— Скажу одно, Вениамин Альфредович, выбор я сделал по своему желанию и пока что о нем не сожалею, — сухо сказал он. — Мне нравится лечить и не очень нравится руководить.
— Зачем же тогда вы согласились руководить скоропомощной станцией в Севастополе?
— Вопрос стоял ребром — если не ты, то кто же? Я согласился.
— И технично подсидели директора департамента, — улыбка Пульхитудова была заметна и через маску.
— Давайте будем выбирать выражения, Вениамин Альфредович, — спокойно сказал Данилов. — Я никого не подсиживал, это не в моих правилах. И пора, наверное, перейти к делу. Я написал объяснительные и составил… хм… хронометрированный отчет о том, как происходила реанимация пациента Сидорова. Кроме меня, отчет подписали старший реаниматолог смены Мальцева, врач Макаровская и медсестры Анисимова и Головко. Ознакомьтесь, пожалуйста.
Он встал, подошел к столу, положил перед Пульхитудовым бумаги и вернулся на свое место.
— Я, надеюсь, вы писали это не в красной зоне? — поинтересовался Пульхитудов.
— Нет, в своем кабинете, — ответил Данилов. — И папка моя в красную зону не вносилась, и перчатки я новые надел перед тем, как идти к вам.
— Это хорошо, — одобрил Пульхитудов, притворившись, что не заметил издевки.
Он пододвинул бумаги к себе и стал читать. Читал долго, иногда возвращался назад и перечитывал заново, Данилов все это время пытался вспомнить, кого из актеров напоминал ему Пульхитудов.
— Что вы на меня так смотрите? — вдруг спросил Пульхитудов.
Данилов пожал плечами и демонстративно уставился в потолок.
— Признаюсь честно, что я ожидал чего-то другого, — сказал Пульхитудов, закончив чтение. — Во-первых, мне не нужно письменное обоснование целесообразности применения этих ваших трубочек. Я требую прекратить их использование.
— Я продолжаю считать это нецелесообразным, — ответил Данилов. — Почему именно, я подробно написал в объяснительной. Если вы со мной не согласны, давайте решать этот вопрос на более высоком уровне.
Вообще-то хотелось послать Пульхитудова по самому известному на Руси адресу и добавить к этому: «делал так, делаю так и буду так делать». Но жизнь научила Данилова сдержанности. Да и надоевшую тему трубочек хотелось закрыть поскорее.
— Посмотрим, — уклончиво сказал Пульхитудов. — Сейчас меня больше интересует ситуация с наркотическими и сильнодействующими препаратами, сложившаяся в вашем отделении. Вы в курсе, что у вас этого добра расходуется примерно на сорок процентов больше, чем во втором и третьем отделениях? И это при том, что коек везде одинаковое количество и загружены они примерно одинаково. Как вы это объясните?
— Ну я никогда над этим не задумывался, — честно признался Данилов. — Могу предположить, что причина в пациентах. Наше отделение — это бывшая общая реанимация, второе — бывшая кардиологическая, а третья — бывшая неврологическая. Везде своя специфика, свои установки и свои взгляды. Коронавирусные пневмонии больше подходят… то есть не подходят, а соответствуют общереанимационному профилю. Условно, конечно, но так считается. Поэтому, по возможности, самые тяжелые пациенты госпитализируются в наше отделение. А на тяжелых пациентов этого, как вы выразились, добра, расходуется больше.
— В других отделениях, значит, пневмонии лечить не умеют. Хм! Интересно.
— Я этого не говорил.
— Но смысл примерно таков!
— Может, нам лучше диктофон включить? — предложил Данилов, — доставая из кармана халата мобильник. — А то как-то странно разговор идет, Вениамин Альфредович.
— Понадобится — и под запись поговорим, — Пульхитудов сделал ударение на первом слове. — А пока не надо. Впрочем, если вы хотите вести запись, я не возражаю. Мне скрывать нечего.
«В отличие от вас», досказал он взглядом.
Данилов молча убрал мобильный обратно в карман.
— Смотрите, что получается, — продолжил Пульхитудов. — Вы говорите, что к вам кладут более тяжелых пациентов, но при этом летальность у вас в отделении самая низкая. Нелогично как-то получается, Владимир Александрович. Больные тяжелее, а летальность ниже. Как вы это объясните?
— Стараемся, — ответил Данилов, прекрасно понимая, к чему ведет Пульхитудов.
— Хорошо стараетесь, — в голосе Пульхитудова зазвучала ирония. — Только вот выше головы не прыгнешь, верно. Как ни старайся, а если человек всерьез собрался помирать, этому помешать невозможно.
— Я придерживаюсь другого мнения по этому вопросу, — ответил Данилов. — Если не секрет, Вениамин Альфредович, какова ваша основная медицинская специальность?
— Социальная гигиена и организация здравоохранения, — с достоинством сказал Пульхитудов. — А что?
— Ничего, — улыбнулся Данилов. — Просто полюбопытствовал. Люблю понимать, с кем разговариваю.
— А вот этого не надо! — раздраженно сказал Пульхитудов. — То, что я — организатор здравоохранения, не означает, что я не разбираюсь в тонкостях реаниматологии!
— Я этого не говорил.
— Но намекнули!
