У Ванечки меж тем был старший брат, отца которого не помнила, а может, и не знала сама мать.
После Ванечки, перед тем как загреметь надолго, она успела родить дочку, отец которой вскоре помер от пьянки, а также, как постановил суд, убить собственную мамашу. Во время ссоры схватила с печки чугунную сковороду и хлопнула старушку по голове, ничего плохого не имея в виду: просто хотела, чтобы та перестала попрекать ее водкой, мужиками, детьми от мужиков и тунеядством.
Старушка замолчала, но была еще жива, когда, дождавшись темноты, дочка выволокла ее за калитку стоявшего на сельской окраине дома и усадила в сугроб. Утром старушку нашли мертвой односельчане, но не удивились: от такой жизни она давно тронулась умом, заговаривалась, вполне могла выйти из дома ночью и забыть дорогу обратно. Сделанное для соблюдения формальностей вскрытие показало, что умерла она от переохлаждения, что было чистой правдой.
Обо всех фактах своей биографии мать Ванечки поведала по пьяной лавочке соседке. За язык ее никто не тянул, разве что черти, которых к тому времени она видела наяву так часто, что хоть здоровайся. Сказала куме, та — борову, боров — всем Большим и Малым Березнякам, а там и до следователей в городе дошло. Позже она отнекивалась, включала несознанку, уверяла, что спьяну оговорила сама себя, но Бог любит троицу: на третий раз ее лишили свободы и того, что было ей нужно меньше всего, — родительских прав.
Родственников у детей не оказалось: отцы в бегах, бабка умерла, мать и ее родной брат — мотают сроки. Причем дядька тоже за убийство: в шестнадцать лет изнасиловал и задушил соседку, старушку шестидесяти пяти лет.
Детей уже оформляли в детский дом, когда в темное царство их жизни заглянул луч света. Родная тетя младшей сестренки Ванечки оказалась женщиной набожной, она и стала опекуншей.
Точнее, дело было так. Сперва душа ее болела за девочку — родную кровинушку, но органы опеки поставили ей почти мушкетерский ультиматум: одна за всех и все за одну. Трое или ни одного. Своих детей у нее не было, и Бог все-таки любит троицу… Она решилась — и увезла к себе в город двух молчаливых братьев и пугливую девочку, которая в три года говорила невнятными слогами, причем солировали не традиционные «ма-ма», а что-то похожее на «мля-бля».
Старший мальчик, хмурый, сутулый подросток, опекуншу слушался и, похоже, уважал. За год он подтянулся в учебе настолько, что сумел стать крепким середнячком в классе, да и физически окреп. Проблем с ним не было.
Девочка через год осмелела и уже командовала опекуншей на правах младшего члена семьи, что бывает только у благополучных родителей.
Не изменился лишь Ванечка. Он по-прежнему мало разговаривал, был тих, вежлив, но каждый день с ним сулил новые открытия. От старшего брата опекунша узнала, что Ванечка ни разу в жизни не плакал и мог посреди дня лечь в кровать и долго лежать, скрестив руки на груди и безотрывно глядя в потолок. О чем Ванечка думал, было загадкой.
Вскоре она смогла убедиться в том, что одной загадкой Ванечкина натура не исчерпывается. Гуляя во дворе, тихий Ванечка неожиданно залезал на дерево и оглашал округу отчаянным воплем: «Помогите, убивают!»
Внезапно проснувшаяся страсть к чтению была у Ванечки избирательной и носила конкретное имя: Агата Кристи. Любовью к детективам она объяснялась с трудом, поскольку никакие иные авторы и книжки мальчика не интересовали.
Подаренный соседом самодельный аквариум из оргстекла то и дело пустовал. Хомячки в нем почему-то не заживались: то ли сквозняки их губили, то ли присущая этим суетливым грызунам неизвестная смертельная болезнь. Когда хомячковый мор перекинулся на живой уголок школы и опекуншу вызвала классная руководительница Ванечки с целью поинтересоваться, как мальчик относится к домашним животным, она заподозрила неладное и решила хомячков больше не покупать.
Те странности в поведении мальчика, которые раньше списывались на тяжелое детство, стали приобретать иные, самостоятельные черты. Согласно медицинской карточке, Ванечка был здоров, насколько может быть здоров ребенок, забранный год назад у матери-алкоголички. Со школьным психологом мальчик был немногословен и вежлив. Внезапные выходки неизменно объяснял двумя словами: «Просто так». Потом, правда, изобрел более весомый и убедительный детский аргумент: «Побаловаться захотелось».
Пропажу бездомных кошек в округе не замечали. Когда стали исчезать хозяйские, на столбах в районе появились объявления.
Однажды на детской площадке к опекунше подошла соседка с семилетним сыном и сказала, что двенадцатилетний Ванечка позвал ее мальчика поиграть — на крышу девятиэтажки. Ванечка обещал мальчику, что научит его летать, и в доказательство сбросил вниз жившую в подъезде кошку, которую прикармливали жильцы с восьмого этажа. Услышав про «поиграть», разговорившаяся к тому времени сестренка Ванечки, сказала им, что играть с Ванечкой не интересно: он предлагал ей тыкать в стену палочки и держать их за кончики, но она лечила куклу и отказалась.
