– Совсем забыл! Владимир Александрович, вы действительно считаете, что ваш чайник намеренно испортили? Кому такое могло понадобиться?
Своими догадками Данилов поделился только с женой, умной женщиной, замечательно умевшей хранить секреты. Вариант утечки информации можно было не рассматривать, точно так же, как и наличие телепатических способностей у господина Мехреньгина (давно доказано, что никакой телепатии не существует, есть только хорошо поставленные эстрадные номера). Оставалось одно – сведения Мехреньгин получил от Евгении Юрьевны. А откуда она могла знать о подозрениях Данилова? Ниоткуда, вывела их логическим путем, оттолкнувшись от испорченного, нет – доработанного в нужном ключе, чайника. Классический пример из категории «на воре шапка горит».
– Я?!! – Данилов постарался изобразить не простое удивление, а удивление на грани ужаса. – Ну что вы, Артур Денисович! Кто вам сказал такую чушь?! Неужели Евгения Юрьевна? Я сам виноват, наливал в чайник воду, намочил руку, а вытереть поленился.
– Наверно я что-то перепутал, – Мехреньгин потер правой рукой лоб. – Такой поток информации, что одно на другое накладывается. Всего хорошего!
– Всяческих благ! – фамильярно ответил Данилов и вышел из кабинета, в котором вдруг стало душно.
В метро он поинтересовался у Гугла этимологией доселе никогда не слыханной фамилии Мехреньгин и узнал, что она происходит от названия реки, протекающей в Архангельской области.
– На северной форелевой реке, живете вы в березовом коттэдже…[48] – тихо продекламировал Данилов и перехватил выразительный взгляд миловидной женщины, сидевшей справа от него.
– Сегодня постоянно на поэзию пробивает, – сказал соседке Данилов. – День такой.
– Все дни похожи друг на друга, – ответила та и уткнулась в свой планшет.
«Запомни! – потребовал внутренний голос. – Прекрасное название для мемуаров, неброское, но цепляющее».
«До мемуаров мне пока далеко, – ответил Данилов. – И, вообще, название «Окаянные дни» звучит гораздо лучше».
«И фамилия Бунин звучит лучше, чем Данилов», поддел голос.
На такие глупости отвечать не хотелось. Вова Данилов еще в младшей группе детского сада понял, что его фамилия лучшая на свете, и смог пронести эту уверенность сквозь годы и испытания. Звучная, красивая, недлинная, легко произносимая и никакую дразнилку к ней не подберешь. А вот с именем в этом смысле не очень повезло, все детство «Вовкой-морковкой» продразнили.
Глава четырнадцатая. Лимонад из лимонов
Георгий Христофорович Ерастов, выросший в «семье с традициями» (любимое выражение матери) никогда не хотел, не мечтал и не собирался становиться врачом, не горел желанием продолжать семейную традицию, заложенную прапрадедом Христофором Константиновичем, которого служение Гиппократу сделало действительным статским советником, то есть – штатским генерал-майором.
– От латаных портков до белых штанов! – любил повторять отец, всякий раз поясняя, что в парадную форму штатских чинов первых четырех классов[49] входили белые брюки.
Насчет «латаных портков» папаша сильно преувеличивал. Вряд ли сын богатого одесского галантерейщика ходил в латаной одежде. Но отец вообще любил ударяться в крайности, любил сгущать краски. Все у него, начиная с людей и заканчивая операциями, было или очень хорошим, или очень плохим. Если отец приходил домой мрачным и говорил, что «сегодня опять крупно облажался», Жорик и мама не спешили расстраиваться и утешать. Поужинав, отец отмякал душой и рассказывал, что снова не уложился в установленный им самим же временной норматив, оперировал на шесть минут дольше положенного. Все бы так лажали.
Мать была полной противоположностью отца – сдержанной в чувствах и суждениях и очень строгой. Врачу-инфекционисту положено быть строгим, ведь в его практике очень многое зависит от соблюдения режима. Домашний режим мало чем отличался от больничного. Приходя домой, Жорик снимал обувь, мыл руки и лицо с мылом, переодевался в домашнее, затем протирал обувь влажной тряпочкой (подошвы в последнюю очередь!), выбрасывал тряпочку в мусорное ведро и снова мыл руки, тщательно-тщательно, примерно так, как моют их хирурги перед операцией, с повторным намыливанием. Заниматься домашними делами можно было только после выполнения этого ритуала.
Родители подолгу обсуждали дома рабочие дела, причем делали это в присутствии сына, чтобы тот с младых ногтей приобщался бы к медицине. Периодически обсуждение прерывалось лирическими отступлениями о высоком призвании врача (любимая отцовская тема) или о том, что человек с востребованной профессией никогда нигде не пропадет (об этом рассуждала мать). Жорик слушал, мотал на несуществующий ус и делал свои выводы. Не в пользу медицины. Вот что такое работа отца? Бесконечные операции (фу – руки по локоть в крови!), переживания по поводу прооперированных пациентов, ночные вызовы в больницу… Никакой жизни, одна сплошная хирургия. Работа матери еще хуже – лихорадки, сыпи, поносы и стоит только на мгновение расслабиться, как тут же подхватишь заразу от пациента. Некоторые инфекционисты даже умирали от заражений… Бр-р-р!!! И если кто-то думает, что все это героическое самопожертвование окупается, то сильно ошибается. Медицина не приносит ни настоящих денег, ни настоящей славы – бизнесмены зарабатывают гораздо больше, а на улице родителей узнавали только знакомые. Ну и вообще к каждому делу нужно иметь врожденную склонность.
