Директора московского департамента здравоохранения Целышевского слухи снимали и отправляли на пенсию по три раза в год, но он выходил сухим из любой грязной воды, в крайнем случае жертвуя кем-то из подчиненных.
— Напрасно ты так думаешь. Ты телевизор не смотришь?
— Какой телевизор, Лен?! Посмотри, где ты тут его видишь?
— А в отделении? Или в вашей больнице нет телевизоров?
— Есть, но врачей не хватает. Я как зашел в больницу во вторник, так до субботы из нее не выходил. Знаешь, что такое тридцатипроцентная укомплектованность реанимации врачами? Это отработал — упал, потом встал, еще отработал и снова упал. Какой, к чертям собачьим, телевизор?
— И новости вы с коллегами не обсуждаете?
— Не забывай, что это Монаково, а не Москва. Большая политика здесь заканчивается на главе районной администрации, все остальное монаковцев не интересует. Кадровые перестановки в Москве? Я тебя умоляю! Гораздо важнее, что жена доктора Заречного пообещала утопиться, если муж к ней не вернется, что магазин «Свежачок» у Аветиса купил Самвел, и теперь там водочный кредит без залога невозможен, что на улице Парижской комунны наконец-то засыпали яму…
Ямы этой Данилов увидеть не успел, но местные жители, например, тот же доктор Дударь, на полном серьезе утверждали, что вырыта она была еще в далеком 1941 году и служила окопом то ли нашим войскам, то ли немецким (в руках врага Монаково находилось недолго, меньше месяца), и с тех пор ее все никак не могли засыпать.
— Это и есть местные новости!
— А ты, я вижу, освоился здесь, — улыбнулась Елена.
— Есть немного, — подтвердил Данилов. — Так что с Кепкой?
— По центральным каналам идут передачи, в которых его чихвостят и в хвост, и в гриву. Причем делается это не голословно, а с фактами. Сам понимаешь, что такого дыма без хорошего огня не будет. И сам понимаешь, какие тут открываются перспективы.
— Так-так, сейчас попробую сообразить! — Данилов прикрыл глаза, чтобы лучше думалось. — Значит, Кепку с Москвы снимут, а следом пойдут кадровые перестановки на всех уровнях…
— Правильно мыслишь, — одобрила Елена.
— Целышевского попрут, на его место скорее всего посадят Гучкова…
Когда-то давно главный врач «Станции скорой и неотложной медицинской помощи города Москвы» Михаил Юрьевич Гучков был заместителем директора столичного департамента здравоохранения. Отношения с Целышевским у него не сложились, как часто бывает у руководителей и их чересчур прытких подчиненных. Испугавшись, что Гучков его подсидит, Целышевский принял меры, в результате которых Михаил Юрьевич пересел в кресло главного врача одной из самых худших московских больниц, бросил его на усиление. Разумеется, в надежде, что Гучков не справится, его можно будет снять как не оправдавшего доверия и забыть о нем навсегда.
Расчет оказался неверным. Гучков не только решительно, но и умело взялся за дело и вскоре навел в своей больнице такой порядок, что бригады «скорой помощи» перестали брать с пациентов деньги за то, чтобы только не везти в эту «кузницу здоровья», и начали брать за то, чтобы туда отвезти. Целышевский похвалил Гучкова и назначил его главным врачом московской «Скорой». Вроде как повышение, но скорее всего не без надежды на то, что здесь Гучков непременно потерпит фиаско. Впрочем, нельзя исключить и того, что руководитель департамента по достоинству оценил организаторские таланты Гучкова и нашел им новое применение.
— …кресло главного врача освободится, и в него сядешь ты! — Данилов открыл глаза и уставился на Елену.
— Вынуждена тебя разочаровать, — рассмеялась Елена. — Преемником Гучкова стану не я. Кто именно — сказать не возьмусь, но то, что не я — это стопудово. Я имела в виду твои перспективы…
— Чтобы я стал главным врачом «Скорой»? — Данилов опешил, но чашку свою не уронил, успев поставить на стол.
— Вова, не тупи! Включи мозг! — потребовала Елена. — Кадровые перестановки будут не только в медицине, но и везде, в том числе и в ГУВД. Улавливаешь?
— Да, — кивнул Данилов, которого к отъезду из Москвы вынудил конфликт с одним из гувдешных генералов. — Это обнадеживает и вдохновляет. Теперь я уверенно буду смотреть в будущее…
— Ладно, не издевайся. — Елена прикрыла рот Данилова своей ладонью. — Я тебе рассказала новость, теперь ты рассказывай про себя и про Монаково. А то по телефону только и слышу, что «угу» и «нормально»…
Снизу грянули хором:
Не отрекаются любя,
Ведь жизнь кончается не завтра.
Я перестану ждать тебя,
А ты придешь совсем внезапно…[2]
— На первом этаже общежития живут большие любители хорового пения, — сказал Данилов, — только я еще не успел с ними познакомиться.
— И не надо, — посоветовала Елена. — Петь они точно не умеют.
