4
Он понял, что не может выговорить ни слова, – такими оглушительными литаврами застучало его сердце.
– Марианна?!
Голос жесткий, как наждак.
– Мартен… Мартен, это ты?
В голосе чувствовалась паника, и в мозгу у Серваса сразу взметнулась тысяча вопросов.
– Ты где? – спросил он.
Ему хотелось продолжить: И где ты была все эти годы? Откуда узнала мой номер? С чьего телефона звонишь? Почему звонишь среди ночи? Почему не давала о себе знать? Не было возможности? Гиртман сидит в тюрьме. Кто же тогда держал тебя взаперти? ГДЕ ТЫ БЫЛА? Ну, по крайней мере на один вопрос ответ имелся: он ни разу не менял телефонного номера за эти восемь лет. Как чокнутый. Эсперандье как-то сказал ему: «Ты, парень, ошибся веком».
– Мартен, прошу тебя, ты должен мне помочь!
– Где ты? – повторил он.
– Не знаю! – почти выла она. – Где-то в лесу!
– В лесу? А где этот лес?
– Мартен, я никогда не была так далеко… совсем не то, что ты… (Тут на линии послышался треск, и контакт ненадолго прервался). Пиренеи… я… я где-то в горах…
Снова помехи. Он очень испугался, что связь вообще прервется.
– МАРТЕН, Я… Я УБЕЖАЛА!
Он сглотнул. Кровь с такой силой стучала в виски, что голоса в трубке он почти не слышал. Сам не заметил, как сполз на пол и теперь сидел, прислонясь спиной к матрасу. Не заметил, что Леа встала и с тревогой стоит за его спиной… Не заметил, как стиснул телефон так, что даже пальцы побелели.
– Прошу тебя! – повторяла Марианна. – Здесь плохая связь… я почти час не могла до тебя дозвониться!.. Слава богу, хоть сейчас…
Снова раздался треск, а дальше – угрожающее молчание.
– Ты в Пиренеях, так? В горах? Но не знаешь, где именно, так?
– Да!
Сервас почувствовал, что его тоже охватывает паника, так изменившая голос Марианны.
– Опиши мне, что ты видишь!
Наступило короткое молчание.
– Я на склоне горы… в лесу… на тропе… над долиной…
Она еще что-то сказала, но слова снова потонули в скрежете помех.
– Что? Ничего не слышу! – крикнул он.
– Слышишь меня?
– Теперь да!
– Примерно час назад я видела… церковь… и старые постройки… что-то вроде… мо…
– Монастыря?
– Да! Мартен, я!..
– А впереди есть река и мост?
– Да, да!
– На каком расстоянии горы?
– Совсем близко.
– Высокие?
– Да!
Он догадался! Аббатство Эгвива… Другого, так точно подходившего под описание, он в Пиренеях не знал.
– Марианна, – быстро сказал он, – я предупрежу жандармерию, они там совсем рядом и сразу придут на помощь!
– НЕТ!!! – Вопль был полон тоски и ужаса. – Нет! Не зови никого!.. Приезжай сам!
– Марианна, да что с тобой такое? – крикнул он так громко, что рисковал не только напугать Леа, но и разбудить Гюстава.
Сервас обернулся и увидел, как сильно расширились глаза у Леа. Она действительно выглядела такой перепуганной, что он быстро понизил голос.
– Марианна, их обязательно надо предупредить!
– Умоляю тебя… не надо… полицию! Только не полицию!.. Обещай мне… Я все объясню…
Он помедлил, не зная, какое решение принять. Почему ее так напугала мысль вызвать жандармов?
– Тогда поворачивай назад к аббатству! – велел он.
– Нет! Не могу… он наверняка меня ищ… Он…
– Что? Кто тебя ищет, Марианна?
Молчание.
– Марианна, кто тебя ищет?
Снова треск и скрежет.
– Марианна… Марианна?!
Что-то оборвало связь. Или… кто-то?
– Марианна!
– Это была она?
Вопрос риторический… Леа просто хотела восстановить контакт с любимым, который в одно мгновение вдруг оказался далеко отсюда… Она прекрасно знала ответ. Сервас кивнул. И вдруг устыдился: ну и видок у него, наверное… Он уже рассказывал ей историю Марианны, ее похищения и исчезновения из мира живых… И не скрыл, что мать Гюстава была большой любовью его юности, а потом обманула его и манипулировала им. И сделала это ради спасения старшего сына, Юго, сводного брата Гюстава, который сейчас в тюрьме.
– Что же все-таки случилось? – спросила Леа.
Он рассказал в нескольких словах. Она выслушала, не перебивая, не двигаясь, только глаза мрачнели все больше, пока он говорил. Он знал, что она думает: Эта женщина сумела высвободиться после восьми лет в неволе и теперь хочет, чтобы ты пришел ей на помощь… Именно это и привело тебя в такое состояние…
– Мне надо позвонить, – сказал он, взял телефон и вышел.
Прежде всего он убедился, что Гюстав спит. Потом вошел в гостиную и набрал номер, по которому ему можно было звонить и днем, и ночью.
– Мартен? Что случилось? – раздался в трубке голос его бывшего заместителя, Венсана Эсперандье.
Сервас не знал, с чего начать. Случившееся только что было так… странно, так невероятно.
– Мне только что позвонили, – сказал он.
– Кто позвонил?
Мартен коротко пересказал разговор: и про панику в голосе Марианны, и про то, как она пыталась описать место, где находилась, и особенно – об ее крике: «Я убежала».
На том конце линии помолчали.
– Ты уверен, что это была она?
Тон у Венсана был откровенно скептический.
– Конечно.
– Вот ведь паскудство… После стольких лет… это… это…
Невероятно, поразительно, немыслимо, потрясающе, фантастически, пугающе? «Да, все вместе, сразу», – сказал себе Сервас. Он вспомнил тот случай, когда какой-то папаша из Сен-Дени-на-Сене всучил маленького ребенка кормилице и исчез… на сорок лет. А Люси Анн Джонсон, мамаша из Канады, без всякого предупреждения оставила дом, где жила ее семья, и дочка обнаружила ее следы только через пятьдесят лет. А три пленницы из Кливленда: одной из них удалось позвать на помощь только после десяти лет неволи.
«И пусть мне не говорят, что в мире все благополучно», – подумал Сервас.
– Мартен, малыш, а что ты думаешь предпринять? – спросил Венсан.
– Не знаю.
– Мартен, – спустя минуту отважился Венсан, – то, что произошло, совершенно невероятно, но надо, чтобы ты с этим справился сам… Я даже знать об этом не должен. Не забывай, что я вообще права не имею с тобой разговаривать.
– Я знаю. Но мне нужна помощь, здесь и немедленно.
Он помнил, как Марианна сказала: «Не надо полиции». В трубке послышался тяжелый вздох.
– Ладно, – сказал Венсан. – И чего же ты от меня хочешь?
– Мне надо, чтобы ты пробил номер и определил, откуда звонили.
Эсперандье долго не отвечал.
– А как я смогу без запроса операторов?
Сервас задумался. Ему не хотелось компрометировать друга, но больше всего хотелось найти Марианну.
– Придумай что-нибудь. Пристрой запрос к другой процедуре.
