Эту историю рассказал мне сам профессор Поляков, когда я по второму заходу сдавала зачет по предмету и старалась как могла заговорить ему зубы, потому что затруднялась отличить под микроскопом базальноклеточный рак кожи от плоскоклеточного. Но знания судебной экспертизы и патанатомии в работе педиатра на участке, как ни странно, пригодились.
Прошло несколько лет после окончания института. Сижу на вечернем приеме. Халат на спине взмок, а народу полный коридор.
Входит мама с мальчиком.
Ну, начинаем, как обычно:
– Раздевайтесь. На что жалуетесь?
– Доктор, у сына какие-то странные синяки на животе! И если бы только один раз, так мы бы не обратили внимания, но они появляются регулярно и в одном и том же месте.
Действительно: вся кожа ниже пупка покрыта разноцветными кровоподтеками, а на бедрах царапины и ссадины.
– А еще где-нибудь есть?
– Нет вроде, не замечали…
– Когда появились?
– А вот как в школу пошел, так и заметили.
А кровоподтеки все разноцветные. Это я из судебной медицины помню и даже примерно могу сказать, какие свежие, а какие недельной давности.
И как-то мне неспокойно. Анализы сдали – все хорошо. Пригласила через неделю, попросила папу и маму подождать в коридоре. Вызвала заведующую. Может, ребенка дома бьют или с мальчишками дерется? Мальчик упорно молчит и на вопросы не отвечает. Звоним в школу – ничего. Семья хорошая, у дочки ни малейших следов насилия нет. Родители в ужасе, что их в таком подозревают. Руками-ногами крестятся: «Да разве мы бы тогда привели?!» Даже милицию и органы опеки подключили. Те пошли по соседям. Нет, опять ничего. Семья спокойная. Все работают. Не пьют, не курят, на выходные с детьми в Парк культуры ездят. Ни малейших зацепок.
А к зиме синяки прошли. Ну, решили, что случайность. Только вдруг на следующий год, по осени, мама мальчика опять с выпученными глазами прибегает. Те же симптомы. Все-таки что-то не так. Дошли до директора. Та всех одноклассников по очереди вызвала и допросила с пристрастием.
Тут-то все и раскрылось. Это они в первой четверти спортивной гимнастикой на физкультуре занимались. Девочки – на бревне и на брусьях, а мальчики через козла должны были прыгать. Так он об этого физкультурного козла и бился. Мой пациент был мальчик не очень ловкий. Он старательно разбегался – и вместо того, чтобы оттолкнуться руками о шершавую потрескавшуюся кожу гимнастического снаряда, ударялся о его твердый бок и застывал под неумолимое ржание класса. И так несколько раз подряд, пока осатаневший учитель физкультуры не махал на него рукой и не отсылал лазать по канату. Он забраться-то забирался, а когда съезжал, зажав шершавый канат между ног, обдирал себе бедра.
Такая вот история насилия на уроке физкультуры. Ну, посмеялись, учителю физкультуры поставили на вид, но даже выговор не вкатили – а чем он виноват? А я таким образом освежила в памяти стадии гематом мягких тканей. Пригодились институтские знания. Спасибо профессору Полякову.
Кажется, что может быть проще профессии патанатома? Сиди себе в темной комнате и под микроскопом разглядывай ткани. Ни тебе слез, ни боли, ни общения с перепуганными родственниками, только сухие слова в заключении. Препараты анонимны, они не имеют ни возраста, ни пола, кроме тех, которые заведомо принадлежат только мужчине или женщине. Ткани под стеклом безлики и бездушны.
Слой за слоем специалист препарирует чью-то живую или мертвую плоть, аккуратно окрашивая ее и подготавливая к дальнейшему исследованию, чтобы поставить окончательный диагноз.
Недаром студенты передают из поколения в поколение шутливую песенку, где есть такие слова:
То, что терапевт не скажет,
Завтра вскрытие покажет!
Патанатом – лучший диагност.
Глава восьмаяНефрология,или Почки для дочки
Береза на территории была старше самих больничных строений. Рассказывали, что ее планировали спилить еще при строительстве, но то ли архитектор пожалел, то ли не понадобилось. Так она и осталась расти прямо у входа в центральный вестибюль. Война больницу пощадила, только повыбивало стекла взрывной волной да остались шрамы от осколков по наружной стене, выходящей на Огородникова.
Береза тоже не пострадала, ее даже не задело. С годами она раздалась в ширину, как женщина в зрелые годы, и под тяжестью веток стала крениться в сторону здания. Корни, как вздутые варикозные вены, выступали из земли, посетители спотыкались, чертыхались, даже жаловались, но дерево все равно не трогали, разве что немного подрезали ветки, чтобы не задевали провода трамвайных линий.
В кабинете начмеда на втором этаже в самый солнечный день было сумрачно и прохладно. Девочки из бухгалтерии ворчали, что они и так за бумагами не видят белого света, а тут еще это дерево затеняет комнату. Зато в те летние дни, когда город плавился от жары и пешеходы прилипали подошвами к асфальту, береза была спасением – в старой больнице отсутствовали кондиционеры.
