Я предрасположен к ипохондрии и поэтому день за днем иду к смерти. Говорят, что у Цезаря был слуга, который стоял позади него и всегда шептал ему на ухо: Memento moriendum esse («Помни о том, что ты смертен»). А мне нужен тот, кто скажет: «Помни, что ты живешь и у тебя нет повода для беспокойства». К сожалению, этот страх начался у меня еще в детстве. С раннего возраста я почти перестал получать удовольствие от жизни, потому что постоянно имел дело с самим собой. Во время каждой поездки на электричке я ждал, что мне станет плохо и у меня начнется рвота, однако это случилось лишь однажды, да и то не в поезде, а в машине. На этой машине я ехал из Бельцига[2] с «Праздника крепости», на котором съел гигантский кусок наполовину сырого кабана. Тогда для того, чтобы мне стало плохо, необязательно даже было ехать в автомобиле. Мало того: это произошло в чужом автомобиле, что делало эту историю еще более неловкой.
В ту пору я, как бы на всякий случай, испытывал страх по любому поводу. Страх перед общественным транспортом, автомобилями, закрытыми помещениями, темнотой, болезнью, сильным шумом, большим количеством людей и так далее. Позже добавился страх перелетов: когда я оказывался в самолете, страх высоты объединялся с клаустрофобией. Страх смерти тоже присутствовал. Во время моего первого рейса в Париж с задней дверью было что-то не так, поэтому самолет должен был лететь очень низко, чтобы не терять кислород и не снижать давление. Приятель, сидевший передо мной, повернулся ко мне и произнес: «Конец». После того как все действия экипажа оказались бесполезными, нам пришлось сделать промежуточную посадку и пересесть на другой самолет. Тогда моя вера в безопасность полетов была окончательно подорвана.
Во время моего следующего полета сразу после взлета раздался хлопок, и на пассажиров полилась едкая жидкость. Попутчик, сидевший сзади, пояснил, что это гидравлическая жидкость.
Так как он выглядел достаточно серьезно, я решил, что у него есть обоснованное представление о происходящем, и с ужасом думал, что мы падаем. Позже выяснилось, что владелец закусочной из Венгрии хотел провезти контрабандой из Египта пряный соус. Он взял несколько контейнеров в ручную кладь и разложил в багажные отделения у нас над головами. Из-за повышения давления при взлете контейнеры с соусом лопнули.
После этого случая я долго не мог успокоиться. Я уже не хотел отправляться в отпуск, если при этом было необходимо лететь. Если даже я оставался невредим и с пользой для здоровья проводил время, то все равно весь отпуск я думал о неизбежном обратном полете. Позже, когда уже играл с группой, я вообще хотел отказаться от концертов за рубежом, только чтобы не летать. Но именно по этой причине я бы сам скоро вылетел из группы.
Однажды, когда мы возвращались из Мексики, в полете снова раздался сильный грохот. Вокруг нас стало очень светло, и я подумал: что-то взорвалось и горят двигатели. Из-за страха я не уловил, что это свет прожекторов самолета отражается от облаков. На мониторах в салоне было видно, что мы стабильно быстро снижаемся. Затем мониторы вообще погасли. Я подумал, что теперь действительно умру. Ведь, в конце концов, мы снова и снова слышим в новостях о том, что самолеты разбиваются, и в этих катастрофах всегда погибают реальные люди. Я решил, что теперь я один из них. Я понял, что значит лично беспокоиться о состоянии самолета. Я почувствовал огромное давление на грудь. Наш гитарист, чье место было перед нами, повернулся и махнул нам на прощание. Я схватил вокалиста, сидевшего рядом со мной, за руку и сказал: «Я не хочу умирать». Он, все еще довольный тем, что только что написал забавный текст, ничего мне не ответил. Между нашими руками был только мой холодный пот. Вопреки страху мне стало неловко, что я так вспотел. Тогда на ум мне пришли короткие два слова: «Ну да». Все же в итоге мы не разбились. Когда все закончилось, нам сказали, что в самолет ударила молния, компьютеры вышли из строя, поэтому пилоту пришлось управлять самолетом вручную, что, как ни странно, в наше время еще возможно. Это был огромный самолет, и он подвергался сильным нагрузкам, наверное, следовало сделать что-то другое, а не сообщать пассажирам о всяких там «ручных управлениях».
Стюардессы сидели, пристегнувшись, на откидных сиденьях и молчали. Компьютеры снова заработали только через полчаса, и все это время нас трясло между грозовыми облаками.
После этих происшествий я был крайне обеспокоен. Я раздобыл у друга своего брата кусочек обшивки сбитого самолета, потому что статистически практически невозможно, чтобы какая-то часть самолета падала дважды. С этой частичкой я чувствовал себя немного безопаснее. Я возил ее с собой в багаже и всегда думал о том, сколько путаницы она может наделать, если когда-нибудь я все-таки разобьюсь. В этом случае после катастрофы специалистам предстоит трудоемкая кропотливая работа: снова собрать все детали, чтобы выяснить причину падения. Когда моя маленькая частичка самолета будет признана посторонней, безусловно, это жутко всех удивит.
