— Пока не растолстел? — улыбнулся Ангус.
— Нет, пока не упал с высоты трех домов и не сломал себе спину, — серьезно посмотрел на него Ланси. — Но это не отбило у него любовь к танцам на веревке. Правда, теперь за него танцуют другие. Хочешь посмотреть?
— Конечно, хочу! — закричал Ангус.
После упавшего с телеги хлеба это была вторая настоящая радость с тех пор, как служанка, убегавшая из охваченного огнем и смертью дворца, швырнула его в сточную канаву, откуда его потом выловила Нэнни.
— Тогда пойдем гулять, пока вечер не придет, — заявил Ланси. — Большое представление вечером. Сегодня четвертый день недели, на площади вешают и рубят головы, так что дневного представления нету.
— А ты будешь вечером выступать? — спросил Ангус. Глаза у него блестели от азарта.
— Нет, — скис Ланси. — Я еще не настолько хорошо танцую, чтобы меня перед публикой выпускали.
Они долго бродили по закоулкам и улицам, Ангус успел снова проголодаться, но тут Ланси вдруг исчез и спустя несколько мгновений вернулся с двумя крадеными пирожками. Мальчишки помчались прочь, хохоча и пытаясь запихнуть горячее лакомство — как оказалось, с яблочной начинкой — в рот прямо на бегу.
Когда они доели добычу Ланси и Ангус облизал липкие пальцы, он вдруг понял, где они находятся.
На Сером пустыре, за площадью. Здесь на общем погосте были зарыты его мать и отец. Ангус, не слыша болтовни Ланси, медленно двинулся туда, где между могильных насыпей и куч мусора бродили бездомные собаки.
Ослепший от слез, ничего не видя перед собой, он сам не знал, куда бредет и зачем. И даже не сразу понял, что в кого-то врезался.
— Эй, эй, малявка, ты хоть перед собой смотри, — раздался сверху насмешливый голос. — А то снесешь и не заметишь.
Ангус поднял глаза и застыл, словно сосулька. На него смотрел самый жуткий и огромный человек из всех, кого мальчику доводилось видеть за свою недолгую семилетнюю жизнь.
Его отец, Старший Ворон, был рослым — ростом с самого короля Эннобара, славившегося своей статью. Брат его отца, Гордый Ворон, был еще выше, да и среди гвардейцев его сотни встречались настоящие великаны. Но этот превосходил их всех.
Голова его была наголо обрита, бороду незнакомец не носил, только светлые усы спускались вниз по углам рта. В правом ухе висела блестящая серебряная серьга, толстая и тяжелая. Нечеловечески широкие плечи переходили в мощные руки, на которых буграми вздувались громадные, как у быка, мускулы. Из верхней одежды на незнакомце была лишь перехваченная поясом меховая безрукавка, и Ангус мог видеть размытые контуры татуировок. Они почти сплошь покрывали его жуткие руки, переползали на шею и заканчивались под подбородком мечи, языки огня, волки, медведи и вздыбленные кони. Но страшнее всего были глаза — светлые, льдистые, внимательные. В них затаилось что-то опасное, как в глазах крупного хищника.
На пышных усах налипла подсолнечная шелуха. Он разглядывал Ангуса и щелкал семечки из горсти.
— Так на могилы загляделся, что глаза потерял? Любишь на покойников попялиться? Либо на дураков? Тут и тех и других хватает.
В глазах у Ангуса потемнело от злости. Здесь лежали все, кого он любил. И никто, никто не мог так о них говорить.
— Нет, — он запрокинул голову, чтобы смотреть прямо в страшные глаза. — На покойников не люблю. На дураков намного интересней!
Бритый оскалился в ухмылке, его ручища метнулась с невероятной скоростью и сгребла взвизгнувшего Ангуса за волосы.
Незнакомец ловко подкинул мальчика в воздухе и перехватил той же рукой за одежду на груди. Поднял повыше к глазам. Беспомощный Ангус, задыхаясь, болтался в воздухе и что есть силы лупил по каменному запястью, отбивая себе ладони.
Льдистые глаза внимательно рассматривали его. Ангус тоже в них вгляделся. Глаза были серые. Слишком светлые. Слишком холодные. Слишком проницательные — они видели мальчика насквозь. Желудок свело от страха.
— Ты не с улицы, — сплюнул в сторону шелуху бритый. — Ты откуда-то из богатого дома. Спрятался во время резни. Всего боишься. Грязный, но все еще думаешь, что кто-то придет и спасет тебя. Чем скорей поймешь, что никто не придет, тем лучше. Научись сквернословить, воровать и врать, тогда, может, выживешь.
Ангус хотел ответить, что ни на что не надеется, что все, кто мог бы прийти за ним, умерли и лежат в этих безымянных могилах, и собаки воют над ними, но не смог выдавить ни слова.
Бритый вернул его на землю и приказал:
— Подставь ладонь.
Ангус завороженно подчинился. Нагнувшись с высоты своего нечеловеческого роста, незнакомец насыпал ему полную горсть семечек. И пошел дальше. Ангус так и остался стоять, глядя ему вслед, с раскрытым ртом и колотящимся сердцем.
— Ну, ты даешь, — послышался знакомый голос.
Бледный от страха Ланси осторожно приблизился к нему мелкими шажками.
— Знаешь, кто это был? — выдохнул он.
— Нет.
— Это Куланн Две Половины, — пробормотал Ланси. — Небеса всеблагие, я чуть штаны не намочил.
— Кто он? — спросил Ангус, чувствуя, как ветер леденит его мокрую от пота спину.