Жорика тянуло не в медицину, а на сцену. С шестого класса он занимался в студии известной актрисы Алены Хаманиной. Хаманина считала, что у Жорика «есть задатки, которые нужно развивать», а однажды сказала, что была бы не прочь видеть его в труппе своего театра «АХ». Жорик безумно протащился, но, если уж говорить начистоту, то окраинная московская сцена его не привлекала. Другое дело – Художественный театр, основанный самим Станиславским, или, скажем, «Современник». А сильнее всего манило кино. «Профессий много, но! Прекрасней всех кино. Кто в этот мир попал, навеки счастлив стал!».[50]
К занятиям в студии родители относились одобрительно – полезно для общего развития, – но когда Жорик объявил, что после школы собирается поступать в Щуку[51] или во ВГИК, отец заявил: «только через мой труп!», а мама взяла непутевого сына в оборот. Начала с того, что звездами сцены и экрана становятся единицы, а тысячи прозябают в безвестности. Посмотри, сколько предложений из серии «Дед Мороз и Снегурочка» появляется в декабре. А ведь эти люди когда-то мечтали стать звездами… Отвлекись ненадолго от Машкова, Миронова и Безрукова, посмотри, сколько народу снимается во второстепенных ролях. А ведь эти люди когда-то мечтали стать звездами… Равняться, сынок, надо не на звезд, а на середину. Быть средним актером плохо, в актерском мире слово «середнячок» воспринимается как тяжелое оскорбление. А средний врач – это нормально. Возьми нас с отцом, звезд с неба мы не хватаем, заведуем не институтами, а всего лишь отделениями, но этого вполне достаточно для того, чтобы чувствовать себя состоявшимся человеком и достойно жить. Тебе не нравятся хирургия и инфекционные болезни? Выбери другую специальность. Вообще не хочется возиться с пациентами? Хорошо – продвигайся по административной линии, мы тебе на старте поможем. Это же очень важно – стартовать в своей среде, где тебя есть, кому поддержать.
Доводы матери были разумными, а разумные доводы невозможно игнорировать. Так-то оно так, и ясно, что родители желают единственному сыну добра, но и с заветной мечтой расставаться трудно. Помогло провидение. На прослушивании в Щуке Жорика забраковали сразу по двум параметрам – за разный цвет глаз и за отсутствие данных. Когда же он вспомнил Алену Хаманину, члены комиссии переглянулись и заулыбались, а один сказал: «ну, конечно, там всех хвалят, кто за занятия платит». Бальзак, «Утраченные иллюзии», том второй.
Старт получился хорошим. По совету родителей, после ординатуры по терапии, Жорик устроился на работу врачом приемного отделения в захудалую больницу, находившуюся в Капотне, одной из наиболее маргинальных московских окраин. Знакомые, узнав о таком выборе, удивленно округляли глаза, а некоторые даже крутили пальцем у виска, но не станешь же каждому объяснять свои резоны. Спустя полтора года, Жорик, то есть теперь уже Георгий Христофорович, стал заведовать приемным отделением, а еще через год перешел на аналогичную должность в той больнице, где работал отец. Но это было только начало. На шестом году трудовой деятельности Георгия Христофоровича назначили заместителем главного врача по организационно-методической работе. Те, кто когда-то крутил пальцем у виска, теперь уважительно-завистливо говорили: «ну ты умеешь!» или «вау, круто!». Действительно круто стать замом в крупном столичном стационаре в тридцать два года, да еще и по такому перспективному направлению, как организационно-методическая работа. Суть этой работы заключается в планировании, развитии и контроле, что очень полезно для дальнейшей карьеры, но при этом ты дистанцируешься от повседневной лечебной работы, что тоже очень полезно, поскольку шишки набиваются именно на этом.
К сорока годам Георгий Христофорович рассчитывал вырасти до главного врача, а там уже как фишка ляжет, загадывать далеко вперед он не любил.
Ученая степень – хорошее подспорье в карьере. Георгий Христофорович поступил в заочную аспирантуру на кафедру организации здравоохранения и общественного здоровья РМАНПО, которой заведовала институтская подруга матери. Тему для кандидатской диссертации ему подобрали замечательную – «Повышение качества медицинской помощи в многопрофильном стационаре». Работа над диссертацией сильно не напрягала, защита прошла гладко и теперь на визитных карточках Георгия Христофоровича появились греющие душу буквы «к.м.н.». Пустячок, а приятно. И полезно.