Недостатком этого предмета в ручной клади было то, что на контроле безопасности мне приходилось постоянно рассказывать историю о том, как ко мне попала эта частичка самолета и почему я везу ее с собой. После долгих разбирательств мы достигали приблизительного взаимопонимания, и в виде исключения мне разрешали взять этот кусочек обшивки с собой. Это выглядело несколько подозрительно, но, по крайней мере, она не могла потеряться в ручном багаже. Помимо этого, своими острыми краями она рвала мои вещи. Потом я стал заворачивать ее в запасные трусы. Однажды с тяжелым сердцем я решил оставить ее дома. В качестве замены у меня была масса других маленьких талисманов и амулетов. Карманы моих брюк были вытянуты и пришли в негодность, потому что я просто не осмеливался вытащить оттуда талисманы. Я думал, что боги обидятся на меня, если я буду пренебрегать этими волшебными предметами.
Раньше, чтобы легче переносить полеты, я пил много алкоголя. Но даже когда был сильно пьян, я просто не мог уснуть и еле сдерживал страх. Я был настоящим наказанием для своих попутчиков.
Потом я раздобыл капли «Валиум». После них в самолете я превращался в овощ и пускал слюни из приоткрытого рта. Когда мы приземлялись в месте назначения, я с трудом мог выйти на дрожащих ногах, но все еще испытывал страх. Весь день я постоянно повсюду спал, а на концерте был вялым и немощным.
Я купил все книги, в которых говорилось о боязни летать. Но они не помогли мне, разве что теперь я точно знал, как следует безопасно летать, а еще что крыло не отломится, хоть и может сильно качаться вверх и вниз.
В конце концов мне порекомендовали гипнотизера. Он установил, что страха именно перед полетами у меня нет, а есть просто страх, который становится очевидным только во время полета. Я должен был бороться с причиной своей бесконечной тревоги. Поэтому сначала мы пытались выяснить, когда и где возникло основание для моего страха. Он загипнотизировал меня, я погрузился в свою жизнь и оказался в моменте своего рождения.
Тогда в качестве отправной точки он положил на пол подушку. За каждый опыт, имеющий решающее значение в моей жизни, он клал еще одну подушку. Хотя я был загипнотизирован, я все еще мог ходить и двигался туда-сюда между подушками. Я должен был остановиться, если почувствую что-то неприятное. Так как я остановился между первыми двумя подушками, мы пришли к выводу, что, вероятно, ребенком я запутался в одеяле или не смог дотянуться до дверной ручки, когда очень хотел выйти из комнаты. Видимо, тогда и возник страх, потому что младенец еще не понимает, почему некоторые вещи могут быть так неприятны или просто невозможны. На следующей встрече он привел меня, взрослого человека, к малышу, каким я когда-то был, для того, чтобы я сам себя успокоил. На третьем сеансе я размышлял над выбором ландшафта и искал варианты выхода из здания старой фабрики, которую сам придумал. Это было похоже на компьютерную игру, только без компьютера и стрельбы.
Это воздействие совсем не помешало мне. Ведь мне пришлось летать и дальше. Тогда у нас был гастрольный тур по Австралии. Самолет был заполнен группами, и все вместе в этой огромной штуке мы летали от концерта к концерту, потому что в Австралии города расположены довольно далеко друг от друга. Совсем не без оснований музыканты считаются неблагонадежными. Нас привезли в аэропорт часа за три до вылета, поэтому к моменту посадки мы все были уже безнадежно пьяны – ведь надо же было чем-то занять время до взлета. В салоне мы расселись кто где захотел. Когда самолет взлетел, все вскочили и пытались остаться стоять, но не смогли удержаться на ногах. Свалившись, мы громко захохотали и заскользили по проходу.
Все, кроме меня, расценивали полет как что-то вроде поездки в метро, некоторые даже разрисовывали стены фломастером. У кого-то весь полет на коленях сидела женщина, и они безудержно целовались. На мониторах демонстрировали видеозаписи групп, которые летели с нами. Те музыканты, чьи ролики еще не показывали, рычали и пытались попасть в экран банкой из-под пива. Когда же дело доходило до их видео, они шипели, пытаясь таким образом призвать остальных к тишине, чтобы все смогли вслушаться в музыку. Конечно же, это не приносило результата.
Иногда самолет довольно экстремально трясло, потому что нам приходилось уклоняться от облаков дыма лесных пожаров или потому что портилась погода. Тогда все орали, громко смеялись и шутили. Казалось, никто не испытывал ни малейшего беспокойства. Тут мой страх ушел прочь, потому что все получали от полета такое удовольствие, что он просто не мог быть опасен. Клаудия Шиффер однажды сказала, что самолет – это единственное место, где она может по-настоящему расслабиться. Сначала я рассуждал, что если полет ее расслабляет, то у нее, наверное, скверная жизнь, но потом попытался прочувствовать, как смотрит на это сама Клаудия Шиффер. Постепенно все мое напряжение прошло, но я все еще стоял на очень тонком льду.