А то взять рюкзак, ботинки с шипами, раздобыть шляпу с павлиньим пером и одеться, как на экскурсию, и у всех спрашивать: «Позвольте, до турбазы еще далеко? Позвольте, медведи кусаются или только царапаются? Позвольте, по радио объявили: дождя не будет, тогда почему же он льет?» Не плохо, но и не так, чтобы здорово…
Мне приходит в голову одеться частным детективом. Вроде Меникса. Увижу, девчонка ест пирожное, подбегу, вырву ложечку и в ужасе: «Не ешь, отравишься! Не знаешь разве, что тот врач, который на самом деле бухгалтер и правая рука плешивого бандита, хочет тебя убить, потому что твоя сестра, которая на самом-то деле брат, хочет завладеть наследством дяди, который на самом деле — твоя бабушка?» Или увижу, мальчик поет, подкрадусь поближе и шепну: «Не верь очкарику с барабаном. Когда он был в детском саду, то играл на саксофоне, но поклялся перейти на барабан, потому что хочет отомстить дирижеру, который много лет назад похитил у него соску с пастеризованным молоком!» Я бы это здорово разыграл, но что делать, если меня смех разбирает!
Нет, ребята, я с этим делом только зря время теряю, а карнавал уже на носу. Оденусь как попало, во что придется. Даже лучше, если Санду узнает меня. Я угощу его целой бутылкой пепси-колы, пускай запомнит, с кем имеет дело, я не скряга. А если Виолета опять начнет про Паулу сплетничать, я посоветую ей поглядеть в зеркало, сама-то она тоже не худенькая, а что касается ее неслыханных школьных познаний, то пусть вспомнит, если ей это будет приятно, тот день, когда она ответила, что главное производное от молока — кофе с молоком. И пусть Дину показывает мне свой фломастер хоть на сто двадцать цветов! Мой одноцветный я ни за что на свете не променяю. Мне его никто не давал. Я его сам выиграл на олимпиаде, вместе с портфелем и книгами. Пусть меня все узнают, мне так охота смеяться и танцевать, за двоих охота, как говорит папа, и мне эту охоту никто не отобьет.
Эй, дорогие товарищи и товарищи дорогие, кому охота посмеяться, держитесь на карнавале поближе ко мне. Не пожалеете! Знаете анекдот про слона и мышонка? В перерыве между танцами расскажу.
ВЕЧЕРОМ, КОГДА ПРИШЕЛ ДЕДУШКИН ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
ДЕДУШКИ БЫВАЮТ РАЗНЫЕ, размышлял Дуку, и это очень хорошо, потому что было бы даже не знаю как, если бы все дедушки были похожи, у всех был бы одинаковый ревматизм и все бы, когда приходит пенсия, покупали одинаковые конфеты с апельсиновым запахом. Нет ничего прекраснее и справедливее, что дедушки отличаются друг от друга, но особенно, что его дедушка отличается от других.
У его дедушки даже день рождения, вместо того, чтобы начаться, как у других, с утра, наступил только вечером, когда, по сути, должен был уже кончаться. Как бывает у других, у всех — у детей, у пап и у мам, — известно: день рождения начинается с утра. У него самого день рождения начался, когда еще не рассвело и из окна в комнату проникал чуть пепельный и чуть фиолетовый свет, как будто пробивался издалека сквозь пелену дождя и сквозь леса. Тогда его разбудил папа, вернее, папин колючий подбородок и табачный запах.
— Уважаемый товарищ, сегодня твой день рождения. Тебе стукнуло семь лет, первая семерка из семи тысяч семисот семидесяти семи. Если не возражаешь, пожалуйста, расти большой, будь здоров, весел и не устраивай душ конькам, а то ржавчина съест.
— Каким конькам? — спросил Дуку.
— Скажем, вот этим.
И папа развернул роликовые коньки, которые так и засверкали в том чуть пепельном и чуть фиолетовом свете, добавив к нему брызги зеленого серебра!
Мамин день рождения тоже начался с утра, не так спозаранку, но все же с утра, часов в десять-одиннадцать, когда позвонил папа и сказал маме, чтобы она приготовила тысячу ваз, он что-то принесет их заполнить, а что — не может сказать, секрет.
Папин день рождения начался позднее, в обед, когда он пришел с работы, и мама испекла ему пир от с абрикосами и он чуть не сгорел в духовке, хорошо, что пришла соседка и сказала: «Ах, как вкусно пахнет!», и мама вскочила и вскрикнула: «Ой, пирог!»