– Дьявол, ты же знаешь, если шеф меня на этом поймает, мне тоже не уйти от дисциплинарного совета. Ну, ладно, ладно, я посмотрю, что тут можно сделать… Но учти, придется дождаться утра: если я перебужу всех среди ночи, от меня потребуют целый пакет объяснений. О’кей?
– Есть еще одна просьба…
– Давай, выкладывай, я слушаю.
– Можно я привезу к вам Гюстава, прямо сейчас, сразу?
– Сейчас, ночью?
– Нельзя терять времени…
Он услышал в коридоре шаги Леа.
– Конечно, – ответил Венсан. – Без проблем. Ты же знаешь, что Гюстав нам как родной. И Шарлен его обожает. Мартен?
– Да?
– Твоя карьера висит на волоске. Не наделай глупостей…
– Эта женщина… ты все еще ее любишь?
Вопрос был задан явно не к месту, учитывая обстоятельства, но логично и в некотором смысле неизбежно.
– Нет, – ответил Сервас.
Он обернулся и пристально посмотрел в глаза Леа. Она опустила взгляд и увидела, что он разминает в пальцах сигарету.
– Мартен… Ты ведь носишь пластырь от курения… – сказала она, выйдя к нему на балкон.
Он тоже опустил глаза.
– Прости. Это последняя.
Она кивнула, явно не очень-то поверив, и Сервас подумал, что видит у нее такое впервые: реакцию женщины, которая не вполне доверяет партнеру. Вот уже три месяца, день в день, как они знакомы. Не так уж и плохо: все-таки целых три месяца, и только сейчас между ними – первая крошечная трещинка.
Леа подошла и положила прохладную ладонь на его разгоряченную грудь.
Сердце у него бешено колотилось, и он был уверен, что ее пальцы ощутили это биение сквозь кожу и мышцы. Она снова посмотрела на него.
– Мартен, – произнесла она тихо и твердо, – делай все, что нужно. Эта женщина в опасности, и ты должен ехать без промедления…
Он молча кивнул, погасил сигарету о перила балкона, оставив на них маленькое черное пятнышко, и посмотрел на часы. Было около двух ночи.
– Мне надо разбудить Гюстава и отвезти его к Венсану и Шарлен.
Она поняла. Тебе нельзя здесь оставаться, ты должна уйти раньше, чем он увидит тебя.
Леа хотела что-то сказать, но вспомнила, что для того чтобы войти в жизнь отца-одиночки, необходимо соблюдать несколько главных правил. Во-первых, терпеливо принимать его беды. Во-вторых, не торопить события. В-третьих, проявлять гибкость. Она повернулась и направилась в спальню собирать вещи.
Сервас быстро подошел к письменному столу и выдвинул ящик. Там лежал конверт с адресом отправителя: образцовая тюрьма Леобен, Австрия. Письмо пришло в феврале.
Дорогой Мартен,
ты не поверишь, но здесь, в камере, я думаю о тебе. Жизнь моя проходит почти приятно. Австрийцы натворили немало варварских дел, и это их цивилизовало. Рядом с вашими их тюрьмы – просто дома отдыха. И у меня здесь предостаточно времени, чтобы поразмышлять.
Уильям Блейк[10]писал, что Милосердие и Жестокость владеют человеческим сердцем, Жалость и Ревность – человеческим лицом, а Любовь и Страх – это формы проявления божественного начала в человеке… А в какой форме божественное начало проявляется у тебя, Мартен? В виде Страха или в виде Любви? Держу пари, что в виде Страха. И что владеет твоим сердцем? Жестокость или Милосердие? Надеюсь, ты думаешь обо мне так же часто, как я о тебе.
Твой друг
Сервас вложил письмо обратно в конверт. Рядом лежала папка-скоросшиватель с газетными вырезками. Он быстро и внимательно их просмотрел, нашел ту, что искал, и отложил ее вместе с открыткой и фотографией Марианны.
5
Ночь вся переливалась звездами. Их россыпи целиком покрыли небо над прямой лентой шоссе и над темными полями, словно бог-сеятель бросил в небо пригоршню песка. «Вольво» Серваса прорывался сквозь тьму по темной автостраде А64 со скоростью, намного превышавшей разрешенную. На трассе он был один, и никто его не заметил.
Мартен считал минуты, километры, съезды с автострады: Сен-Мартори, Лестель, Сен-Годан. Он подсоединил гарнитуру и снова и снова вызывал номер, с которого звонила Марианна, но ответом была тишина. А километры все тянулись и тянулись, отчаянно медленно.
Успеет ли он? Найдет ли ее, и в каком состоянии? А вдруг его кто-нибудь опередит?
Тревога. Темнота. Километры за километрами. Он несколько раз собирался закурить, но потом вспоминал, как посмотрела на него Леа, и принимался жевать антиникотиновую жвачку.
Через час после выезда из Тулузы он съехал с автомагистрали А64 на уровне Ланмезана и по департаментскому шоссе 929 повернул на юг, в горы. Их темные зубчатые силуэты виднелись вдали, они походили на челюсти, пожиравшие ночь.
Доехав до Арро, он съехал с департаментского шоссе, переехал через реку, миновал спящий поселок и направился в сторону Эгвива, к границе двух округов: Верхней Гаронны и Верхних Пиренеев. Спустя короткое время он уже мчал среди темных пихт, суровых стражей, застывших плечом к плечу и бросавших на шоссе угрожающие тени. От Марианны по-прежнему не было никаких вестей. Сервас ощутил, как внутри все сжалось от тревоги и волнения.
Пиренейские склоны вплотную подступали к нему. Лес кончился, и автомобиль покатил по берегу реки, которая играла бликами лунного света, словно в ней всплывали и снова ныряли косяки серебряных рыбок. Потом показался широкий каменный мост и за ним – дорожный указатель:
ЭГВИВ
4 383 жителя,
Термальные воды,
Аббатство,
Лес
Электронные часы на автомобильной панели указывали 3.45, когда Мартен въехал в городок на термальных водах, мирно спавший, как кот у печки. Окна на фасадах домов, в хорошую погоду обычно распахнутые настежь, были заперты наглухо, как сейфы в швейцарском банке.
Не останавливаясь, он проехал через город – вглубь, к горам, замыкавшим долину.
В этот предрассветный час долина казалась такой безжизненной, словно он высадился на погибшую планету. На повороте Мартен чуть не пропустил съезд с дороги, где на обочине, почти полностью закрытая листьями орешника, стояла стрелка: «АББАТСТВО ОТФРУАД». Он тормознул, резко дал задний ход и бросил свой «Вольво» направо в лес. Автомобиль взобрался на холм по настоящему туннелю из тонкоствольных деревьев и густого папоротника, и на спуске Сервас увидел просеку, на другом конце которой, внизу, в небольшой лесистой седловине стояли монастырские постройки. Типичная монастырская церковь XII века, судя по башне и по планировке в виде латинского креста – цистерцианская[11]. Во внутреннем дворе, опоясанном аркадами, располагались помещения для монахов – столовые и спальни, – выстроенные из пористого камня с таким расчетом, чтобы не бояться зимних холодов и, в случае чего, отпугнуть любопытствующих. Все это выглядело монументально и враждебно. Вдоль реки, на низком берегу, виднелись освещенные лунным светом лужайки, а горные склоны, окружавшие монастырь, густо поросли лесом.
