Данилов забрал Машу и начал расхаживать с ней по комнате.
— Что это у нас? Это у нас полка. А на ней — что? На полке книжки. А это у нас телевизор! Папа уже забыл, как он включается…
— Конечно, — ехидно поддела Елена. — Если у человека есть настоящая любовь, то ему уже не до него.
— Ты не иронизируй, — попросил Данилов, останавливаясь посреди комнаты. — Маша, давай вместе строго посмотрим на маму и скажем ей: «Так низзя!»
— Гым! — оживилась Мария Владимировна.
— Так нельзя! — поправила Елена. — Я прошу не сюсюкать с ребенком и не коверкать слова! А то она так и будет говорить, когда вырастет. Все же закладывается в раннем детстве!
— Маш, что в тебя уже заложилось? — спросил Данилов, легонько встряхивая дочь. — Надеюсь, что хорошее?
Дочь ничего не ответила. Зато наконец-то начала рассказывать Елена:
— Звонок на домашний. Я снимаю трубку и слышу: «Але, это квартира Владимира Данилова?» — Говорю: «Да», — тоже не здороваюсь. «А это его жена?» — «Жена, — говорю, — она самая». И тут она мне выдает, причем довольно вежливо: «Не хотелось бы вас огорчать, но ваш муж любит меня, а с вами живет исключительно из жалости. К сожалению, это так». «К чьему, — говорю, — сожалению? Моему или вашему?» — «К вашему. Он не может сказать вам, боится, что вы неадекватно воспримете эту новость, поэтому я решила сама позвонить…» Очень, кстати, натурально держалась девушка, не переигрывала. Я позволила себе рассмеяться (ну, сколько можно сдерживаться-то?) и говорю: «Все нормально, милая незнакомка. Если он вас любит, то забирайте его на здоровье… при желании можете жить у нас, комнатка молодоженам всегда найдется!»
— Ловко! — одобрил Данилов. — Маша, наша мама — молодец, да?
— Гым!
— Она, чувствуется, обалдела от такого радушия и замолчала. А потом спрашивает:
— Вы это серьезно?
— Серьезнее и не бывает! Раз у вас настоящая любовь, то разве можно ж вам палки в колеса ставить? Нельзя! Можно только смотреть на вас и радоваться.
Она интересуется:
— А это точно квартира Владимира Данилова?
— Точно, точно. Владимира Александровича Данилова, старшего лаборанта кафедры анестезиологии и реаниматологии…
А она отключилась, не успела я ее на чашку кофе или чая пригласить. И как-то, боюсь я, что больше она не позвонит. Не сладилось у нас…
— Да уж! — согласился Данилов.
Передав Марию Владимировну Елене (с рук на руки, в буквальном смысле этого слова), Данилов отправился ужинать. Куриный суп с лапшой как-то не вдохновил, захотелось простых и вредных бутербродов с сыром и маслом. Отдавая должное здоровому питанию, Данилов украсил каждый из четырех бутербродов листочком салата, заварил в чашке чай и сел за стол.
Недаром некоторые считают, что жирные кислоты стимулируют мозговые процессы. Данилов не успел дожевать первый бутерброд, как его осенило. Да так, что пришлось прерывать трапезу, что было совершенно не в его привычках, и отправляться в спальню к жене, только-только приложившей дочь к груди.
— Слушай, Лен, а почему мы думаем, что мстят именно мне? — спросил он с порога. — Может, кто-то из твоих подчиненных усердствует? И нарочно заходит с другого боку, конспирируется?
— Возможно, ты и прав, — после небольшой паузы согласилась Елена. — Тем более что моя работа этому способствует. Каждый день кому-нибудь на хвост наступать приходится, а иногда и на несколько сразу…
Глава восьмаяЭксперт Данилов
— Владимир Александрович, мне тут из департамента прислали, — заведующий кафедрой протянул через стол толстенный коричневый конверт большого формата. — Обработайте, пожалуйста…
Предстояло дать заключение по трем случаям летальных исходов, в которых обвинялись врачи анестезиологи-реаниматологи. В каждом случае в прокуратуру поступили заявления от родственников умерших и были заведены уголовные дела.
«Богато!» — почему-то на почти украинском подумал Данилов, не иначе как сказалось вчерашнее блуждание по украинским сайтам в поисках более-менее приемлемого варианта летнего морского отдыха. Нужно было так, чтобы не очень далеко, не слишком многолюдно и можно было бы доехать на поезде.
Первый случай произошел в восьмой клинической больнице ОАО «Российские железные дороги», в обиходе называвшейся «восьмой дорожной». Анестезиолог Карасеевский обвинялся в причинении смерти по неосторожности вследствие ненадлежащего исполнения своих профессиональных обязанностей. Вторая по распространенности в медицинском мире статья — после получения взятки.
