и использовать шансы, которые предоставляет им жизнь. В переводе это означало, что некоторые, а именно – Владимир Александрович Данилов, напрасно отказались от перехода в Министерство здравоохранения после руководства севастопольской медициной. «Некоторые могли бы впасть в когнитивный диссонанс, который ничем хорошим не закончился бы, – отвечал на это Данилов. – Или крыша съехала бы капитально, или Кондратий Петрович хватил бы». И ради чего напрягаться? Чтобы похор