Марианна… именно отсюда она и посылала призывы о помощи…
Мартен миновал спуск, проехал по небольшому каменному мосту в виде арки и поставил машину в нескольких метрах от ворот, под дубом, который, наверное, прожил не одну сотню лет.
Выйдя, он поразился вековой тишине этого застывшего пейзажа, вне времени и вне мира.
Широким шагом подошел он к высоким деревянным воротам и увидел выбитую на камне надпись Vultum Dei quaerere, то есть Искать Лик Божий. Слова блестели в лунном свете. И Сервас вдруг словно перенесся на несколько веков назад, в те времена, когда монахи вырубали и выкорчевывали окрестные леса, чтобы торговать древесиной и распахивать землю. Или в самое начало религиозных войн, когда протестанты еще не успели разграбить и уничтожить большую часть монастырей на юго-западе. Или во времена, когда Революция еще не выгнала монахов.
Вдруг он вздрогнул.
В тишине зазвучал хорал. Вверх взметнулись звуки такой красоты, что он на миг застыл и слушал, как завороженный. Звуки доносились из одного из зданий. Мужские голоса своей чистотой напоминали детские и взмывали легко, как летящие скворцы. Мартен взглянул на часы. 4.15. Всенощная. Первая служба. Монахи, соблюдавшие устав святого Бенедикта, вообще почти не спали. По правилам, они все дни целиком посвящали труду и молитвам, совсем не оставляя времени для сна.
Массивная дверь, украшенная гербом, была снабжена бронзовым молотком, но рядом виднелась и кнопка переговорного устройства. Когда Сервас нажал на кнопку, в лесу заухала сова.
Прошли две бесконечно тянувшиеся минуты, и в устройстве раздался голос:
– Кто там?
– Капитан Сервас, Региональное Управление уголовной полиции Тулузы, я хотел бы поговорить с вашим настоятелем, – решительно заявил он, молясь про себя, чтобы монахи не позвонили в ближайшее отделение жандармерии.
– Какой капитан?
– Сервас. Уголовная полиция.
– Вы на часы смотрели?
– Да. Но у меня вопрос чрезвычайной срочности.
– Что за вопрос?
Судя по голосу, ни его принадлежность к уголовной полиции, ни позднее время визита на собеседника никакого впечатления не произвели. Видимо, жизнь вдали от мира, «так близко к Богу», делала монахов в известной мере нечувствительными к непредвиденным ситуациям повседневности.
– Суть вопроса я изложу только настоятелю, – категорически отрезал Сервас.
– Подождите.
Он стал ждать. Еще добрых минут пять. Нетерпение, как кислота, разъедало желудок. Еще трижды нажимал он кнопку, но никто не ответил.
Наконец пение стихло. Спустя минуту одна из створок двери открылась, и на пороге появилась высокая фигура. Человек был выше Серваса ростом, одет в длинную белую тунику, перехваченную в талии поясом, и в черный наплечник. Резкие черты лица и мощный подбородок чуть смягчала окладистая, с проседью, борода. Глаза под густыми бровями блестели за стеклами очков в металлической оправе, и это придавало ему строгий, высокомерный и хищный вид. Сервас подумал, что договориться с ним будет нелегко.
– Меня зовут отец Адриэль. Мой приор сказал, что вы капитан полиции, это так?
Никакой преамбулы, ни даже «здравствуйте». Сразу перешел к делу. Голос оказался звучным и ясным баритоном. Сервас дал бы настоятелю лет семьдесят.
– Да, я…
– У вас есть какой-нибудь документ или что-нибудь?
Вопрос был задан раньше, чем рассчитывал Сервас. Нет, ничего нет, потому что я отстранен от работы. Лампа над дверью светила тусклым желтоватым светом. Мартен достал свой тулузский проездной, помахал им перед лицом аббата, как фокусник, и сразу спрятал.
– Прошу прощения, я не разглядел, – не унимался настоятель. – Вас не затруднит дать мне взглянуть более внимательно?
Вот оно что, аббат, оказывается, подозрительный. И было отчего, учитывая, что в этих краях церкви грабили каждый день.
Тогда он вытащил из нагрудного кармана газетную статью, которую выудил в ящике стола: «Ля Депеш» за 2009 год. Статья была напечатана в региональной газете после завершения дела о коне без головы[12]. Он надеялся, что настоятель узнает его на фото, хотя и прошло уже девять лет. Тот быстро пробежал статью, не обращая внимания на тусклый свет, поднял глаза, чтобы увидеть лицо Серваса, и в очередной раз посмотрел на фотографию.
– Извините, – сказал священник, возвращая заметку, – за последнее время было несколько краж и порчи имущества в аббатстве, и это сделало нас подозрительными. Мы не настолько далеки от мира, как нам бы того хотелось.
Аббат не сводил с Мартена изучающего взгляда.
– Не скрою, что из этого ничего не следует. Что привело столь… выдающегося сыщика в наше аббатство, да еще в такой час?
В его голосе не было и намека на сарказм.
– Это довольно долго объяснять, – сказал Мартен. – Но в то же время дело очень срочное. Вы позволите мне войти?
Он видел, что аббат колеблется. Дверь аббатства, и он это знал, была границей между миром внешним и здешним, между миром светским и уставным – то есть подчиненным уставу – миром монахов. Когда-то властители заезжали сюда, чтобы сделать пожертвования, а беднота – чтобы получить еду. Но дальше двери они не заходили. Даже в XXI веке монастырь был территорией закрытой, и визитерам здесь не всегда были рады.
– Входите, – сказал, наконец, аббат.
В полумраке монастыря лицо аббата напоминало посмертную маску, восковая кожа была словно натянута на впалые скулы и крупный орлиный нос. Тонкие губы дрожали в густой бороде. Аббат откашлялся.
– Это поистине ужасная история, – прокомментировал он.
Глаза его сверкнули в темноте.
– Как же можно так долго причинять страдания, пытать и унижать?
Сервас посмотрел на часы. Он не имел времени бросить даже беглый взгляд на средневековый интерьер, на галереи, подчеркнутые аркадами из круглых арок, которые при других обстоятельствах привели бы его, ценителя архитектуры, в восторг. Время подхлестывало, и ему удалось быть настолько кратким и убедительным, насколько возможно, применяя выражения «похищена», «изнасилована», «убежала», «находится в опасности».
– Отец мой, нам нужно…
– Если все это настолько не терпит отлагательств, почему вы отправились один? – осторожно спросил священник. – Отчего не запросили подкрепление? Я не понимаю.
Сервас почувствовал, как его охватывает отчаяние.
– Я же сказал вам: время поджимает. Если бы я поднял среди ночи своих коллег, то привести их в движение заняло бы несколько драгоценных часов.
– Но вы же могли оповестить жандармерию Эгвива, они были бы на месте гораздо раньше вас…
А он вовсе не глуп, этот аббат… Ему снова послышался голос Марианны: «Не обращайся в полицию. Обещай мне!» Его вдруг охватило жуткое, опустошающее сомнение: а что, если вот этим самым, приездом сюда, он погубил ее? Но ему тут же пришла в голову успокоительная мысль: в ночном лесу уж точно можно найти, где спрятаться. Она где-то здесь, она его ждет.
