[5]) возвращались домой; остальные войска оставались на зиму на отвоёванных ими территориях.
Теперь про Отдельный Кавказский корпус. Начав боевые действия несколько позже, части корпуса вторглись в пределы Азиатской Турции. 23 июня, после трёх дней осады, пала хорошо укреплённая, окружённая двойной высокой стеной, крепость Карс. Через месяц войска Паскевича овладеют крепостью Ахалкалаки, затем – несколькими крепостями поменьше; чуть позднее падут Поти и крепость Баязет.
Тем не менее к маю 1829 года на европейском театре военных действий военные силы Порты чуть ли не в два раза превышали численность русских войск (с учётом 40-тысячного албанского ополчения почти 190 тысяч против 100 тысяч). В азиатской части 100-тысячному войску османов противостояло лишь 20 тысяч генерала Паскевича.
Но и это не всё. Турки, подстрекаемые британцами, всячески содействовали дестабилизации в Персии и нагнетанию там антироссийских настроений. К слову, персам было что держать за пазухой. Согласно Туркманчайскому мирному договору 1828 года, заключённому между Российской и Персидской империями, Персия подтверждала переход к России части Каспийского побережья до Восточной Армении (с переселением туда армян из Ирана). Кроме того, персидский шах обязывался выплатить России немалую контрибуцию в 10 куруров туманов[6], или 20 миллионов рублей.
Персы скрипели зубами. Неприкрытое унижение со стороны могущественного соседа лишило их сна. Трущобы требовали крови и, конечно, зрелищ. Впрочем, тучи сгустились уже давно.
Сенатор Константин Фишер вспоминал:
«По неожиданной кончине Александра I князь [Меншиков] написал к новому государю письмо, прося о принятии его в службу. Он был принят генерал-адъютантом по-прежнему и вслед за тем отправлен в Тегеран с чрезвычайным посольством. Персидский кабинет замышлял уже вероломство: сначала князь принят был хорошо, но потом его арестовали, и он, едва ли не более года, лишен был свободы. Наконец разрешено ему выехать, и тут прислан был к нему какой-то сановник с предостережением: советовали князю ехать каким-то необычным путем, потому что на главной дороге ему грозит опасность от раздраженного народа. Между тем князь узнал под рукой, что на тот необычный путь, на который ему указывали, подосланы были убийцы. Князь совершенно неожиданно направился на главную дорогу и проехал благополучно. Весной 1827 года воротился он в Петербург».2
Осенью 1828 года в Персию прибыло новое русское посольство во главе с Александром Грибоедовым (автором «Горя от ума»), в задачу которого входило добиться от шаха выполнения статей мирного договора.
В результате, из Персии тысячи армян потянулись на родину, которая к тому времени стала частью Российской империи. Пожелали вернуться и евнух шахского гарема, и главный казначей, и даже хранитель драгоценных камней шаха – тоже армянин. Известие о последнем окончательно взбесило Фетх Али-шаха[7]. Персы потребовали выдать беглеца, на что Грибоедов ответил решительным отказом. Когда же в русской миссии укрылись две армянки из гарема одного из родственников шаха, чаша терпения последнего переполнилась.
30 января (11 февраля) 1829 года толпа из тысяч религиозных фанатиков напала на русское посольство в Тегеране (по иранским данным, в тот день у посольства находилось около 100 тысяч человек). В схватке погиб весь казачий конвой миссии (35 казаков) и сам Грибоедов. Согласно записям единственного уцелевшего – секретаря дипмиссии Ивана Мальцова, – в результате нападения погибли 37 находившихся в посольстве человек и 19 нападавших; считается, что один только Грибоедов, отстреливаясь от исламистов, убил 18 человек. (Тело дипломата, изуродованное до неузнаваемости, было опознано по шраму на кисти левой руки, оставленному в памятной дуэли с Якубовичем в 1818 году.)
Резня в Тегеране вызвала серьёзный дипломатический скандал. В Санкт-Петербург прибыл внук шаха Хосрев-мирза, который, помимо извинений за убийство посла, преподнёс российскому императору Николаю I знаменитый алмаз «Шах»[8].
Здесь следует пояснить следующее. Россия – не Восток: русский царь не стал требовать от персидского шаха компенсацию за пролитую кровь. Империя Романовых, считали в Петербурге, была выше восточных средневековых традиций – в том числе таких, как «выкуп за кровь». Другое дело – контрибуция. И те 10 куруров (20 миллионов рублей) для России, находившейся в состоянии войны с Османской Портой, были не лишними. Тем не менее к декабрю 1828 года Персидский двор смог выплатить меньше половины (8 куруров) от ожидаемого. Понимая, что больше с персов вряд ли что удастся взять, император Николай I потребовал прислать в Петербург посольство с извинениями, а также наказать виновных. И тот факт, что представители шаха всё-таки явились к царю, уже было большой победой русской дипломатии.