Только дедушкин день рождения пришел, когда уже совсем свечерело, и если бы еще припозднился, так бы и ушел не придя.
Он, внучек, весь день играл, у мамы были все на свете дела, папа пришел усталый и лег спать.
А дедушка? У дедушки все было, как в обычные дни. Он сходил за хлебом, зашел в газетный киоск и купил газету, почитал ее и ему очень понравилось, что какой-то другой дедушка, из другой страны, отправился в кругосветное путешествие на лодке один-одинешенек, только с кошкой и попугаем. Потом он послушал по радио последние известия, опять почитал и опять пошел что-то купить, то ли кофе, то ли масло, разве упомнишь.
Когда совсем стемнело и мальчик пришел домой, и по телевизору пела девушка, а папа сказал, что ему слух царапает, мама спросила из кухни:
— Какое сегодня число?
— Может быть, ты хотела спросить, какое число будет завтра? — засмеялся папа. — Сегодня-то уже прошло.
— Ладно, — сказала мама. — Какое число будет завтра?
— Двадцать первое.
— Как?! — вскрикнула мама. — Значит, сегодня двадцатое?
— Вроде бы так, если в счете не произошло изменений.
— О-о-о! Сегодня же дедушкин день рождения!
И мама подошла и поцеловала дедушку, а папа и внучек тоже бросились его целовать.
— Ой, как это я забыла! — сказала после этого мама. — Как жаль, что забыла!
А дедушка засмеялся и сказал, что ничего, хорошо, что мама все-таки вспомнила, не почему-либо, а просто день рождения прошел бы, и никто бы его не заметил.
Всякие бывают дедушки, раздумывал мальчик, но у него дедушка ни на какого другого не похож, у него даже день рождения пришел вечером.
МЫ ЖДАЛИ БРАТА…
СПЕРВА ВЫ НЕ ОЧЕНЬ ПОЙМЕТЕ, о чем речь, я так думаю, с самого начала не очень поймете, но мне хотелось преподнести вам сюрприз, не почему-либо, а потому что и для нас это было сюрпризом.
Дедушка читал «Информацию» и говорил:
— Напрасно ждете. Он с ребятами ушел. Это его право.
Мама все выглядывала в окно и говорила:
— Он обещал сразу прийти домой. Почему же он сразу не пришел домой?
Папа ремонтировал электроутюг, держал во рту гайку и с гайкой во рту говорил:
— Придет, когда придет.
Только я ничего не говорил. Не потому, что не хотел вмешиваться, а просто мне все равно, если мой брат опаздывает. Он старше меня на восемь лет. Мне одиннадцать, а ему… считайте сами. Мы живем дружно, как братья, но не так чтобы очень. Он не ябеда, никогда не доносит маме, что по вечерам я читаю под одеялом, осветив книгу фонариком, не драчун, иногда только даст по затылку; уступает мне свой кассетофон и даже разрешает надевать свои носки в белую и зеленую полоску. Но ни о чем не спрашивает: ни как у меня дела, ни что я собираюсь делать, а когда я что-нибудь рассказываю ему, зевает. Он меня любит, и я его люблю, но когда я в его день рождения сказал, что люблю его, он ответил: «Ладно, усек!» Вот какой у меня брат, в общем-то. И мне наплевать, что он опаздывает. Это его личное дело.
Дедушка прочитал всю газету, маме надоело смотреть в окно, папа исправил утюг и сказал: «Будет держаться до морковкина заговенья», я кончил выскабливать десятый каштан (забыл вам сказать, что я делаю себе из каштанов бусы, потому что, забыл вам сказать, в свободное время я — старый вождь племени Ту-Максана-Юкути, то есть, в переводе с языка команчи Самый-Храбрый-Из-Храбрых, а сокращенно Сахрахра). И тут мой брат наконец-то пришел.
Он пришел и принес дедушке домашние туфли. II принес маме невиданно голубую шаль. И принес папе галстук, как говорится в песне, просто, просто загляденье. И принес мне водяной пистолет.
Я тут же побежал в ванную заливать его водой. Я хотел обрызгать первым брата. Но в пистолете была трещинка. Малюсенькая трещинка, как раз там, где не должно быть ни единой трещинки. И вся вода вытекала. Я попробовал залепить трещинку мылом, но когда нажимал на курок, вода вместе с мылом выходила тоже в трещинку, а не в ствол.