Опекунша заинтересовалась игрой в «палочки» и нашла под Ванечкиной кроватью тайник: задвинутый в самый угол ящик, в котором лежали оголенные провода и штепсель. Сам Ванечка додумался до этой игры или где услышал — Христофоров не смог добиться.
На ура освоил Ванечка и еще одну игру, играть в которую можно даже в одиночку, но на пару интереснее. Называется «собачий кайф», «на седьмом небе» или «космический ковбой».
— Не слышал? — уточнил Христофоров у Славыча. — Популярная игра у наших школьников. Уже несколько смертельных случаев было.
Славыч сделал большие глаза: помилуйте, он воспитывался в хорошей семье, был отличником медицинской и политической подготовки. По всему видать, у Славыча благополучные дети.
— «Собачий кайф» — известная еще с восемнадцатого века игра с асфиксией. Все, что требуется, — веревка, шарф, ремень или скрученное жгутом полотенце для затягивания на горле. И отсутствие мозгов.
— Да уж, детские шалости… — Славыч допил пиво и заказал еще. Христофоров последовал его примеру, хотя и знал, что не стоило бы.
— Почему же только детские? — невозмутимо сказал он. — Вот ты фильм «Убить Билла» видел? Актера этого знаешь?
Славыч попытался что-то такое припомнить и неуверенно кивнул.
— Ну вот. Поехал мужик фильм в Таиланд снимать. Нашли повешенным в гостиничном номере, в шкафу. Думали убийство — так в номер никто не входил. Думали самоубийство — да уж больно мудреное: одна веревка на шее завязана, а другая — на члене. Экспертиза показала: аутоасфиксиофилический несчастный случай во время специфического самоудовлетворения. Это не совсем «собачий кайф», конечно. Мужик хотел не обморок словить, а банально кончить.
— Банально, — хмыкнул Славыч. — Лучше бы таечку снял. Их там пруд пруди на каждом углу. Зачем в шкаф-то лезть…
— Небанально, — согласился Христофоров. — Творческий человек не ищет легких путей. Неужели он за свои семь десятков таечек не видел?
Славыч подумал, что не смотрел «Убить Билла», и теперь уже не будет. Он против шкафов и веревок в мекке секс-туризма, это же тебе не глухая российская деревуха, да и в ней-то здоровый представитель нации вышел бы из положения…
— Значит, твой Ванечка тоже увлекся «собачьим кайфом»?
— Еще как, — Христофоров отправил в рот гренку с чесноком.
Друзей у Ванечки не было, тренироваться он стал сразу на себе. Однажды после очередного «сеанса» случился судорожный приступ, тогда его нашел брат и Ванечка впервые попал под наблюдение психиатров.
Выйдя из больницы, он не бросил своих увлечений. В нем как будто действовала заложенная программа: хладнокровно вершить судьбы. Творить зло его душе было так же естественно, как телу есть, пить, вдыхать кислород, выдыхать углекислый газ, испражняться.
Кошек в микрорайоне теперь выводили гулять на поводке, как собак. Одноклассники мальчика сторонились. Опекунша боялась оставлять девочку без присмотра после того, как та вырвалась от Ванечки, лишив его возможности установить рекорд — вогнать в «собачий кайф» четырехлетнего ребенка.
Время шло, а Ванечка не менялся. Ванечка не менялся, а время шло. И осталось его совсем мало — срок пребывания Ванечки в стационаре подходил к концу, Христофоров и так растянул его ожиданием действия подобранной терапии, хотя точно знал: нет лекарств, способных вылечить душу. Помог и ко времени объявленный карантин по ветрянке. Однако вечно держать мальчика в больничных застенках он не мог, как не мог и заколоть его до состояния растения — грехи Ванечки были еще не настолько велики.
Стало быть, предстояло ничуть не изменившемуся, отдохнувшему Ванечке возвращаться домой. Ну а лет через семь, а то и раньше, можно было бы следить за криминальной хроникой в местных новостях, если хватит у опекунши сил взрастить мальчика под боком, или в новостях любого другого города — если не хватит, и отправится он вместе с сестрой и братом в детский дом. Впрочем, Христофоров вспомнил спокойствие Ванечки и его ровный пульс: «характер нордический» — может, новостей о нем придется ждать и дольше.
— Фильм «Омен» про дьявольского ребенка смотрел? — спросил Христофоров. — Так вот мой Ванечка — один в один. В нем будто заложен неуловимый «ген преступности». Доказать это невозможно, пока мальчик не совершил серьезного преступления, но в том, что кошками и хомяками дело не ограничится, я уверен. Он людей резать начнет. А куда мне идти с этой своей уверенностью? И что можно сделать? Я никогда не встречал такого отчетливого проявления социопатии у ребенка, он уже сейчас опасен. Вот только социопатию убрали из перечня психиатрических диагнозов… Социопатию вы убрали, а куда девать социопатов?
Славыч еще не понимал, куда клонил Христофоров, но на всякий случай хмурился: что делать с социопатами, не знал и он, но то, что они не пропали вместе с диагнозом, конечно, непорядок.
— Спецшкола закрытого типа, — сказал Христофоров и значительно посмотрел на Славыча. — Ничего лучше я не могу предложить. Мальчик вернется в семью, но вместе с ним вернется диагноз «устойчивое расстройство поведения», больше я ему не могу поставить, интеллект у него сохранен, а уж свою устойчивость в поведении он подтверждает каждый день. Сам по себе этот диагноз — ничто, поэ