(Мама всерьез была уверена, что Влад пользуется у девочек колоссальным успехом. Этому заблуждению способствовали и звонки приболевших Владовых одноклассниц, которые, провалявшись пару дней дома с простудой или гриппом, обязательно звонили Владу и требовали – буквально требовали! – чтобы им принесли домашнее задание и помогли сделать уроки. Правда, пацаны в таких случаях тоже звонили…
Хорошо, что по весне болезней в классе стало меньше).
Родители Изы были дома. Влад видел ее отца впервые, а мать второй или третий раз.
Они долго держали Влада на пороге. Оба неважно выглядели; у матери были воспаленные блестящие глаза, Владу сразу же стало жаль ее – куда жальче, чем Изу.
Сперва Владу сказали, что девочка тяжело больна и никакого свидания не будет. Но потом в глубине квартиры послышался Изин голос – громкий, взвинченный; через минуту мать выдала Владу растоптанные домашние тапки и велела следовать за собой.
В Изиной спальне Влад никогда прежде не бывал. Стены были оклеены афишами каких-то концертов; сама Иза, очень бледная и как будто помельчавшая, сидела в подушках на широкой постели.
– Влад!
Ее губы сами собой разъехались, улыбка получилась радостная и одновременно жалкая.
– Ты… привет! Заходи!
Он стоял столбом, не зная, куда девать руки, ноги, куда девать растоптанные тапочки, на его небольших ногах подобные лыжам, пытаясь сообразить, какие же обстоятельства загнали его внутрь этой донельзя фальшивой сцены: чьи-то папа, мама, больная девочка в постели, почему-то счастливая девочка…
На бледном Изином лице волной, взрывом проступал румянец.
На другой день она выздоровела. Врачи списали странную хворь на прихоти растущего организма.
Влад нашел в себе великодушие не попрекать Изу тем случаем в сквере; их встречи возобновились, но это были уже другие встречи. Они больше не играли ни в шахматы, ни в карты. Зато они целовались.
Иза не сразу поняла прелесть этого занятия. Она была домашняя девочка, отличница, и ее познания в искусстве поцелуев были в основном теоретические; впрочем, она была человек настойчивый, привыкший добиваться результата через «не хочу», она орудовала губами и языком, как дорожный рабочий орудует молотком и лопатой, и в конце концов научилась-таки находить в поцелуях некоторую приятность…
Что до Влада, то он просто сходил с ума. Эти поцелуи снились ему по ночам, и он ворочался, сбивая простыни в узенький жгут; перед глазами его сплошной кинолентой вертелись цветные сны. Он был, наверное, счастлив – неделю, может быть, две…
Он даже хотел показать ей свою тетрадку в желтой обложке. Не ту, где было про «пришельцев и роботов» – детские штучки он давно забросил… Нет, другую, там было про парня, у которого было одиннадцать пальцев на руках, и так получалось, что у него постоянно что-то в жизни было лишнее. И время от времени к нему приходил человек в черных очках и предлагал выбирать: что лишнее? Какая вещь? Какой друг?
Владу самому было страшно писать про такое. Маме он не решался показывать – стеснялся; а вот Изе едва не показал. Даже принес однажды желтую тетрадку к Изе домой – но в последний момент дрогнул, испугался…
И слава Богу, что удержался. Не миновать бы насмешек, потому что Изина любовь понемногу стала прорастать прежним раздражением.
Она по-прежнему стеснялась Влада. Она никогда не приходила к нему сама, первая. Время от времени Влад ловил на себе вопросительный взгляд: ну что я в нем нашла? Ну что я, умная, красивая, взрослая, нашла в этом карапузе, бесцветном, никаком?! Подумаешь – умеет целоваться…
В такие минуты Влад спешил щегольнуть остроумием; к сожалению, Иза вскоре перестала смеяться его шуткам. Наоборот – они все больше злили ее.
– Пойдем на танцы, – предложил однажды Влад.
Иза надула губы:
– Мне там неинтересно.
– Тогда пойдем на улицу.
Иза с тоской глянула в окно; день прибывал, темнота теперь наступала поздно, и на каждой скамейке имелось по две-три гуляющих сплетницы.
– Знаешь что, – сказал Влад проникновенно, – если ты меня стесняешься – найди себе кого-нибудь другого. Постарше и поразвесистей.
