— Ты серьезно, Крюк? — наконец сказал он, постукивая пальцами по столу. — Семьдесят тебе, тридцать Франции? И ты думаешь, я на это пойду?
— Думаю, да, — ответил я, чуть подавшись вперед. — Потому что вы не просто так меня сюда заманили. Вам нужен я — не Морган, не какой-нибудь местный прохвост, а я. Тот, кто уже держит одну часть карты и знает, как выжить среди акул. Вы сказали, что сокровища Дрейка — это сила. Если я прав, то тридцать процентов этой силы — это больше, чем ничего, что у вас есть сейчас. А мне без семидесяти не справиться. Так что решайте, господин губернатор. Или мы договариваемся, или я ухожу искать удачу в другом месте.
Он смотрел на меня так долго, что я успел пересчитать трещины на деревянной столешнице между нами. Изабелла кашлянула, но я даже не обернулся. Пусть стоит там, как памятник собственной растерянности. Я ждал ответа. В голове мелькнула мысль: а что, если он сейчас позовет охрану? Или просто вышвырнет меня с Тортуги без ничего? Но я гнал эти мысли прочь. Врач во мне привык держать нервы в узде, даже когда пациент на столе уже не дышит, а ты все еще пытаешься его вытащить. Здесь было то же самое — только вместо скальпеля у меня язык, а вместо жизни пациента — моя собственная шкура.
— Ты мне нравишься, Крюк, — наконец сказал он, и голос его стал тише, почти задумчивым. — Упрямый, наглый, но с головой. Ладно. Пусть будет по-твоему. Шестьдесят тебе, сорок — короне. Но не думай, что я поверю в твои сказки про паруса и ром. Ты хочешь больше, чем просто выжить, я это вижу. И я тебе дам шанс. Но если обманешь — поверь, виселица будет самым мягким, что тебя ждет.
Я моргнул. Он согласился? Получилось? Да, он, конечно все равно уменьшил мою долю, но ведь не пятьдесят на пятьдесят.
В горле пересохло. Я ожидал торга, угроз, может, даже шпаги у горла — но не этого. Слишком легко. Слишком быстро. Внутри шевельнулся червяк подозрения: тут подвох. Он не может так просто отдать мне шестьдесят процентов того, что, по его же словам, волнует полмира. Но я не подал виду.
— Договорились, — сказал я. — И я не обману, господин губернатор. Мне это не по карману — ни в прямом смысле, ни в переносном.
Он кивнул, будто ждал именно этого.
В голове крутилось одно: он согласился слишком быстро. Франция, Людовик, вся эта их держава — и я, бывший судовой врач. Это либо удача, либо ловушка, из которой я еще не вижу выхода. Но отступать было поздно. Я уже в игре, и карта Дрейка в моем кулаке — мой единственный козырь.
А ведь всегда, когда моя интуиция мне говорит о подвохе, я оказывался прав. Так было с Роджерсом, когда он согласился за расписку отдать корабль, так было и со Сквиббсом, который «неожиданно» переметнулся в мою команду.
— Ну что ж, Крюк, — сказал он, откидываясь назад. — Раз договорились, давай скрепим это дело. Ты теперь не просто пират. Ты — капер Франции. И я дам тебе все, что нужно, чтобы ты начал копать. Но помни: я слежу. Каждый твой шаг.
Подвох был где-то рядом, я чуял его, как чуют шторм по соленому ветру. Но я уже сказал «да». И теперь оставалось только идти вперед — с картой, с командой и с этой чертовой сделкой, которая могла либо вознести меня, либо отправить на дно.
Я кивнул. Губернатор Жан-Филипп де Лонвийе смотрел на меня с этой своей кривой улыбкой, будто кот, который загнал мышь в угол и теперь решает, съесть ее сразу или поиграть. Сделка была заключена: шестьдесят — мне, сорок — Франции.
Подвох витал в воздухе, но я не мог его ухватить. Изабелла у окна молчала, свеча в ее руке уже почти догорела, и воск тонкой струйкой стекал на пол, застывая в белые лужицы. Комната казалась теснее, чем раньше, — карты, разбросанные по полу, массивный стол, тусклый свет — все давило, будто стены сжимались. Но я держал лицо. Врач во мне знал: если пациент видит твое сомнение, он теряет веру. А здесь пациент — это я сам, то терять веру нельзя.
— Раз договорились, — повторил де Лонвийе, постукивая пальцами по столу, — давай закрепим это как положено. Ты получишь все, что нужно, Крюк. Но сначала…
Он замолчал, и я заметил, как его рука замерла на столе — не просто так, а с каким-то умыслом. Пальцы выбивали ритм, будто он что-то прикидывал. А потом он резко стукнул по столешнице — три раза, четко, как барабанщик перед боем. Я вздрогнул, не ожидая, и в тот же миг услышал щелчок. Тихий, но отчетливый, как звук взводимого курка. Под его ладонью что-то сдвинулось — дощечка, часть стола, о которой я и не подозревал. Она выдвинулась вперед, открывая узкий тайник.
В 21 веке я бы сказал, что это какой-то инженерный фокус, вроде сейфа с кодовым замком, но здесь, в 1657-м, это выглядело почти как магия. Губернатор хмыкнул, заметив мой взгляд, и небрежно сунул руку внутрь.
— Что, Крюк, не ожидал? — сказал он, и в голосе его сквозило самодовольство. — Думаешь, я просто так сижу за этим столом? У каждого свои секреты.
Я промолчал, потому что сказать было нечего. Он вытащил из тайника свернутую бумагу — пожелтевшую, потрепанную, с неровными краями.