Миссия принца Хосрев-Мирзы прибыла в Петербург в первых числах августа 1829 года; внук шаха был удостоен Высочайшей аудиенции в Зимнем дворце, во время которой вручил Николаю I шахскую грамоту – так называемое «извинительное письмо». Император был настроен миролюбиво. Выслушав грамоту, монарх произнёс:
– Я предаю вечному забвению злополучное тегеранское происшествие…
По знаку Хосрев-Мирзы были внесены дорогие подарки. Помимо алмаза «Шах», императору преподнесли двадцать редкостных манускриптов, кашемировые ковры, жемчужное ожерелье для императрицы, саблю для наследника Александра и восточные украшения для великих княжон. Монарх остался доволен и подаренными великолепными арабскими скакунами из личных конюшен шаха.
Хотя Николаю от персов нужны были не подарки. Тем более что удивить драгоценностями самодержца самой большой империи было не так-то просто; неужели шах забыл, что богаче русского царя не было под луной ни одного монарха?.. Поэтому, оценив миролюбивый жест соседей, император оказался великодушен: он снизил сумму контрибуции, предусмотренной мирным договором, до минимума, увеличив срок выплаты на пять лет. Прощаясь с принцем, Николай буквально осыпал миссию подарками. Достаточно сказать, что в числе последних оказались даже 12 орудий новейшего образца; а для перевозки подарков понадобилось две сотни лошадей.
Хосрев-Мирза от устроенной ему в России встречи был в восторге. Но ещё больше оказался доволен российский император Николай. Ведь он добился от персов главного – нейтралитета в конфликте России с Портой. «Тегеранский инцидент» был улажен, а финал русско-турецкой войны – предопределён.
Хотя угроза – осталась. Восток – есть Восток…
Ну а спасительным щитом Российской империи являлся Черноморский флот. В распоряжении главного командира флота адмирала Грейга находилось почти шестьдесят военных кораблей, готовых по первому же сигналу ринуться в бой. С учётом того, что в Эгейском море крейсировала эскадра адмирала Гейдена[9] (35 судов, отличившихся в морском сражении при Наварине), сила нашего флота была неимоверная.
А ещё турки не догадывались об одном секрете, который имелся на борту каждого российского корабля, в груди каждого матроса – будь то юнга-первоходок или обветренный ветрами адмирал. Хотя, если б озвучить название этого секрета, это османам ни о чём бы не сказало: РУССКИЙ ХАРАКТЕР.
Итак, 14 (26) мая 1829 года бриг «Меркурий», с 20 орудиями на борту, под командованием капитан-лейтенанта Александра Казарского крейсировал близ пролива Босфор в составе отряда из трёх кораблей. Помимо «Меркурия», в отряд входили 44-пушечный фрегат «Штандарт» (командир – капитан-лейтенант Пётр Сахновский) и 20-пушечный бриг «Орфей» (капитан-лейтенант Евгений Колтовский). Общее руководство отрядом было возложено на капитан-лейтенанта Сахновского.
Неожиданно в 13 милях от пролива отряд обнаружил двигавшуюся со стороны Турции неприятельскую эскадру. Подсчитав количество кораблей противника (их оказалось четырнадцать!), Сахновский передал сигнал: «Меркурию» – лечь в дрейф»; после чего «Штандарт» и «Орфей» повернули назад. За ними с раздутыми парусами устремилась вся турецкая эскадра…
За происходящим внимательно наблюдал в подзорную трубу капитан «Меркурия», поэтому, когда Казарский увидел шедших в обратном направлении разведчиков, преследуемых неприятелем, он приказал поднимать паруса. А на мачте поравнявшегося «Штандарта» появился новый сигнал: «Избрать каждому курс, каким судно имеет преимущественный ход».
Ещё немного – и «Меркурий» оказался один на один со стремительно приближающимися турецкими кораблями. Хотя, как видел в трубу Казарский, через какое-то время турецкая эскадра легла в дрейф, предоставив поиграть с маленьким бригом флагманам турецкого флота – 110-пушечному «Селимие» (под флагом капудан-паши) и 74-пушечному «Реал-бею», младшему флагману. В любом случае, шансов у брига, с его 18 пушками (плюс 2 – переносные) против 184 орудий турок, не было никаких – гибель или плен. Османы, воодушевлённые недавним пленением русского фрегата «Рафаил» (об этом чуть позже), ничуть не сомневались: с бригом будет тоже самое; даже ещё проще – не станет же этот кораблик отстреливаться…
Однако упрямый бриг всячески пытался уйти от преследователей. Когда после полудня ветер заметно стих, Казарский приказал:
– Ростры разобрать! Идти на вёслах…
Турки стали заметно отставать. Но так продолжалось недолго: вскоре ветер посвежел, и турецкие корабли, оказавшись на расстоянии пушечного выстрела, открыли огонь из носовых погонных пушек. Видя, что оторваться не удастся, Казарский собрал военный совет. Командир дал высказаться каждому – с учётом воинской традиции, начиная с младшего по чину. Первым сказал слово поручик корпуса флотских штурманов Иван Прокофьев; последними – старший офицер лейтенант Сергей Ско