— Знаешь, все-таки будет лучше, если мы покажем открытку папе, — медленно сказала она.
— Лучше? — сказал Булле. — Если бы так было лучше, доктор Проктор прямо попросил бы об этом в своей открытке!
— Я знаю, но будь реалистом, Булле. Взгляни на нас. Кто мы такие? Всего лишь дети.
Булле тяжело вздохнул. Он положил руку на плечо Лисе и впился в нее пристальным взглядом, потом сделал глубокий вдох и возвестил благостным голосом:
— Послушай меня, Лисе. Мы с тобой одна команда, нам безразлично, что говорят все прочие. Будто бы мы несчастные игроки из команды в самом низу таблицы, которые вот-вот вылетят в нижний дивизион. Но мы знаем то, чего не знают они. — Булле аж задрожал от вдохновения. — Мы, дорогая Лисе… знаем… ну, знаем… что мы… что там полагается сказать дальше?
— Мы знаем, — продолжила Лисе, — что если друзья помогают друг другу, то один плюс один плюс один будет не три, а гораздо больше.
— Вот-вот! — сказал Булле. — Ну? Так что? Твой ответ «да» или «нет»?
Лисе долго смотрела на Булле. Потом сказала всего одно слово:
— Прикрытие.
— Прикрытие? — ничего не понимая, повторил Булле.
— Я беру с собой прикрытие-зонтик. С собой можно брать только то, что начинается на букву «П», а насколько я знаю, в это время года дождь в Париже идет непрерывно.
Булле два раза моргнул. Потом до него дошло.
— И-и-и! — восторженно закричал он и запрыгал на месте. — Мы едем в Париж! Канкан! Шампанское! Танцовщицы! Елисейские Поля!
Он продолжал кричать обо всех парижских прелестях, пока Лисе не остановила его. Пора было ложиться спать.
Когда Лисе пожелала родителям спокойной ночи и папа закрыл дверь в спальню, девочка, как обычно, осталась сидеть на своей кровати, глядя на желтую занавеску на втором этаже дома напротив. Она знала, что очень скоро на занавеску упадет слабый свет лампы и начнется вечернее представление — театр теней — для единственного зрителя, самой Лисе. Крохотные пальчики Булле будут бросать на занавеску тени, их силуэты будут выглядеть как танцовщицы, выплясывающие канкан. И Лисе, глядя на тени, будет думать об истории, которую им рассказывал доктор Проктор, о таинственном исчезновении Жюльет много лет назад. Дело было примерно так.
Жюльет и доктор Проктор встретились в Париже и полюбили друг друга. В один прекрасный день несколько недель спустя Жюльет постучала в дверь его комнаты в пансионе. Он ужасно обрадовался, когда девушка спросила, не хочет ли он жениться на ней.
И в то же время ужасно удивился, когда она попросила его сейчас же сесть на мотоцикл и отправиться в Италию, в Рим, чтобы заключить там брак, причем как можно скорее. Жюльет ну никак не могла объяснить всю эту спешку, поэтому доктор Проктор аккуратно упаковал свой единственный приличный костюм и отправился в путь, ни о чем не спрашивая. Впрочем, он подозревал, в чем причина. Папа Жюльет был бароном. И хотя семья барона Маргарина перестала быть богатой семьей давным-давно, барон по-прежнему считал, что изобретатель-неудачник, да еще и норвежец по национальности, не слишком подходящая пара для баронской дочери Жюльет. И вот Жюльет и Проктор помчались на мотоцикле ночью через всю Францию, чтобы вступить в брак. Они только что заправились в одной деревне рядом с итальянской границей и подъехали к мосту. Тут-то все и случилось. Что именно случилось, доктор Проктор так и не понял. Перед глазами у него вдруг потемнело, а когда он очнулся, то обнаружил, что лежит на асфальте и горло у него болит. Плачущая Жюльет стоит, склонившись над ним. За ее спиной виден приближающийся черный лимузин. Жюльет говорит, что это лимузин ее отца, барона, и ей надо поговорить с отцом наедине. Пусть Проктор едет дальше в Италию и ждет ее там. Доктор Проктор еще не вполне пришел в себя и вдобавок растерялся, поэтому безропотно подчинился. Но, обернувшись на противоположной стороне моста, он увидел, что Жюльет садится в лимузин, лимузин разворачивается и уезжает. Тогда доктор Проктор видел свою Жюльет в последний раз.
Лисе вздохнула. Вторая часть истории профессора о юношеской любви была такая же грустная, как и первая.
Прождав Жюльет на границе три дня, доктор Проктор позвонил ей домой с телефона-автомата в приграничном кафе. Трубку взял сам барон. Он объяснил, что Жюльет взялась за ум и поняла, что никак не может выйти замуж за Проктора. Она очень сожалеет, но все это для нее очень тяжело, и она не хочет больше говорить с Проктором и видеть его. Так будет лучше.
Потрясенный и измученный доктор Проктор вернулся на мотоцикле в Париж. В пансионе его уже поджидал полицейский, он протянул доктору некий конверт и грубо предложил прочитать письмо. Там говорилось, что студента Проктора исключают из университета и выдворяют из Франции в связи с подозрением о его принадлежности к организации террористов, изготавливающих оружие массового поражения. Основой для подозрения стал случай, когда во время эксперимента в химической лаборатории студент Проктор и еще один студент-норвежец чуть не взорвали весь университет.