— Третий тысячник Вольного воинства. Серьгу-то в ухе видел? Наемник, из тех, что брали город вместе с Бресом.
— Почему его называют Две Половины?
— Потому что он одним ударом разрубает человека пополам, вместе с кольчугой и доспехами от макушки до седла, — судорожно сглотнул Ланси, глядя перед собой потемневшими глазами. — Говорят, что в своей первой битве он умер на поле боя, но Безносая Богиня, танцевавшая на трупах, наклонилась и поцеловала его, и он снова встал и взял в руки меч. Говорят, его нельзя убить, потому что на самом деле он и не живой по-настоящему, а человека для него прихлопнуть все равно, что муху.
Невольно сжав руку, Ангус почувствовал, как что-то впилось в кожу. Он опустил взгляд и увидел — семечки.
Куланн кивнул дежурному у входа в казармы. Раньше здесь останавливались воины знатных гостей Эннобара, теперь с удобством расположились наемники. Вольным воинам нечасто доставалось такое роскошное жилье, да еще и приспособленное специально под нужды войска.
Куланн поднялся на второй этаж и вошел в большую захламленную комнату. Посредине стоял широкий стол, уставленный едой и вином, и за ним в одиночестве трапезничал косматый седовласый здоровяк.
— Не подавись, Лютвин, — ухмыльнулся Куланн.
Он обошел стол, плеснул себе вина и развалился на лавке рядом с толстяком.
— Не дождешься, — рассмеялся Лютвин, отчего его сытое брюхо заходило ходуном, а серьга в ухе качнулась, блеснув в свете свечей, — и еще усердней вгрызся в мясо. Куланн тоже взял себе кусок.
— Вечером на игру собираемся, — Лютвин слизал жир с пальцев и подмигнул. — Хочу обставить парней и отыграться за прошлую. Пойдешь?
— Да ну, — зевнул Куланн. — Не понимаю я этой вашей радости.
— Ты не азартен, — ухмыльнулся Лютвин. — Холодная кровь.
— Не азартен, — согласился Куланн. — Я даже в сражении всегда голову ясной сохраняю.
— Вы, лугайдийцы, все такие, — кивнул Лютвин. — Холодная кровь и светлые усы. И Брес такой же.
— Не, — поморщился Куланн. — Брес любит кровь. Он не любит убивать сам, но ему нравится смотреть, когда другие убивают для него.
— А ты, значит, не любишь? — расхохотался Лютвин, забрызгав каплями жира свою кожаную куртку.
— Если я б еще что умел, то не убивал бы, — пожал плечами Куланн. — Но я больше ничего не умею, кроме как мечом махать. Не милостыню ж просить на площадях.
Оба расхохотались, и Лютвин протянул Куланну свой кубок с пряным красным вином. Тот залпом осушил его и вернул.
В коридоре послышались быстрые шаги, и пару мгновений спустя дверь распахнулась настежь и в комнату ввалилась женщина в помятых потускневших доспехах. В ухе у нее ярко сверкала серебряная серьга наемника. Вторая серьга блестела в носу, а во втором ухе висело сразу несколько тонких серебряных колец. Короткие темно-русые волосы свисали вокруг лица неровными лохмами, серые глаза смотрели исподлобья. Нос был чуть свернут на сторону, а губы с левой стороны кривились, захваченные паутиной шрамов. Куланн знал, что такие следы остаются на лице от удара латной рукавицей. Остаются навсегда. Он в который раз вспомнил, как нежна и миловидна была эта женщина в юности. Но сейчас Куланн не захотел бы лечь с ней в постель — слишком мускулистыми выглядели ее плечи и руки, а злость в глазах внушала неприязнь.
— Привет, Ильди, — выпрямился Лютвин.
В ответ женщина подбоченилась и разразилась такой отборной и похабной бранью, что мужчины недовольно скривились.
— Все жрешь, скоро в тебе дерьмо помещаться перестанет! — орала Ильди грубым низким голосом. — А там двоих ребят упекли за решетку!
— За что? — хмуро спросил Лютвин.
— За драку в борделе! — Ильди пнула пустой стул. — Солдаты милого Брайена взяли их пьяными и уволокли. Я пошла разбираться с самому Брайену, так эта тупая тварь меня даже не порог не пустила. Велел прийти мужчинам.
Тут Ильди задохнулась от злости и снова принялась сыпать ругательствами.
— Ладно, я сам завтра с утра к нему схожу, — вздохнул Лютвин. — Прекрати браниться, уши вянут.
— Завтра? — заорала Ильди. — Что, им всю ночь сидеть в камере из-за того, что лорду Брайену класть на наемников? Он нас не уважает! А вы сидите тут и пьете! Дерьмо вы после этого!
— Ильди, уймись, — неохотно вмешался Куланн. — Брайен — глава Таумрата до возвращения Бреса. Он издал указ, запрещающий драки, город на военном положении. Парни сами виноваты, посидят ночь, протрезвеют.
— Парни виноваты? — Ильди набрала в грудь побольше воздуха. — То есть это мы все виноваты в том, что торчим тут за городскими стенами, вместо того, чтобы сражаться за золото? А не вы ли с Лютвином, два трусливых пса, решили на сборе, что мы перезимуем здесь до прихода Бреса?!
— Да, мы решили, и что? — сдвинул брови Куланн.
— А то, что парни скоро на стену полезут! — рявкнула Ильди. — К демонам Бреса и зиму вместе с ним! Почему мы должны сидеть в городе, когда мы — наемники и зарабатываем мечом?