Я услышал, как брат зовет меня:
— Эй, Сахрахра! Как стреляет?
— Здорово! Потрясный пистолет!
Не мог же я сказать ему правду. Мой брат кончил школу и поступил на работу на завод «Автобус». В тот день он получил первую зарплату. И на свои первые деньги купил мне пистолет. Не мог я сказать ему правду. Не мог — и все тут!
— Давай на кухню, Сахрахра! Я торт принес.
— Потом! Не променяю я на торт самый потрясный в мире пистолет!
И черт его знает отчего вдруг разнюнился, как девчонка. Конечно, не из-за того разнюнился, что пистолет с трещиной. А так, слезы брызнули — и все, в жизни это бывает!
ХОТЯ БЫ СЛОВЕЧКО
ПЕРВЫМ ПОДОШЕЛ с утешениями Раду:
— Брось, все пройдет!
Потом подошла Лия:
— Выше голову!
Потом Ион:
— Не расстраивайся! Бывает.
Теперь, оставшись в классе один, он думает о них с признательностью. Какие славные друзья. Все ребята поторопились выскочить на перемену, а эти трое почувствовали, как он нуждается в утешении, и задержались, чтобы выразить его. Он только сейчас и понял, кто ему настоящий друг, а кто нет. Эта несчастная четверка по арифметике оказалась пробным камнем дружбы. У кого душа за него болит, кто ему настоящий друг, небось, не выскочил из класса, не побежал играть, а подошел к нему и сказал: «Брось, все пройдет!», «Выше голову!», «Не расстраивайся!»…
А Барбу? Барбу, которого он считал больше, чем другом, может, даже больше, чем братом, что он сделал? Он первый вылетел в дверь. Пулей вылетел. Даже не оглянулся в его сторону… Конечно, зачем ему оглядываться? На кого смотреть? На несчастного неудачника? Плевать ему, Барбу, на несчастного неудачника! Он умчался играть в угадай, в пятнашки, а то, может, и насмехаться с девчонками над его несчастьем. Ладно, Барбу, ладно-о! Вот как, по-твоему, должен вести себя человек, с которым ты дружил почти четыре года, не считая детсадовских. Может, еще придешь ко мне, когда понадобится велосипедный насос. А то и хватит смелости прийти телевизор смотреть, когда будет играть «Рапид». Нет у меня насоса. Был да весь вышел. Нет, лучше не стану врать, есть, только я его тебе не дам. Почему? А так. Портится. Расходуется. Ведь и ты не хотел испортить себе перемену, израсходовать ее на то, чтобы подойти к другу и сказать ему одно слово, одно словечко утешения. Мне от тебя ничего другого и не нужно, только «Брось, все пройдет», «Выше голову», «Не расстраивайся». Я не прошу тебя плакать на моем плече. Не прошу рвать на себе волосы. Мне довольно одного слова, одного словечка… Хочешь прийти ко мне в воскресенье смотреть телевизор? Нельзя. Почему? А так. Я не стану его включать. Терпеть не могу «Рапид»! Меня не интересует, с кем и когда он играет. С сегодняшнего дня болею за раховских бочкарей. Хорошая команда. Все в национальной сборной. Рапидовцев побьет, когда захочет, как захочет и с каким счетом вздумается. Никаких проблем! И когда она станет их бить, я буду смеяться — рот до ушей, буду прямо кататься от хохота. Ведь и ты сейчас смеешься, тебе дела нет, что я как на иголках. Тебе в пятнашки играть загорелось? Ладно, Барбу, ладно… Почти четыре года дружбы, не считая детсадовских, это тебе пустяки. Ты положил их на весы против двадцатиминутной перемены — и перемена перетянула. Что ж… У каждого своя мерка, своя совесть. Я, по крайней мере, ни в чем не могу себя упрекнуть. Может, только в том, что в твою дружбу наивно верил. В чем я перед тобой провинился? Скажи, в чем? Молчишь? А почему молчишь? Может, потому, что не хочешь спорить со мной, когда я так расстроен? Не-ет! Тебе наплевать на меня! Ты молчишь, потому что я прав. И поскольку уж речь зашла о правоте… У меня есть марки. Две «Австралии» со штампом, из серии кенгуру.