– Да послушайте же! – крикнул он. – У меня нет времени все вам объяснять! Есть среди ваших монахов кто-нибудь, кто хорошо знает лес?
– Почти все: мы здесь делаем порубки и любим гулять по лесу и предаваться размышлениям…
Аббат встряхнулся, словно до него, наконец, дошло, что медлить нельзя.
– Я сейчас их соберу, и мы вместе отправимся на поиски! У вас есть ее фото?
6
Ночь выдалась темная-темная. Перед Сервасом разворачивалась картина, которой ему никогда раньше видеть не доводилось: монахи, словно прибывшие прямиком из Средневековья, разгоняли тьму электрическими фонариками. Они шли молча, царапая тонкими иглами фонарных лучей мощные стволы и иголки пихт, призрачные белые туники развевались во мраке, а ночь за пределами островков света становилась еще темнее. Можно было подумать, что это легион призраков явился из кошмарного сна какого-нибудь кающегося грешника. Из-под ног у них выпрыгивала всякая мелкая живность, напуганная такой активностью в неурочный час, и спешила юркнуть в кусты. Стволы деревьев поблескивали в свете фонариков, и каждая выбоинка, каждый корешок были обведены черной тенью. Весь этот растительный лабиринт, с его непроходимым переплетением ветвей, кустов терновника, паутины и мха, сам по себе был прекрасным убежищем, и это немного успокаивало. Если Марианна пряталась здесь, то вероятность, что преследователь обнаружит ее, мала. Однако эта мысль навевала тревогу: кто же ее преследовал? Гиртман сидел в тюрьме далеко отсюда. Выходит, он кому-то передал «эстафету». Но кому? Такому же, как он сам? А может, кому-нибудь заплатил?
Сервас посмотрел на часы: 4.53. С звонка Марианны прошло уже больше трех часов. Что она делала все это время? Пряталась или бросилась бежать дальше? Где она сейчас?
– Марианна! – позвал он.
По ту сторону леса невидимая гора ответила ему эхом. Он прислушался. Никаких звуков, кроме эха. Давящая тишина над долиной и чернота ночи, которую прорезали лучи фонариков, больно били по нервам. Где же она? Тревога и тоска охватили Серваса. Его рассудок, подпавший под власть непроглядной тьмы леса, стал настолько беззащитен, что в нем иссякли все мысли. Теперь имела значение только одна: Марианна где-то здесь, может быть, всего в нескольких метрах, может быть, без сознания, и он вполне мог пройти мимо и не увидеть ее. Минуты бежали одна за другой, и паника все возрастала. Он обязательно должен найти Марианну. Немедленно. Он не мог позволить себе потерять ее во второй раз.
Эта бесконечная ночь была самой ужасной из всех, что ему довелось пережить. Монахи в своих белых, почти фосфоресцирующих в темноте балахонах казались участниками какого-то бессмысленного балета. А он все шел и звал, и ему казалось, что перед ним какой-то заколдованный замок из зловредных растений.
В эту тревожную ночь ему приходилось отгонять от себя поистине дантовские видения, одолевавшие разум. Ему чудились истекающие кровью деревья, с которых в свете фонариков, как брызги краски, сыпались яркие красные капли… Он видел Марианну с веревкой на шее, висящую на одной из окровавленных ветвей и дергающую ногами в пустоте… На тропе между деревьями возникала высокая мужская фигура с ножом в руке… По мере того как они углублялись в лес, надежда найти Марианну постепенно таяла, и Серваса охватывала лихорадка.
Он не смог бы сказать, сколько времени прошло, но в просвете между стволами пихт увидел, что небо начало светлеть. Теплый воздух с приближением рассвета стал дрожать, проснувшаяся долина запахла хвоей и смолой. Где же она? Он звал еще и еще, и его голосу каждый раз насмешливо вторило эхо.
– Сюда! – крикнул вдруг один из монахов.
Они с настоятелем поспешили на зов. Высокий монах с головой, похожей на птичью, направил луч фонарика на землю. Они посмотрели вниз. Там лежал мобильник… Разбитый. Видимо, на него наступили или ударили камнем. У Серваса кровь застыла в жилах. Он обшарил лучом фонарика окрестные пихты. Оставалась надежда, что, может быть, это не телефон Марианны. Правда, эта надежда была не крепче тонкой шелковой нити.
Он присел на корточки, поднял телефон, завернув его в бумажный носовой платочек, и опустил в прозрачный полиэтиленовый мешок.
Вставая, он поймал на себе взгляд настоятеля. Тот явно помрачнел: аббат, может, и жил в отдалении от мира, но, по всей видимости, был знаком с его темными сторонами.
– Продолжим поиски, – сказал он.
Прошел еще час, и все были вынуждены уступить очевидности: они отмахали по горам километры, но не обнаружили никаких следов Марианны. Монахи, которые рассредоточились по лесу, чтобы расширить пространство поиска, теперь собрались вокруг них на перекрестье двух дорог и стояли, не говоря ни слова. Сервас вспомнил, что они давали обет молчания или что-то в этом роде: имели право говорить, только когда в том действительно была необходимость. Со всех сторон слышался шелест ткани и поскрипывание сандалий, и он, сам не зная почему, вдруг подумал о хищных грифах, которые хозяйничали в горах, сбивались в стаи и жестоко бились за каждый кусок падали. А еще он заметил, что далеко не все монахи были в хорошей физической форме: некоторые из них тяжело, со свистом, дышали, кое-кто присел на камень или прислонился к дереву, чтобы передохнуть, словно они пробежали марафон. Они вытирали вспотевшие лбы, и рты их были широко открыты, как у рыб, выброшенных на берег.
– Я буду продолжать, – сказал он.
Большая узловатая рука настоятеля легла ему на плечо.
– Это ни к чему не приведет. Будь она здесь, мы бы ее нашли. И она бы отозвалась. Мне очень жаль.
Сервас хотел еще что-то сказать, но рука крепко сжала его плечо. И он понял. Аббат хотел сказать: «будь она здесь, да еще живая…» Вдруг по верхушкам пихт пронесся ветер.
– День начинается, нас ждут Laudes, службы после заутрени, – вмешался краснолицый толстяк со светло-голубыми водянистыми глазами, – настоящая карикатура на каноника: его солидный живот натягивал и тунику, и наплечник.
Сервас узнал голос в переговорном устройстве. Должно быть, это был приор. Мартен знал, что в задачи приора входило управлять монастырем и замещать настоятеля. С самого начала поисков он выглядел раздраженным и время от времени бросал на Серваса злобные взгляды, и у того появилось подозрение, что перед ним сторожевой пес монашеского сообщества. Такой всегда найдется.
Аббат согласно кивнул и посмотрел на Серваса.
– Вам надо бы предупредить жандармов.
– Я собираюсь это сделать. Но сначала хочу попросить вас еще об одном одолжении. У вас есть какая-нибудь мастерская, словом, помещение, где вы что-то мастерите или чините?
– Конечно, – ответил настоятель, начиная понемногу спускаться со склона, и за ним, как овцы за пастухом, потянулись остальные.