Я знал, что это, еще до того, как он развернул ее хотя бы на дюйм.
Карта. Второй фрагмент карты Дрейка — тот, за которым я сюда и полез, рискуя шеей и поджигая склады чужими руками. Он держал ее в руках так небрежно, будто это была этикетка от рома, а не ключ к чему-то, что, по его же словам, волновало полмира. Я сжал кулак сильнее. Два куска. Надеюсь их хватит.
— Вот, — сказал он, протягивая мне бумагу. — Бери. Ты хотел вторую часть — она твоя. Но не думай, что я отдаю ее просто так. Это часть сделки. Ты «копаешь» для Франции, Крюк. И если найдешь что-то, что стоит больше, чем золото, — шестьдесят тебе, сорок нам. Как и договорились.
Я протянул руку, стараясь не выдать, как у меня дрожат пальцы. Я хотел развернуть ее прямо сейчас, вглядеться в линии, в те самые пирамиды и джунгли, о которых говорил Кит, но не успел. Губернатор смотрел на меня слишком внимательно.
Стоит мне замешкаться и он решит, что я слишком жаден или слишком слаб. А слабых здесь не терпят — ни пираты, ни губернаторы. Я сунул карту в карман к первому фрагменту и кивнул.
— Спасибо, господин губернатор, — сказал я ровно. — Это то, что мне нужно. Теперь я могу идти дальше.
Он усмехнулся, откидываясь назад.
— Какой шустрый… Ох, Крюк, ты даже не представляешь, во что ввязался.
— Просветите?
— Хорошо, Крюк, — сказал он наконец, откидываясь на спинку стула. — Ты теперь капер Франции. Давай это оформим, как положено. Чтобы все было чисто.
Я выдохнул сквозь зубы. Оформить. Значит, бумага, подписи, печати — все то, что в будущем назвали бы контрактом, а здесь, в 1657-м, звучало как приговор с отсрочкой.
Губернатор встал, он чуть поморщился — то ли от возраста, то ли от усталости. Он прошел к секретеру в углу комнаты — старому, потемневшему от времени ящику с резными завитками, который выглядел так, будто пережил не одну войну.
Де Лонвийе открыл секретер, я услышал резкий скрип петель. Он порылся внутри, вытащил стопку пожелтевших бумаг. Потом достал перо и чернильницу, поставил все это на стол перед собой. Я смотрел, как он садится обратно, разглаживает один из листов и начинает писать. Перо скрипело по бумаге, оставляя за собой черные завитки.
— «Леттер де марк», — сказал он, не поднимая глаз от бумаги. — Грамота, Крюк. С ней ты — законный пират под флагом Франции. Грабь испанцев, англичан, кого угодно, кто нам враг. Добычу делишь, как договорились. Но если перейдешь черту — если хоть раз ударишь по нашим или продашь нас врагу, — эта бумага станет твоим смертным приговором. Понял?
— Понял, — ответил я. — Грабить врагов, делить добычу, не предавать. Все по-честному.
Он хмыкнул. Я заметил, как Изабелла шевельнулась у окна. Она смотрела на отца, потом на меня, и в глазах ее мелькнуло что-то — то ли любопытство, то ли раздражение. Я не стал гадать. Ее игра — ее дело. Моя — вот эта бумага, что сейчас ложилась на стол передо мной.
Губернатор закончил писать, подул на чернила, чтобы высохли, и смахнул перо в сторону, будто оно ему надоело. Потом вытащил из кармана печать — маленькую, металлическую, с вырезанным гербом, — и прижал ее к листу, предварительно капнув воском сургучом. Я услышал шипение, когда печать коснулась бумаги, и увидел, как воск застыл, оставив четкий отпечаток. Де Лонвийе поднял взгляд на меня.
— Держи, — сказал он, протягивая мне лист. — Теперь ты — Доктор Крюк, капер его величества Людовика Четырнадцатого. «Принцесса Карибов» — твой корабль. Но помни: если что-то пойдет не так, я найду тебя, где бы ты ни спрятался.
Я взял бумагу. Тяжелая, грубая, с запахом чернил и воска. Я пробежал глазами по строчкам — французский текст, аккуратный, с завитками, и мое имя, вписанное жирными буквами. «Доктор Крюк», не пират, а капер. Законный разбойник. Я ухмыльнулся — криво.
Даже не знаю, радоваться мне или готовиться к худшему. Шестьдесят процентов добычи, две части карты Дрейка, команда, корабль — и этот лист, который делал меня кем-то большим, чем я был вчера. Но и кем-то меньшим, потому что теперь я на поводке.
— Спасибо, господин губернатор, — сказал я, сворачивая бумагу и пряча ее в карман к картам. — Я не подведу. И свою долю возьму.
Он снова рассмеялся. Смешливый такой старик.
— Возьмешь, Крюк, — ответил он, откидываясь назад. — Если найдешь. А теперь иди. Докажи, что ты стоишь этой грамоты.
Я открыл было рот, чтобы ответить, но не успел. В дверь вдруг постучали. Громко, настойчиво, будто кто-то там снаружи не просто ждал, а требовал войти. Я напрягся, рука сама дернулась к поясу, где висел мой абордажный крюк.
Губернатор, напротив, выглядел спокойным. Он бросил взгляд на дверь, потом на меня, и на его лице мелькнуло раздражение.
— Войдите, — бросил он.
Дверь распахнулась и я услышал тяжелый топот сапог. Я повернулся, готовый к чему угодно — к аресту, к драке, к тому, что сделка сейчас отменится. Но то, что я увидел, заставило меня замереть.