Начмед Левкина задумчиво перелистывала рабочий календарь на следующую неделю. Машинально обвела четверг, шестнадцатое сентября, – надо заехать к отцу. Он после маминой смерти совсем сдал, но переезжать в город отказывался категорически, хотя Вера Алексеевна и звала.
На самом деле он был не родным Вериным отцом. Своего она не помнила, он погиб, разбившись пьяным на газике, когда Верочке было только два года. Через пять лет, когда Вера пошла в первый класс, а ее брат Сережа – в пятый, в доме появился дядя Леша. Сначала он заходил ненадолго, помогал маме с бытовыми хлопотами, потом стал оставаться на ужин, а однажды вечером переехал насовсем. Вера отчима невзлюбила, хотя, если честно, ничего плохого он им не делал. Сутулый, молчаливый, никогда лишнего слова не скажет, но очень работящий. Целый день в ремонтных мастерских пропадал, а потом по хозяйству возился. Через несколько месяцев их дом уже было не узнать. Отчим новый забор поставил, крыльцо починил, крышу переложил. Маме полегче стало, а то они уже и забыли, когда она в последний раз улыбалась – выбивалась из сил одна, да и жизни с отцом в последние годы совсем не было. Он по пьянке очень буйствовал, руку поднимал на нее, на Сережу. Верочку же никогда не трогал – она была его любимицей. Только и запомнилось – его небритая щека у самых глаз да запах кожаной куртки.
Вроде как ни в чем Алексей Иванович и не виноват был, а Вера на него исподлобья смотрела. Не отец, и все тут. А Сережа как раз наоборот, очень к дяде Леше был расположен. На рыбалку вместе ходили, дом перестраивали. И по характеру похожи были – оба молчуны, себе на уме. Верочка была не такая – шустрая, крикливая, ни минуты не удержишь на месте.
Вот и той зимой не удержали.
Сколько раз ей говорили: нельзя по весеннему льду речку переходить, до мостика всего-то метров пятьсот. Но поленилась, скорее домой из школы хотелось. Вот и поскакали с подружкой через полыньи.
Только и услышала хруст за спиной, всплеск и истошный крик, а потом – ледяная обжигающая вода, заливающая нос, уши и широко открытый от ужаса рот. Помнила, как тянули на дно шубка и зимние сапоги, как хваталась за ломающийся лед одной рукой, а второй не отпускала портфель с книгами. Даже не помнила, кричала или нет, лишь видела, как бегут к темной полынье люди с палками и досками, проваливаются в воду и снова поднимаются, спеша на помощь глупым маленьким девчонкам, которых уже засасывает под лед течение реки Туманки.
Очнулась она в больнице, вынырнув ненадолго из липкого температурного забытья. Несколько дней провела в горячке, цепляясь руками за простыни, как за края полыньи. Ей, можно считать, повезло, несколько дней ее жизнь была в опасности, но обошлось. Когда она пришла в себя, заплаканная мама, отводя глаза, сказала, что ее подружка в соседней палате. Потом Вера узнала, что ту девочку все-таки не вытащили, затянуло под лед. Смельчаки ныряли за ней, но так и не нашли. Отчим, говорят, дольше всех нырял. Только через полчаса, когда уже понятно стало, что все, перестал. Сам с двусторонним воспалением легких свалился.
А Верочка в результате получила осложнения на почки. Мучилась страшно: боли, кровь в моче. С унитаза часами встать не могла. Антибиотики пила горстями, тело покрылось струпьями, не понимали, на что аллергия – похоже было, что на все. Врачи в район возили советоваться. С трудом схему лечения подобрали, вроде со временем прошло, хотя с тех пор, как ноги промочит, так и обострение нефрита. И еще каждый день на больничный столик термос с отваром ставили и приказывали пить три раза в день по стакану. Давилась, но пила. Травы горькие, невкусные, но надо так надо.
Два месяца в больнице провалялась. Только к июню оклемалась. Потихоньку окно открывала и вдыхала свежий, пропитанный ароматами березовой рощи воздух.
Перед выпиской медсестра принесла таблетки, положила на прикроватную тумбочку:
– Отойди от окна, продует. И так еле выкарабкалась. Хорошо отец каждый день прибегал. Всё березовые почки приносил. Его так и прозвали на больничной проходной «почки для дочки». Когда тебе совсем худо стало, так он, говорят, даже к знахарке ходил. Она ему и подсказала. Лучшее для человечьих почек – березовые почки. Наберешь на рассвете, заваришь, и вытянет хворь. Так он по утрам в рощу бегал, мешочек каждый день приносил и просил, чтобы тебе свежие заваривали. Ему говорили, что хватит, не надо больше, а он не отставал, другим, говорил, дадите, не обратно же на березы приклеивать. Хороший у тебя отец, спас дочкины почки.
Сказала, плотно прикрыла окно и вышла в коридор.
Верочка аж задохнулась: как отец, он же умер?! Потом поняла, что об отчиме речь.
А мама каждый день после работы забегала.
В тот день девочка смотрела, как она вытаскивает из сумки яблоки. Ничего другого носить не разрешали – почечная диета.
– А где Алексей Николаевич? – вдруг спросила Вера.