Доктор Проктор попытался объяснить полицейскому, что они с коллегой всего лишь допустили ошибку, работая над порошком для машины времени. И вообще, не было никакого «страшного взрыва», взрыв был совсем не страшный, ни капельки. Полицейский велел Проктору отправляться в комнату собирать чемодан. Проктор был готов поклясться, что за высылкой скрывался барон Маргарин. Но сделать ничего было нельзя.
Вот так и вышло, что много лет назад страдающий от несчастной любви молодой человек приехал в Осло и в конце концов осел в покосившемся и всеми забытом доме в самом конце Пушечной улицы. В основном потому, что дом был дешевым, без телефона, и туда вообще никто не приходил. Идеальное жилье для того, кто любит разговаривать только сам с собой и непрерывно что-нибудь изобретает.
Лисе сидела в спальне своего красного дома и смотрела на синий дом профессора. Ей пришла в голову мысль, что это она, Лисе, во всем виновата. Это ведь она настояла, чтобы доктор Проктор отправился в Париж на поиски Жюльет Маргарин, верно? Конечно она. И вот теперь он попал в беду, причем неизвестно, в какую именно.
Балет в театре теней, устроенный пальцами Булле на противоположной стороне улицы, закончился поклоном. Потом пальцы превратились в уши кролика, помахали, что означало «Спокойной ночи!», и свет погас.
Лисе вздохнула.
В эту ночь ей спалось плохо. Она думала о слишком темных подвалах, слишком волосатых перувианских пауках, слишком больших городах и о том, что дальше все пойдет наперекосяк.
А на другой стороне улицы сладко спал Булле и видел во сне, как он летает по воздуху благодаря ветрогонному порошку, расшифровывает тайные послания, спасает гениальных профессоров и все — ну совершенно точно все-все — идет прекрасно. Но главным образом ему снилось, как он танцует канкан на сцене парижского кабаре «Мулен руж»,[3] а восхищенная публика и все танцовщицы хлопают в такт и кричат: «Бул-ле! Бул-ле!»
Глава 3. Часовая лавка «Лангфракк»
Взгляд фру Стробе скользнул поверх ее невероятно длинного носа, прошел сквозь невероятно толстые стекла очков, сидящих на самом кончике носа, упал на детей, сидящих в классе перед ней, и вонзился в самого маленького из них.
— Господин Булле! — Голос ударил подобно хлысту.
— Фру Стробе! — прозвучал ответный удар хлыста от этого самого маленького ученика. — Какое удовольствие прикажете доставить вам в это невероятно прелестное пятничное утро, которое по красоте своей не уступает ничему, кроме вашего прекрасного, громоподобного руководства, о моя наставница и властительница дум?
Как и всегда, услышав ответ Булле, фру Стробе едва не взорвалась. Но не от возмущения — от смеха. А в глубине души ей было даже лестно.
— Во-первых, перестань насвистывать эту дурацкую мелодию… — начала она.
— Не так громко, фру Стробе! — прошептал Булле, вытаращив глаза в притворном испуге. — Это же «Марсельеза». Не дай бог, сотрудники французского посольства услышат, как их гимн называют дурацкой мелодией, — они сразу сообщат своему президенту, и он немедленно объявит войну Норвегии. Французы любят воевать, хотя абсолютно не умеют. Вы когда-нибудь слышали о Столетней войне, которую они вели с англичанами, фру Стробе?
Весь класс засмеялся. Фру Стробе постучала кончиками пальцев по столу и впилась глазами в лицо странного крохотного мальчика, зачисленного к ней в класс прошлой весной.
— Если бы ты не насвистывал эту мелодию, а слушал меня, то обнаружил бы, что я рассказываю как раз о Столетней войне во Франции, господин Булле. Ну и что же я, например, сказала только что о Жанне д’Арк?
— О Жанне д’Арк? — повторил Булле и почесал под левым ухом. — Гм-гм. Какое знакомое имя. Это же дама, правда?
— Точно.
— Знаменитая исполнительница канкана?
— Господин Булле!
— Нет-нет. А дополнительный вопрос можно?
Фру Стробе вздохнула:
— Жанна д’Арк была милой набожной деревенской девочкой. В юности ей было мистическим образом предсказано, что она найдет наследника французского престола, который прячется где-то во Франции, и поможет ему.
— Очень знакомая история, — сказал Булле. — А эта Жанна, случайно, не получала открытку из Парижа с редкой маркой тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года?
— О чем ты болтаешь? Жанна д’Арк узнала свою судьбу от ангелов, их голоса раздавались прямо у нее в голове!
— К сожалению, фру Стробе, в моей очень маленькой, но во всех остальных смыслах совершенной голове произошло небольшое короткое замыкание.
Булле посмотрел на Лисе, которая положила на парту голову и закрыла макушку руками.
— Это больше не повторится, фру Стробе, — сказал Булле. — Так что же случилось с этой дамой?
Фру Стробе оперлась на учительский стол.
— Об этом я и веду речь. Жанна д’Арк нашла дофина — наследника престола, и вместе они сражались с англичанами. Юная дева надела на себя воинские доспехи, научилась орудовать мечом, как настоящий воин, и возглавила французскую армию. Она до сих пор является национальным героем Франции. Запишите это, все!