— Прекрасно! — воскликнул Булле. — Милая девочка стала героиней. Люблю истории со счастливым концом!
Фру Стробе опустила свой очень длинный нос, так что он почти коснулся стола, и взглянула на класс поверх очков.
— Не очень-то он и счастливый. Жанну взяли в плен и продали англичанам, которые приговорили ее к смертной казни за колдовство. Потом созвали население Руана на площадь, где Жанну привязали к столбу, навалили вокруг гору дров и подожгли.
И тут из-за парты донесся тонкий умоляющий голосок:
— Но тут пришел принц и спас ее!
Все повернулись к Лисе, которая поспешно зажала рот ладошкой. Никто — и в первую очередь она сама — не ожидал услышать от нее такое.
— Посмотри на картинку в учебнике, Лисе, — сказала фру Стробе. — Любому видно, как языки пламени лижут белое платье Жанны д’Арк. Неужели похоже, чтобы она спаслась?
— Нет! — хором крикнул весь класс.
— Она не спаслась, — сказала фру Стробе. — Ее сожгли на костре, а обугленное тело бросили в реку. Жанне д’Арк было тогда всего девятнадцать лет.
Лисе посмотрела на картинку в учебнике истории. Лицо девушки напомнило ей другое лицо на другой картинке. Лицо Жюльет Маргарин в коляске мотоцикла доктора Проктора. При мысли о таком ужасе у Лисе навернулись слезы на глаза.
— Конечно, девушка должна была умереть, — сказал Булле.
Фру Стробе сняла очки.
— Почему ты это говоришь, господин Булле?
— Чтобы стать настоящим героем, надо по-настоящему умереть.
Класс засмеялся, но фру Стробе утвердительно кивнула.
— Может быть, так оно и есть, — пробормотала она. — Может быть, и так.
Прозвенел звонок, и не успела фру Стробе сказать: «Всем хороших выходных!», как первый школьник уже выскочил из дверей. Потому что это был последний урок пятницы и звонок означал свободу.
Надевая куртку возле вешалки в коридоре, Лисе услышала, как другие девочки возбужденно говорят о какой-то вечеринке, на которую приглашены все. Все, кроме нее. И кроме Булле, конечно. Она услышала, как они шепчутся, мол, какой он маленький и чудной, ведет себя странно и говорит непонятное.
— Привет!
Булле прыгнул на скамейку рядом с ней и расстегнул куртку.
Девочки тут же принялись шушукаться и хихикать пуще прежнего. Потом самая смелая из них повернулась к Лисе и Булле, а остальные, спрятавшись за ее спиной, захихикали в голос.
— И что же будут делать наши голубки в выходные?
— Во-первых, ты не знаешь, что значит слово «голубки», милочка, — сказал Булле, снова застегивая куртку, что было очень легко, потому что там и было-то всего-навсего две пуговицы. — Но если у тебя в мозгу найдется местечко, то запомни, что «голубки» — это на самом деле уродливые птицы, покрытые панцирем, как у черепахи, которые выклевывают глаза у своих детей и тем питаются. Во-вторых, мы приглашены на одну смертельно скучную вечеринку, на которую мы уж точно не пойдем. Осло вообще город унылый. — И Булле зевнул.
— Сам ты унылый, — огрызнулась девочка, подбоченившись, но, похоже, более достойного ответа не придумала. Поэтому она просто бросила: — Пока!
— Пока-пока! — повторили другие девочки за ее спиной.
Но одна не удержалась и спросила:
— А все-таки что вы будете делать?
— Мы, — сказал Булле, спрыгнул со скамейки и встал рядом с Лисе, — отправимся в Париж, в «Мулен руж», и будем отплясывать канкан. Хороших вам выходных, малышки.
Лисе не обернулась, но она знала, что девочки смотрят им вслед, разинув рот, когда они вместе с Булле вышли на улицу, под яркие лучи осеннего солнца.
Лисе и Булле сели на семнадцатый трамвай, который привез их на Ратушную площадь Осло. Там они вышли и отправились на улицу Росенкранц — неширокую, с интенсивным движением, обилием магазинов и толпами людей. В конце улицы, над красной дверью и маленькой витриной с множеством часов, и в самом деле обнаружилась вывеска «Часовая лавка ЛАНГФРАКК».
Пружины входной двери оказались такими тугими, что пришлось навалиться на дверь изо всех сил.
И все равно дверь лишь приоткрылась. Пружины протестующе завизжали, как будто вообще не хотели впускать Лисе и Булле. Когда дети в конце концов вошли и выпустили ручку, дверь с грохотом захлопнулась. Сразу исчезли все уличные звуки, внутри раздавалось только тиканье часов. Тик-так, тик-так, ну и так далее. Лисе и Булле осмотрелись. Хотя на улице ярко светило солнце, в пустом магазине было странно темно. Им показалось, что они вдруг очутились в другом мире. Здесь были, наверное, сотни часов! Часы были повсюду: на стенах, на полках, на столе…
— Привет! — крикнул Булле.
Никто не ответил.
— Какие-то все часы старые, — прошептала Лисе, — и странные. Посмотри вон на те, с секундной стрелкой. Они же… идут назад.
В этот момент к тиканью присоединился жалобный кричащий скрип, как от несмазанного колеса.
Булле и Лисе повернулись в ту сторону, откуда шел звук, — в дальний конец магазина, где висела оранжевая занавеска с изображением слона.