И случай-то был не очень сложный — удаляли липому[30] на шее, которая была крупной (десять с половиной сантиметров в диаметре). Операция шла под наркозом, а не под местным обезболиванием. Располагалась липома в месте прохождения крупных сосудов, что грозит хирургу кое-какими неприятными осложнениями. Лучше уж сразу иметь пациента подключенным к аппарату искусственной вентиляции легких и с катетером, обеспечивающим моментальный и удобный доступ в кровеносное русло, чем экстренно подключать и катетеризировать его в середине операции, когда из случайно раненого сосуда фонтаном брызжет кровь. Сосуды чаще травмируются не от того, что у хирурга с перепоя дрожат руки (хотя случается и такое), а от нестандартного расположения сосудов. У всех так, а у этого — по-другому, что не всегда возможно увидеть в операционной ране.
Карасеевский, анестезиолог с пятнадцатилетним стажем, допустил чисто студенческую ошибку: установил эндотрахеальную трубку, через которую проводится искусственная вентиляция легких, не в трахею, а в пищевод. Причем — со второй попытки, стало быть, имелись какие-то технические сложности. У некоторых людей анатомическое строение такое, что трубку приходится вставлять практически вслепую. Есть, конечно, и те, у которых видно все. Шикарный обзор некоторые врачи называют «как на вскрытом трупе».
Кстати, иногда случается и обратное: желудочный зонд при промывании желудка попадает не в желудок, а в трахею. Когда надо в трахею, при помощи ларингоскопа[31] не зайдешь, а когда не требуется — попадешь вслепую.
Если, не разобравшись, где стоит зонд, присоединить к нему воронку и начать бодро лить в нее воду, то можно преспокойно утопить пациента. Во избежание фатальной ошибки рекомендуется после установки зонда подвести его свободный конец к уху и прислушаться. Если слышно дыхание пациента, значит, зонд надо переустановить правильно. Также контролируется и правильность установки эндотрахеальной трубки.
Странно, что опытный врач не заметил, что атинтубировал пищевод.
Впрочем, любой из читателей, скорее всего, может с ходу, не задумываясь, вспомнить нескольких горе-специалистов, ничего толком не умеющих, но кичащихся своим великим стажем. Это дело хорошее, но все зависит от того, как накапливать опыт и его осмысливать. Кому-то стаж дает опыт и знания, другим — только амбиции. Можно проездить пятнадцать лет на «Скорой» или, например, простоять столько же у операционного стола, но остаться дураком. Бывает. Как говорится, можно всю жизнь есть картошку, но так и не стать ботаником.
Карасеевский не встревожился даже тогда, когда в ходе операции у пациента резко упало артериальное давление и появились несомненные признаки гипоксии:[32] кожные покровы стали бледно-синюшными и влажными, а дыхание — неровным. Хирург, производивший операцию, написал, что когда он выразил беспокойство по поводу состояния пациента (хороший хирург не только режет и зашивает, но и за состоянием пациента следит по мере возможностей), анестезиолог Карасеевский заверил его, что все в порядке, и разрешил продолжать операцию. Оставалось в общем-то не так уж и много: опухоль освободили от связей с окружающими ее тканями, оставалось вырезать, осмотреть рану и послойно ее ушить.
«Еще немного, еще чуть-чуть…» — поется в известной песне. Пациент не стал ждать окончания операции — выдал остановку сердечной деятельности. Начались реанимационные мероприятия. На помощь прибежал заведующий отделением анестезиологии, который и обнаружил, что эндотрахеальная трубка находится в пищеводе. Пациента удалось завести, сердце начало биться, но самостоятельное дыхание не возобновилось. Из комы, вызванной развившимся на фоне гипоксии отеком мозга, он так и не вышел, умер на седьмой день в реанимации.
Прямая причинно-следственная связь между неправильной интубацией и смертью пациента сомнений не вызывала. Данилов отложил в сторонку бумаги и постарался представить себя на месте Карасеевского, но так и не смог. Ладно, установил трубку в пищевод, ясно, что не нарочно. Но не проконтролировать местонахождение трубки, не обращать внимания на состояние пациента… Впрочем, удивляться особо не стоило, ведь далеко не каждый врач-анестезиолог выстаивает возле пациента всю операцию с начала и до конца, как положено. Некоторые сразу же после отмашки: «Можно начинать!» — спихивают наблюдение на медсестер-анестезистов, а сами покидают операционную, уповая на то, что все пройдет нормально, а если что не так, то их позовут. Иные дают наркоз в состоянии подпития. Кое-где царят ошеломляюще либеральные правила, позволяющие добавлять или поддерживать градус прямо во время операции. Все свои, нечего стесняться.
Объяснения самого Карасеевского были не совсем убедительны. Детский лепет. Он считал, что все шло, как надо, и вдруг — остановка сердца. Затем Карасеевский перечислял различные причины, могущие вызвать остановку сердца, усердно напирая на то, что все происходящее есть не что иное, как случайное совпадение и злосчастное стечение обстоятельств.
«Или пьян был, или просто клинический идиот», — подумал Данилов. Первое представлялось более вероятным. Идиотизм идиотизмом, но чтобы так… Данилов оборвал попытки реконструировать произошедшее в деталях, потому что при желании надумать можно все, что угодно, и перешел к следующему случаю.