А ты придешь, когда темно,
Когда в окно ударит вьюга,
Когда припомнишь, как давно
Не согревали мы друг друга…
— Зато как душевно, — возразил Данилов. — И репертуар богатый — одно и то же подряд не поют. Нет, ты только послушай…
Пропустив куплет (сказки все это, что из песни слова не выкинешь) про «теплоту» и «трех человек у автомата», хор затянул:
За это можно все отда-а-а-а-ать,
И до того я в это верю-у-у-у-у,
Что трудно мне тебя не жда-а-а-а-ать…
Елена спрыгнула с кровати, подбежала к открытому окну и закрыла его:
Весь день не отходя от двери-и-и-и-и… —
докончили певуны.
— Здесь очень хорошая слышимость, так что окно можно открыть, — сказал Данилов.
— Пугачева убила бы их за такое пение! — сказала Елена, снова открывая окно.
— Она бы порадовалась, — сказал Данилов. — Это ж квинтэссенция любви народной, когда твои песни помнят и поют. Если я не ошибаюсь, это песня времен нашего детства:
Огней так много золотых
На улицах Саратова…[3] —
затянул одинокий женский голос.
Парней так много холостых
А я люблю женатого-о-о… —
поддержали остальные.
Елена невнятно помянула чью-то мать (такое случалось редко) и вернулась на кровать.
— Не обращай внимания, — посоветовал Данилов. — Судя по душевности пения, они уже хорошо набрались, так что еще одна-две песни, и все. Потом другие соседи врубят рок или металл.
— Лучше металл, чем это унылое соплежуйство! «Я от себя любовь таю, а от него тем более!» — передразнила Елена. — Ладно, рассказывай о себе, только погромче. Как вам здесь живется, доктор Данилов?
— Живется мне ничего, — начал Данилов, — можно сказать, нормально. Имею эти прекрасные апартаменты, — он сделал широкий жест рукой, — всего за семьсот рублей в месяц, только еще не успел понять, электричество в эту сумму входит или нет. В городе, кстати говоря, меньше чем за три тысячи комнату не найти. Также я имею калорийные горячие обеды на работе, всего по тридцать два рубля за обед. Мидий, конечно, не подают, но в целом обеды достойные. Короче говоря, моя социальная защищенность на должном уровне. На работу хожу пешком, существенно экономя на транспорте, так что оклада в восемь тысяч рублей мне вполне хватит…
— Сколько-сколько? — вскинулась Елена. — Восемь тысяч?
— Ну, что-то около того. Но это без надбавок и за одну ставку, а мы работаем на три, если не на четыре…
— Но больше полутора вам никто не заплатит, — перебила Елена.
— Что сверх полутора, идет в премию, и насколько я понял, это неписаное правило соблюдается. Так что не все уж так плохо с материальной точки зрения.
— А как больница?
— Больница? — задумался Данилов. — Обычная сельская больница, как ее все называют. Сравнивать ее со Склифом или со сто тридцать третьей больницей бесполезно, потому что сравнивать можно что-то схожее, а тут все по-другому.
— А если поконкретнее? — Елена всегда отличалась дотошностью и любовью к деталям.
— Можно начать хотя бы с того, что здесь практически нет свободных санитарских ставок и до черта врачебных. Парадокс?
— Да, — согласилась Елена. — А в чем причина?
— Причина в том, что для многих местных жителей, точнее, жительниц, работа санитаркой — неплохая прибавка к пенсии или к огородно-фермерской деятельности. Совмещать можно неограниченно, график либеральный: можно уйти домой на обед, переделать дела и вернуться на работу; опять же связи в больнице тоже важны, случись что — отнесутся хорошо, по-свойски. Здесь с работой туго, и те, кто не желает или не имеет возможности уехать, держатся за любую работу, на которой регулярно платят. И по десяточке, а то и по полтиннику санитаркам обламывается, не без этого. А врачам нужны перспективы, большие заработки, высшее образование — это амбиции, а потом уже знания. Вот и нет врачей. И сестрам в основном больше сорока, но с ними напряженка, многие уезжают в Москву. Предел мечтаний местной медсестры — стать массажисткой в Москве. У меня уже человек десять по-свойски интересовалось, нет ли у меня каких завязок в массажных салонах… Среди местных бытует такая прикольная уверенность, что всего в жизни можно добиться только по блату.
— Закономерно, — кивнула Елена. — Все, кто считает иначе, пробиваются в Москве или еще где, а все, кто уповает на связи, сидят на попах и ждут у моря погоды, оправдывая свое бездействие отсутствием блата. Три дня назад общалась я в Скайпе с одноклассницей, некоторое время бывшей моей подругой. И вдруг она выдает: «Круто ты поднялась, Ленок! Сразу видно, что любовников с умом выбираешь!» Я так ржала, чуть ли не до истерики. Никита уже холодной водой обливать собрался…
— А что ответила?
— Написала: «Была ты, Светик, дурой, дурой и помрешь». Сам понимаешь, на этом общение закончилось. Слушай, а для кого я все это везла? Ты что, разлюбил сладкое?