– Мне понадобится сильный клей вроде «Суперглю», газовая горелка или плита и пластиковая коробка. И буквально на один момент я бы попросил впустить меня на кухню.
– На кухню… а зачем? – послышался сзади голос приора, который, видимо, не соблюдал обет молчания.
Если настоятелю и не понравилось его вмешательство, он не подал виду.
– Довольно, Ансельм, – спокойно сказал он. – У господина комиссара есть свои соображения.
– У капитана, – поправил его Сервас.
Брат Ансельм от высказываний воздержался, но Мартен спиной почувствовал тяжелый взгляд толстяка. Свет уже проникал между пихтами узкими полосками, которые освещали подлесок, как позолота освещает часослов. Это место, несомненно, обладало известной магией, и даже в таких обстоятельствах Сервас ее ощущал. Было в долине что-то щемящее и в то же время торжественное. В общем, почти религиозное. Неудивительно, что много веков назад монахи выбрали ее, чтобы выстроить здесь церковь.
Склон становился все круче, и теперь надо было внимательно смотреть, куда ставишь ногу, потому что после каждого шага вниз сыпались камни. Они вышли из леса, и внизу их глазам внезапно открылся весь ансамбль монастыря: церковь с колокольней, большое монастырское здание, старинные постройки, где жили послушники и монахи. Возле реки, за оградой, Сервас заметил фруктовый сад, огород и садик с лекарственными травами. Тут же, у стены аббатства, в том месте, куда выходили «врата мертвых», располагалось маленькое кладбище. А справа, километрах в трех, высокие вершины величаво взмывали к подернутому дымкой небу, которое быстро светлело.
От монастыря поднялся легкий, прозрачный колокольный звон, призывающий монахов ко второй службе, к Laudes. Было только семь утра. И Сервас подумал, что не случайно святой Бенедикт создал такой устав, чтобы изнурять монахов работами и недосыпом, тем самым избавляя их от искушений. Он и сам чувствовал себя утомленным и опустошенным.
У него был шанс, а он его пропустил. Где же сейчас Марианна? Может, похититель увез ее далеко отсюда? От этой мысли он похолодел. Мысль, что ей удалось бежать после восьми лет неволи, а потом ее снова поймали, была невыносима.
Он не мог ни думать, ни дышать как следует. Грудь словно сжало тисками, и на секунду какие-то белые точки закрыли собой пейзаж, и перед глазами все поплыло.
– Вам плохо? – спросил аббат.
Да уж, от него решительно ничего не скроешь.
– Нет, нет, все в порядке.
Но в следующую секунду ноги у него вдруг стали легкими, а горы и лес закачались, словно кто-то поддал ногой по картине, и он провалился в какую-то черную дыру.
7
– Резкое падение давления, вагальный криз[13], – поставил диагноз врач. – Несомненно, это из-за пережитого вами сильнейшего стресса. Мы вас забираем, необходимо провести дополнительные обследования в больнице.
– На это нет времени, – сказал Сервас, сидя на краю узкой кровати. – Забудьте об этом.
– Тогда вы должны расписаться в отказе от госпитализации.
Вокруг них суетились санитары «Скорой помощи», готовые пустить в ход всю свою аппаратуру: многофункциональный монитор, аптечку неотложной помощи, и кто-то уже приклеивал ему на грудь электроды для кардиограммы, кто-то накладывал на руку браслет для измерения давления, а на указательный палец – оксиметр. И все это делалось в рекордное время и фактически одновременно.
– Вам надо отдохнуть, – настаивал доктор.
Сервас кивнул, но без особой убежденности. Минуты через три бригада уехала. Под тяжелыми веками аббата пробежала молния.
– Вся эта история – очень личная для вас?
Чтобы задать этот вопрос, он дождался, когда они останутся одни. Сервас помедлил, поднял голову, заглянул в его серо-стальные глаза и кивнул.
– Вы когда-то знали эту женщину…
На этот раз вместо вопроса прозвучало утверждение.
– Я очень давно был с ней знаком.
Он поднял глаза на распятие, висевшее на выбеленной стене за спиной аббата: Cristus dolens, Христос страдающий. Лицо его искажено болью, он один на кресте, покинутый и Богом, и людьми.
– И она когда-то была вам очень дорога.
Снова утверждение, произнесенное спокойным, глубоким голосом.
– Итак, если я вас правильно понял, восемь лет назад ее похитили, и после этого вы не имели о ней никаких известий. А теперь она вдруг объявилась, попросила у вас помощи и снова исчезла… И все, похоже, указывает на то, что ее силой удерживали какое-то время недалеко отсюда, совсем рядом с нашим монастырем…
Высокий священник, казалось, снова вернулся в свое прежнее состояние. Глаза его подернулись дымкой, словно он страдал катарактой.
Сервас еле удержался, чтобы не поморщиться.
– Возможно, ей пришлось пройти много километров, прежде чем удалось мне позвонить.
Аббат пожал плечами.
– Очень может быть… Здесь не так много мест, где телефон берет. Даже в монастыре не везде есть сеть. Но это не создает нам больших проблем.
– А не приходилось ли вам часто видеть возле монастыря одни и те же лица?
– Не припоминаю. Есть, конечно, любители путешествий, которые паркуются на площадке чуть поодаль. Оттуда в долину расходятся все туристские тропы. Несколько раз сюда забредали любопытные. Вот, пожалуй, и все.
– А она не могла укрыться где-нибудь здесь? – рискнул Сервас, прекрасно понимая, что таит в себе подобный вопрос.
Глаза старого величавого орла снова сверкнули.
– Это невозможно, – отрезал он. – Наша община очень маленькая. И я, и приор оба знаем в монастыре каждый уголок. И совершенно немыслимо, чтобы кто-то мог здесь укрыться без того, чтобы это сразу не стало нам известно. Весьма нелепая мысль.
Сервас понимающе кивнул.
– У вас нашлось все, что я попросил?
Аббат поднял бровь и погладил бороду.
– «Суперглю» и плитка?
Сервас оглядел инвентарь. По-деревенски грубоват, но сгодится. По крайней мере, он на это надеялся. Налив «Суперглю» в бутылочку с дыркой в пробке, он соединил ее трубочкой с пластиковой коробкой, где лежал разбитый мобильник. Затем он герметизировал коробку широкой клейкой лентой и поместил в наполненную водой раковину, оставив ее плавать по поверхности. Бутылочку же он поставил в кастрюлю с водой, а саму кастрюлю – на огонь.
– Это называется «фумигацией», – объяснил он. – Принцип такой: цианоакрилатный клей нагревают, чтобы он обратился в пар, который попадает в трубку и затем вступает в реакцию с секретами сальных желез. В результате формируется полицианоакрилат, который красит отпечатки пальцев в белый цвет. Если, конечно, отпечатки есть. А предмет исследования, в данном случае телефон, надо поместить в герметичную емкость с высокой влажностью, отсюда и раковина с водой.
– Впечатляет, – заметил аббат.
– Такую процедуру провести легко, а главное – она дешевая…
Вода в кастрюле закипела. Они открыли окна в кухне, чтобы пары не распространились по помещению, и наблюдали, как они медленно вползают в трубку, а из нее – в пластиковую коробку.