— Кто… — прошептала Лисе, и в ту же секунду занавеска сдвинулась.
Булле и Лисе так и ахнули. К ним быстро приближалась странная фигура. Это была высокая женщина, самая высокая из всех, кого они когда-либо видели. И все в ней было тонким, длинным и заостренным. Кроме прически, имевшей вид того растения, которое перекатывается по пустыне и пускает корни там, куда его принесет ветер. Это перекати-поле пустило корни над таким высохшим лицом, что определить возраст было совершенно невозможно. К тому же глаза были густо подведены черным, а на тонких губах пламенела ярко-красная помада. На женщине было длинное, до пят, кожаное пальто,[4] не до конца застегнутое, так что сразу стали понятны источник скрипа и скорость ее передвижения. Дело в том, что одна ее нога была деревянной, и обута эта нога была в роликовый конек, а колесики его давно надо было хорошенько смазать. Отталкивалась хозяйка лавки другой ногой.
Резко затормозив, женщина неприветливо посмотрела на посетителей и сказала сиплым шепотом, который пронесся по старому дому, как ветер:
— Вы ошиблись дверью, дети. Уходите.
Лисе испуганно попятилась к двери, ей срочно захотелось уйти — уж очень неприятным был голос, а изо рта этой особы вдобавок шел неприятный запах с примесью вони сырого мяса и грязных носков. Но Булле остался стоять, с любопытством разглядывая женщину в кожаном пальто.
— Почему эти часы идут задом наперед? — спросил он и ткнул пальцем за ее плечо.
Женщина ответила, не оборачиваясь:
— Отсчитывают время, оставшееся до конца света. А ваше время уже истекло. Вон!
— А вот те? — Булле показал на другие часы. — Они стоят. Вы продаете сломанные часы?
— Какой вздор! — фыркнула хозяйка. — Эти часы показывают, что время остановилось. Может быть, они правы.
— Время не может остановиться, — сказала Лисе, успевшая взять себя в руки.
Женщина перевела взгляд на нее.
— Ты явно ничего не понимаешь во времени, глупая девчонка, поэтому закрой свой мерзкий рот. Дело в том, что все в истории происходит одновременно и всегда, снова и снова. Но у большинства людей такой маленький мозг, что они неспособны все схватывать сразу, поэтому думают, будто события происходят одно за другим. Тик-так, тик-так. А теперь все, больше у меня нет времени на болтовню, прочь отсюда, спасибо.
Она повернулась на своем коньке и подняла ногу, чтобы оттолкнуться.
— Это противоречие, — сказал Булле. — Если время остановилось, значит все оно принадлежит вам.
Женщина медленно повернулась к нему:
— Гм. Похоже, у лилипута мозг не лилипутский.
И все же уходите.
— У нас есть марка на продажу, — сказал Булле.
— Марки меня не интересуют. Вон.
— Марка тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года, — сказала Лисе. — А выглядит как новая.
— Как новая, говоришь? — Бровь хозяйки, похоже нарисованная черным и очень острым карандашом, иронически приподнялась. — Дай посмотреть.
Лисе протянула ей марку на ладони.
Женщина вынула из кармана лупу и наклонилась.
— Гм, — сказала она. — Феликс Фор. Откуда у вас это?
— Секрет, — сказала Лисе.
Теперь и вторая бровь хозяйки выгнулась дугой.
— Секрет?
— Так точно, — сказал Булле.
— Похоже, марка промокла, — произнесла женщина хриплым шепотом. — Кроме того, с края есть что-то белое… Вы мыли ее с мылом?
— Нет, — сказал Булле, не заметив предостерегающего взгляда Лисе.
Женщина вытянула указательный палец и поскребла марку длинным красным ногтем, потом сунула палец в рот — узкую щель на иссохшем лице. Пожевала. И тут взвились сразу обе ее брови.
— Чтоб вам провалиться, — прошептала она.
— Что-что? — сказал Булле.
— Покупаю. Сколько вы хотите?
— Не много, — сказал Булле. — Чтобы хватило на два билета в… Ой!
Он сердито посмотрел на Лисе, которая пнула его по ноге.
— Четыре тысячи крон, — сказала Лисе.
— Ах ты, кошка-девятихвостка![5] — возмутилась женщина. — Четыре тысячи крон за почтовую марку с изображением никчемного президента-покойника?
— Хорошо, три тысячи… — начал Булле, но вскрикнул, получив новый пинок по ноге.
— Четыре тысячи, или мы уходим, — сказала Лисе.
— Три тысячи плюс каждому часы, — сказала женщина. — Например, вот эти, которые идут медленно, — они для тех, у кого очень много дел. Или вот эти, которые идут быстро, — эти для тех, кому скучно.
— Да! — крикнул Булле.
— Нет! — сказала Лисе. — Четыре тысячи. А если вы не согласитесь в течение пяти секунд, цена поднимется до пяти тысяч.
Хозяйка лавки свирепо посмотрела на Лисе. Открыла рот, чтобы что-то сказать, но передумала, поймав взгляд Лисе. Вздохнула, закатила глаза и с безнадежным видом воскликнула:
— Ладно, я согласна, девчонка-кровопийца.
Женщина умчалась на коньке за занавеску и вернулась, держа в руках пачку купюр, которую протянула Булле. Он поплевал на большой палец правой руки и стал их пересчитывать.