Данилов молча пожал плечами — думай, что хочешь, мне все равно.
— Ладно, оставим пока летальность и поговорим о вашем графике работы, Владимир Александрович. Вы должны работать по восемь часов в день, как заведующий отделением. Но, насколько мне известно, вы ежедневно, включая и выходные дни, отрабатываете двенадцатичасовую смену. Я не говорю сейчас о нарушении трудового законодательства, потому что в такой ответственный период перерабатываем все мы…
«Только вот перерабатываем мы по-разному, — подумал Данилов. — Одни в Зоне пашут до обмороков, а другие в кабинетах беседы задушевные ведут».
Обмороки среди сотрудников стали одной из отличительных черт нового коронавирусного времени. Стоит человек около пациента, делом занимается, и вдруг падает на пол. Или со стула валится — сам в одну сторону, а стул в другую. Причем чаще падали те, кто моложе и крепче — вот такой парадокс.
— …Меня интересует другое. Вот вы пришли с утра, поработали в зале шесть часов, осмотрели всех пациентов, дали указания, проконтролировали работу ваших сотрудников и все такое. Затем вы в зеленой зоне делаете административную работу. Но почему в восемь вечера вы снова идете в зал? Или меня неправильно информировали, Владимир Александрович?
— Информировали вас правильно, Вениамин Альфредович. Практически ежедневно я вечерами торчу в Зоне. Причин тому три. Первое — работы сейчас много и лишние руки всегда найдут себе занятие. Второе — к вечеру ситуация в отделении заметно изменяется. Поступают новые пациенты, все они тяжелые и сложные, требующие внимания, других в реанимацию не привозят. Мне спокойнее осмотреть их вечером, чем откладывать знакомство до утра. Утром же еще больше новичков будет, за ночь кого-то привезут. И третье — ну а чем мне заниматься в нынешнее время, кроме работы? Да и вообще мне без работы скучно, тем более, что я в гостинице живу, а не дома.
— Можно книжку почитать или фильм какой-нибудь посмотреть…
— А в голове мысли постоянно будут вертеться — как там этот, а тот как? И как сотрудники — справляются или падают с ног? Я в гостиницу-то ухожу не часто, преимущественно в кабинете сплю. Мне так спокойнее. Если что, то я рядом.
— Дай вам волю, вы бы поставили в реанимационном зале койку и спали бы там, — поддел Пульхитудов.
— Так бы я делать не стал, — ответил Данилов. — Часов через шесть-восемь костюм надо снимать, иначе никак. А без костюма в Зоне находиться нельзя.
— Можно подумать, что я этого не знаю! — фыркнул Пульхитудов. — Вы что, шуток не понимаете?
— У меня с чувством юмора не очень, тем более, что разговор у нас с вами идет серьезный.
— Очень серьезный, — кивнул Пульхитудов. — Скажите, Владимир Александрович, а вы по вечерам наркотические препараты пациентам назначаете?
— Случается.
— Часто?
— Когда как. Раз на раз не приходится.
— И сами записи в историях болезни делаете?
— Если сам назначаю, то сам и делаю.
— Но вы же формально не имеете права этого делать, Владимир Александрович, — Пульхитудов по-женски всплеснул руками, а затем откинулся на спинку кресла и удивленно поднял вверх брови. — Вы же в это время официально не находитесь на работе!
— Давайте прекратим этот балаган, — предложил Данилов. — Я могу…
— Что вы себе позволяете! — возмутился Пульхитудов. — Следите за словами!
— Я за ними слежу, — на «я» Данилов сделал ударение. — И никаким другим словом происходящее назвать не могу. Я прекрасно понимаю, к чему вы клоните…
— К чему же?
— Если вы не будете меня то и дело перебивать, я все объясню, — Данилов сделал небольшую паузу, а затем продолжил. — Ваши намерения очевидны. Вы ведете к тому, чтобы обвинить меня в хищении наркотических и сильнодействующих препаратов. Потому и расход по отделениям сравнили. Потому и к графику моей работы при… хм… присматриваетесь. Но я вам на это скажу следующее. Во-первых, у меня, как у заведующего отделением фактически ненормированный день. Во-вторых, я делаю назначения в своем отделении, а не где-то еще, и у меня есть действующий допуск к работе с наркотическими средствами и психотропными веществами. У вас не получится раздуть из мухи слона, Вениамин Альфредович. Стоит вам только заикнуться о наказании за такое нарушение, как вас сразу же на смех поднимут. Это еще хуже, чем к неправильно написанной на комбинезоне фамилии придираться…
В объяснительной по поводу «Аднилова» Данилов написал следующее:
«У медицинской сестры Тороповой, которая надписывала мой комбинезон, характерный почерк. Буква «А» у нее выходит несколько похожей на «Д», а «Д» немного напоминает «А». Но мы все к этому давно привыкли и читаем все правильно». А что еще можно было написать? Ясельная группа детского сада, честное слово!
— В-третьих, ваши, с позволения сказать, «подозрения», ничего не значат, — продолжал Данилов. — Вы меня за руку ловили на выносе наркотиков из отделения? Или, может, вы знаете, кому и почем я наркотики продаю? Какие у вас доказательства? Повышенный расход? Ай, не смешите, вот уж не думал, что в департаменте такие… хм… странные люди работают.