– Должно хорошо получиться, – оценил Сервас.
Он выключил газ под кастрюлей, подождал несколько секунд, потом отсоединил трубку от коробки и поднес коробку к окну. На подоконнике он ее разгерметизировал и снял крышку.
– Посмотрите.
Аббат подошел и стал рядом. На черном пластике проявились три великолепных четких отпечатка.
Комплекс жандармерии Эгвива представлял собой ансамбль из нескольких типичных горных шале с деревянными резными балконами и шиферными крышами. Вот только фасады явно нуждались в покраске, а оконные рамы давно пора было заменить. Это относилось и к больницам, и к университетам региона… В 2017 году Франция, по сведениям Организации экономического сотрудничества и развития, стала одной из стран, где люди платили самые высокие налоги. Куда же девались деньги?
«Подразделение высокогорной жандармерии», – прочел Сервас на одном из зданий. Но вошел в то, что стояло сбоку и где было написано просто «Жандармерия».
Подойдя к небольшой конторке, он обнаружил за ней совсем молодого парня, вряд ли старше тридцати. И снова перед ним встал вопрос, как себя вести без знаков отличия. Он решил сыграть на авторитете.
– Капитан Сервас, уголовная полиция Тулузы, – отрекомендовался он. – Я хотел бы поговорить с командиром подразделения.
Капитан Элюа Ангард посмотрел на Серваса, как фотограф-любитель посмотрел бы, наверное, на Анри Картье-Брессона[14] или Ричарда Аведона[15], будь они еще живы. Он исправно читал прессу, и имя самого знаменитого в этих краях сыщика, который расследовал дело о коне без головы, распутал убийства в Марсаке и поймал серийного убийцу Юлиана Гиртмана, наверняка было ему известно. Он служил в жандармерии, а потому не особенно доверял сыщику из уголовной полиции[16], который не поладил с правосудием. А вот того, что Серваса отстранили от службы, он, видимо, не знал – откуда ему знать? И Мартен решил воспользоваться той искрой интереса, что вспыхнула в глазах капитана, когда он положил перед ним на стол фото Марианны.
– Нет, к сожалению, я ее не знаю и никогда здесь не видел, – сказал Ангард, подняв голову от снимка. – Говорите, она снова объявилась через восемь лет и позвонила вам откуда-то отсюда?
Он поскреб пучок соломы, служивший ему бородой.
– Совершенно верно, – ответил Сервас, – я получил телефонный звонок нынче ночью.
– И вы только сейчас об этом заявляете?
– Я помчался в аббатство и просил монахов помочь мне обыскать лес. Нельзя было терять времени, и потом, они хорошо знают эти места.
– Мои люди тоже… Мы бы прибыли через пять минут, – заметил капитан, – и в вашем распоряжении было бы больше людей.
Сервас снова вспомнил о предупреждении Марианны.
– Я запаниковал, – соврал он. – Вы правы, возможно, я рассудил неправильно.
– И все, что вы нашли, это… телефон.
Жандарм мрачно взглянул на черный мобильник с белыми отпечатками пальцев, лежащий у него на письменном столе.
– Надо отправить отпечатки в отдел технической службы, чтобы их сравнили с отпечатками Марианны Бохановски. И проверьте, пожалуйста, доступны ли хоть какие-нибудь данные с этого телефона.
– Для этого я должен связаться с отделом департамента По, – подчеркнуто значительно произнес капитан. – Это исследовательский отдел, там имеются все технические средства, чтобы провести такой анализ.
Сервас одобрительно кивнул.
– Незачем говорить им, кто я такой. Это только все усложнит: полицейский вмешивается в расследование жандармерии… впрочем, на ваше усмотрение.
Офицер все больше удивлялся.
– Но мне же надо будет объяснить, как мы нашли телефон и почему мы разыскиваем эту женщину, – возразил он, не скрывая недоумения.
– Назовите мое имя, но не надо привлекать внимание уголовной полиции: я здесь как частное лицо. Официально никакое дело не возбуждено.
Несколько секунд Элюа Ангард изучал Серваса, пытаясь понять, где тут подвох.
– Ладно, – сказал он, наконец.
«Этот парень – просто прелесть», – подумал сыщик. Капитан обладал внешностью мясника: огромные лапищи, короткое бочкообразное тело, кроткий взгляд, а вокруг головы ореол светлых рыжеватых волос. На вид ему было лет сорок пять. Сервас принялся разглядывать небольшой кабинет, окна которого выходили на горы. На картотеке с металлическими ящиками красовались десятки спортивных трофеев, стены были увешаны афишами разных фильмов, а на столе стояли стаканчики, битком набитые авторучками всех сортов и калибров. Ангард перехватил его взгляд.
– Ну да, знаю, – смущенно сказал он, – я не люблю расставаться с вещами. И дома у меня все то же самое.
Сервас никак не отреагировал.
– Мои люди хорошо знают здешние горы, – продолжил офицер. – Я попрошу их еще раз все прочесать…
Сервас снова ничего не сказал.
– У вас есть компьютер и приличный принтер? – вдруг спросил он.
– Э… да, конечно.
– Кто-нибудь у вас в лаборатории умеет пользоваться фотошопом?
Спустя десять минут он вышел с пачкой листовок в формате А4, с портретом Марианны, объявлением о розыске и контактным телефоном (своим собственным), совсем как при розыске потерявшихся кошек. Он вернулся в машину и поехал, останавливаясь на каждом значительном перекрестке, у каждого выезда и расклеивая листовки, как на предвыборной кампании. На улицах было полно народу. Настало лето. Солнце в зените и сильная жара вытащили обитателей города из домов, и улицы выглядели весело, нарядно и оживленно. Луга на горных склонах звенели коровьими бубенчиками, а солнце норовило сокрушить снежные вершины под ярко-голубым небом. Но стоило отдалиться от центра, как на глаза сразу попадались стандартные индустриальные наслоения: глубокие шрамы карьеров, пыль цементных заводов, склады, опорные башни, вездесущие сталь и бетон в самом центре нетленной красоты гор.
Сервас расклеивал фото Марианны, а внутри нарастали тоска и беспокойство. Больше, чем беспокойство: какое-то бешенство. Возникла уверенность, что все его усилия напрасны и он суетится без всякой пользы, только для очистки совести, чтобы потом иметь возможность сказать: вот я пытался сделать все, что от меня зависело.
Где-то совсем рядом рыскал похититель Марианны. Он один знал, где она. Это его территория… Он здесь у себя дома. Увез он ее куда-нибудь далеко или, наоборот, прячет где-то поблизости? У Серваса возникло впечатление, что он предал Марианну. Не надо было ее слушать, а надо было сразу же, с первой секунды, вызывать жандармов, поручить Гюстава заботам Леа и мчаться сюда, не теряя времени. А он попусту растратил драгоценные часы. Расклеивая последние фотографии, он мысленно обращался к ней: «Если тебе удалось бежать, значит, где-то ты должна была оставить следы. Ты умна, хитра, возможно, истощена и немного не в себе после всех лет, проведенных в неволе. Какую стратегию выбрал бы на твоем месте я? Я бы себя повел, как Мальчик-с-пальчик… Ну да, я бы сыпал камешки или еще что-нибудь, оставлял какие-нибудь знаки, которые указывали бы на моего похитителя…»
Почему она не назвала похитителя по телефону? Потому что связь прервалась раньше, чем… Или она потеряла сеть, или у нее сел аккумулятор, или тот, кто ее преследовал, догнал ее и вырвал телефон из рук? Разбитый телефон, найденный на тропинке, говорил в пользу последнего предположения, и Сервас содрогнулся.
Вернувшись в машину, он притормозил возле булочной и взял себе сэндвич с тунцом и майонезом и бутылку воды, а в спортивном магазине приобрел карту Инспекции национальной жандармерии масштаба 1:25 000 и походный компас. Потом снова повернул к аббатству. Спустившись в долину, припарковался на небольшой утоптанной стоянке, мимо которой проехал, когда искал монастырь. От стоянки отходило множество троп. Несомненно, аббат говорил именно об этой площадке.
Дверца автомобиля хлопнула в тишине долины, которую нарушало только журчание реки. Стояла жара, термометр показывал выше 352. Высокая трава вокруг площадки трепетала от снующих в ней бабочек и прочих насекомых. А под бледно-голубым небом на склон горы волнами взбирался лес.
Сервас достал телефон и проверил: сеть была. Всего одна палочка. Он терпеть не мог эту тиранию технологий, проникавших даже в самые отдаленные места. Хотя приходилось признать, что без этих технологий Марианна не смогла бы позвать его на помощь.
На стоянке не было ни души. Он разложил карту на капоте, установил репер, достал фломастер и поставил на карте метку «С» (сеть). Потом отправился пешком по одной из трех тропинок, которые, похоже, проходили над монастырем. Его было отсюда видно, до него было метров двести. Сервас вошел в лес. В лесу тоже стояла тишина, только птицы заливались вовсю. Под деревьями стало еще жарче. Ни ветерка, ни дуновения… Долина словно застыла в желтом янтаре.
Через каждые сто метров – взгляд на экран телефона. Одна палочка… ни одной, ноль… Показатель сети ни разу не поднялся выше. На карте он методично отмечал крестиком места, где сети не было, и буквой «С», где сеть была, собираясь таким образом разграфить все окрестные тропинки и разделить их на участки.
Сервас углубился в лес, в зеленый собор с витражами из листьев, пронизанных солнечными лучами, и почувствовал, как сменяют друг друга запахи с изменением высоты, направления и почвы. Липа, орешник, клены, дубы, буки, лиственницы, папоротник… Очень быстро он запыхался, спина взмокла, струйки пота покатились по щекам. В мире зелени воцарилась удушающая жара. И ни души кругом. Только мухи изводили его, тучи мелкой мошки вились над головой, над тропой зудели комары, привлеченные запахом человечьей крови. Сервас терпеть не мог эти деревенские прелести.
Вдруг он резко остановился. За спиной послышались крики. Ярости, волнения или страха? Понять было невозможно. Голоса пронзили лес, как копья. И в голове промелькнула мысль: «Пришел и мой черед…» Он обернулся, но ничего не увидел. Крики звучали все ближе, вот они уже за ближними деревьями и кустарником, радостные, дикие и воинственные. С бьющимся сердцем Мартен вгляделся в зеленый туннель, который чуть дальше образовывал плавный поворот, и услышал нарастающий гул. «Вертолет», – подумал он и весь подобрался, почуяв опасность. Что-то происходило, но он не понимал, что именно.
И вдруг он их увидел. Они выскочили из-за поворота и мчались прямо на него, как отряд легкой кавалерии. Застыв на месте, он проводил глазами три квадроцикла, которые с грохотом пронеслись мимо и обдали лес дымом движков. На них сидели орущие и хохочущие подростки. Хохот и воинственные вопли быстро стихли за поворотом, остался только едкий дымок выхлопов.
Сервас немного подождал, пока успокоится сердце. Он очень рассердился: выходит, больше нигде уже невозможно обрести покой.
Он пошел дальше и вдруг заметил, что солнце исчезло, подлесок наполнился тенями и где-то заворчал гром. Сквозь листву проглядывало теперь низкое и мрачное небо, все в серых облаках. Приближалась гроза. Над тропой, шурша листвой, пролетали порывы холодного ветра. А еще через несколько секунд сверху упали первые крупные капли, небо разверзлось, и вниз обрушились потоки дождя. Сервас сразу промок. Внизу перед ним что-то виднелось, какое-то маленькое белое строение… Он побежал туда и очутился в крохотной часовне, готовой вот-вот обвалиться. Однако обросшая мхом крыша, похоже, могла еще укрыть от дождя. Он с разгону влетел в полумрак часовни, где воняло гнилью и мочой, и теперь смотрел на стену дождя, бушевавшего снаружи. Промокший и дрожащий, он укрылся в темноте, слушая, как барабанит дождь по дырявой крыше, которая ручьями пропускала воду и совсем не заглушала раскаты грома. Ему вдруг отчаянно захотелось закурить.
Мартен удивился, отчего это желание не возникло раньше. Может, дело в антиникотиновом пластыре, а может, просто было некогда. Он ведь весь день пробегал. Тогда он нашарил в кармане антиникотиновую жвачку.
Когда же в последний раз на равнине шел такой дождь? Весь Юго-Запад замучила засуха. Земля трескалась, урожай выгорал на корню, ручьи и ирригационные каналы пересохли. Минут через двадцать ливень прекратился. Сервас шагнул из своего убежища в лес, наполненный новыми запахами и прохладой, и уже собирался вернуться на стоянку, как его внимание привлекла надпись на внешней стороне одной из стен часовни.
Назначение надписи сомнений не вызывало. Кто-то наскоро, грубо намалевал стрелу и рядом – слова «шмаль» и «кокс». Такие надписи попадались ему на глаза в Бельфонтене, одном из районов Тулузы, и в других западных пригородах. Он сфотографировал надпись и пообещал себе рассказать о ней в жандармерии: а вдруг кто-нибудь из их клиентов или торговцев наркотиками что-нибудь видел. Потом снова сел в машину и поехал в Эгвив, но меньше чем через километр затормозил и повернул назад. Может, монахи знали, кто из молодых парней приторговывает наркотиками в лесу?
Сидящего у себя в кабинете аббата этот вопрос, казалось, поставил в тупик.
– Их уже ловили в лесу, но у нас с ними нет никаких контактов. Они даже, как бы это сказать… не воцерковлены…
Кабинет аббата соответствовал стилю часовни: массивные каменные стены, стрельчатые арки потолка, а за большим, как стол Тайной вечери, дубовым столом – небольшой цветной витраж.
– Благодарю, отец мой, – сказал Сервас, с которого ручьем стекала вода. Дождь пошел снова, и ему пришлось довольно долго ждать под ливнем, пока приор откроет дверь.
Он встал. Снаружи небо сотрясал гром, летний дождь непрерывно барабанил по высоким узким окнам. Священник внимательно на него смотрел.
– Вы вернетесь в Тулузу или рассчитываете провести ночь в Эгвиве?
– Я заночую в отеле, а завтра продолжу поиски.
Аббат широко повел руками, словно приглашая посмотреть на стены, и взгляд Серваса задержался на библиотеке, где он заметил «Сумму теологии» Фомы Аквинского и «Словарь библейской теологии». А на столе он заметил ноутбук… Tempora mutantur: времена меняются, даже для монахов.
– А почему бы вам не остаться на ночь здесь? Здесь вас никто не побеспокоит.
– Я полагаю, вы не особенно жалуете визитеров…
Губы священника растянулись в тонкую улыбку.
– Не обманывайте себя, – ответил он. – Гостеприимство – наша традиция. Случается, что мы принимаем художников или даже политиков, только что вышедших на пенсию, которые хотят хоть на несколько дней отдалиться от безумной жизни. Но мы не так широко развиваем эту деятельность, как другие аббатства. Наши гости обретают здесь душевный покой, возможность отойти от мирского шума… Поживите у нас, сколько захотите. Добро пожаловать.
Это предложение застало Серваса врасплох. Он его совсем не ожидал, как не ожидал и такого проявления симпатии.
– Я, пожалуй, уступлю искушению и соглашусь, – сказал он с улыбкой.
В глазах аббата промелькнула насмешливая искорка, и он улыбнулся в ответ.
– Вам простится слабость перед таким искушением.
Он поднялся с места.
– Пойдемте, я покажу вам вашу комнату. Если хотите отдохнуть и хорошо выспаться, но с трудом засыпаете, у нас есть брат-аптекарь, который своими простыми средствами сможет помочь заснуть… В любом случае я вам обещаю, что здесь вы обретете покой.
8
Всю ночь, не смолкая, гремел гром и шел дождь. Растянувшись на высокой жесткой кровати, в сероватом тусклом свете, льющемся из окна, Сервас вслушивался в шум дождя, сбегавшего с крыши в желоба и хлеставшего по окнам. А тем временем где-то вдали гром сотрясал небо, и комнату то и дело освещали вспышки молний.
Он ждал, когда же придет сон, когда тиски тревоги, сжимающие грудь, ослабнут и обещанный аббатом покой наконец-то на него сойдет. Но покой все не приходил, хотя обычно звуки и шумы природы его убаюкивали. После последней службы, повечерия, на монастырь спустилась полнейшая тишина. Стало так тихо, что Мартен решил, будто остался один в опустевшем здании.
Келья представляла собой маленькую комнатку около девяти квадратных метров, с выбеленными стенами и полом из неструганых досок. Освещалась она крошечным окошком, пробитым в толще стены, высокая и тесная кровать была вдвинута в альков, рядом стоял письменный стол, похожий на школьную парту, и на стене над ним висело изображение святого.
Возле стола имелась электрическая розетка, а значит, можно было зарядить телефон и сделать несколько звонков. Первый звонок был Венсану, который выложил ему все новости о Гюставе. Похоже, его сын был гораздо общительнее и уживчивее в компании друзей, чем вдвоем с ним.
– Кажется, ты запрашиваешь меню в школьной столовой, чтобы на ужин не приготовить то же самое, – веселился Венсан. – Да ты просто супергерой…
– Интересно, почему отцы-одиночки считаются более героическими, чем матери? – парировал Мартен.
– Может, в мире просто больше супермам, чем суперпап, просто к этому все давно привыкли.
Венсан получил информацию от телефонных операторов. По всей видимости, звонок Марианны был сделан с предоплаченной карты. Как и ожидалось, в зоне одной из трех промежуточных вышек, что в нескольких километрах от монастыря. Других вызовов с этого аппарата не было. «Что думаешь предпринять?» – осторожно спросил его Венсан. Он ничего не ответил и сразу позвонил Леа.
– Ну, вы ее нашли?
– Нет…
Молчание в трубке.
– Что собираешься делать?
– Продолжать поиски.
– А если не найдешь?
– Надеюсь, найду.
Она спросила, сколько еще времени он думает провести в Эгвиве. Он пообещал вернуться завтра и сразу же об этом пожалел.
В восемь вечера он спустился в трапезную пообедать. Просторный, тихий и пустынный зал походил на крипту: низкий потолок, деревянные панели на стенах, полумрак. В монастыре и вправду повсюду царил ночной сумрак, пронизанный тысячами звездочек: свечи былых времен теперь сменили маленькие лампочки. Наверное, сумрак и тишина призваны были напоминать монахам, что все мы смертны. Во рту у Серваса растеклась такая горечь, что он даже не почувствовал вкуса форели, которую ему подал один из монахов. Он спросил у него, куда все подевались, почему в трапезной никого нет.
Монах, на вид такой же старый, как монастырские стены, почти прошептал:
– Братья обедают гораздо раньше, перед последней службой.
И, словно в подтверждение его слов, над аббатством зазвучало песнопение: «Интроитус», вступление к службе. Вернувшись к себе в келью, Сервас пожалел, что не взял с собой ни снотворного, ни зубной щетки, ни пижамы. По длинному тихому коридору он дошел до душевой, включил воду и, наклонившись над раковиной, плеснул себе в лицо. В зеркало он смотреться не стал, чтобы не увидеть на лице отражение собственных пораженческих мыслей, которые уже подкрадывались к нему в темноте. Он рассчитывал, что его свалит усталость, но ложе было слишком жесткое, да и мысли о Марианне не оставляли его.
Марианна, где ты?
Когда-то он любил эту женщину. Может быть, сильнее, чем любую другую до и после нее… Когда они познакомились, оба были студентами в Марсаке и учились на приготовительном курсе литературного факультета, где собиралась интеллектуальная элита региона. В то время они были как одно целое: одинаково смотрели на мир, одинаково жаждали перемен, вместе надеялись, вместе сердились и восторгались. С прямо-таки нечеловеческой четкостью он вспоминал сейчас два зеленых светящихся озера ее глаз, ее смех, ее ласки и поцелуи. А потом она его отвергла, уехала с другим, и при этом умудрилась все устроить так, что виноватым оказался он. Прошло девятнадцать лет, прежде чем он снова ее увидел. Тогда она, как и сейчас, попросила о помощи. Ее двадцатилетнего сына Юго обнаружили сидящим на бортике бассейна в доме преподавательницы литературы, которую только что задушили и утопили в этом бассейне[17].
Сервас погрузился в воспоминания, когда вдруг услышал за дверью какой-то шорох.
В коридоре справа раздались почти бесшумные шаги и замерли напротив двери в его комнату.
Он затаил дыхание и прислушался.
Кто-то с другой стороны двери тоже вслушивался, он был в этом уверен. Этот кто-то явно хотел узнать, спит он или нет… Мартен уже начал сомневаться, не паранойя ли его одолела, но тут легкий, как сон, шелест шагов повернул в сторону лестницы, ведущей в главное монастырское здание.
Сервас колебался не дольше секунды. В шорохе сандалий было что-то осторожное и скрытное. Что-то, что возбудило сразу и любопытство, и подозрение. Тот, кто бродил тут ночью, не хотел, чтобы его обнаружили. Интересно, почему?
В голове промелькнула мысль, что, если человек за дверью со всеми предосторожностями старался выяснить, спит он или нет, значит, то, что он собирается сделать, может сильно его заинтересовать.
Через секунду он был уже у двери.