С этими словами он ушел; Иза не стала его задерживать. В эту минуту Иза и сама была уверена, что между ней и Владом все кончено, он ей надоел, она выросла из него, как вырастают из детских сандаликов…
Спустя два дня она позвонила ему, а потом и пришла – покорно, как собачка.
…Все переменилось.
Теперь Иза ходила к нему. Теперь он решал, где и когда гулять; он выбирал самые людные места, демонстративно брал Изу за руку (в этом прикосновении уже не было ничего волнующего) и шествовал, как маршал по плацу. Он целовал ее чуть ли не на глазах всего народа; насмешки скоро прекратились, тем более что Иза перестала носить каблуки, а Влад упросил знакомого сапожника нарастить подошву на туфлях. Таким образом, в росте они почти сравнялись – однако главенство (или даже равенство) Влада оставалось для Изы унижением. Они встречались два-три дня, потом Иза, разругавшись, уходила, но оба прекрасно знали, что очень скоро она окажется снова под Владовыми окнами.
«Неужели у тебя нет силы воли?» – возмущались подружки.
Изины одноклассники не раз и не два пытались устроить «разбиралово», однако Владу всякий раз удавалось доказать, что «их девочка» действует исключительно по собственной инициативе. «Да заберите вы ее, – предлагал Влад, вздыхая. – Я не держу… сама ведь не знает, чего хочет!»
За Изой, прежде слывшей «зубрилкой» и «синим чулком», закрепилась слава безумно-влюбленной. «Роковая страсть» не замедлила сказаться на оценках; к Владу приходила Изина мать с серьезным разговором, однако получила в ответ все то же равнодушное: «Я ее не держу».
Тем временем Иза вжилась в новую роль и даже, кажется, находила утешение во всеобщем участливом внимании; в один прекрасный день Владу все это надоело. Надоела прилипчивая Иза, круги под ее глазами, не влюбленными, а скорее угрюмыми. Надоели ее болельщицы-подруги, надоели ревнивые одноклассники, надоела суета вокруг – и он перестал отвечать на ее звонки.
На третий день его молчания Иза явилась под окна.
– Она сумасшедшая, – с тревогой сказала мама. – У современных девочек нет не то что гордости…
Влад промолчал.
Мама спустилась под окна и долго разговаривала с Изой.
– Послушай, – сказала она, вернувшись, – ты будь человеком, все-таки… Не думала, что ты такой жестокий… Спустись ты к ней, хоть на минутку!
Влад сделал вид, что не слышит.
Иза простояла под окнами дотемна – поздно вечером явился ее отец и утащил влюбленную насильно.
На другой день Иза сбежала с шестого урока и явилась встречать Влада после школы; Влад, вовремя узнав об этом от верного Димки, выбрался через окно в спортзале и вернулся домой другой дорогой.
Иза перехватила его у самой двери дома, схватила за рукав… Влад молча оттолкнул ее руку:
– Знаешь что, соплячка… Оставила бы ты меня в покое. И навсегда забудь этот адрес, слышишь?
Наверное, следовало бы оскорбить ее посильнее. Обозвать как-нибудь пообидней. Может быть, ударить. Чтобы она отлипла, наконец, чтобы она протрезвела…
Она убежала, рыдая, и продержалась вдали от Влада целых четыре дня. А на пятый встретила его перед началом первого урока – на глазах у всей сто шестьдесят шестой школы! И на глазах у всей школы он снова оттолкнул ее руку, все порывающуюся лечь ему на плечо:
– Дура! Уйди! Видеть тебя не желаю!
Бесполезно.
…Почти неделю он счастливо избегал ее. Все пацаны класса помогали ему в этом, а девчонки шпионили в пользу противника; наконец, Иза снова оказалась у него под окнами, но на этот раз она не стояла молча. Она плакала и звала Влада; в голосе ее было такое отчаяние, что у него мороз по коже продирал.
Мамы не было дома. Влад в кресле, боясь пошевелиться, и твердил про себя: «Меня нет дома!»
– Влад, – плакала Иза, – я знаю, что ты здесь… Открой! Ну открой! Пожа-алуйста! А-а-а!
Останавливались прохожие. Приходили соседи, уговаривали Изу идти домой; вышел даже хозяин овощной лавочки, вынес кружку с водой и бутылочку валерьянки. Влад сидел, закусив зубами рукав школьной курточки, и молча вспоминал все стихи, какие знал.
Ему было так страшно, будто в дверь его дома ломилась не заплаканная девчонка, а вооруженный вертелом людоед.
Когда Иза на минуту прервала свой хриплый зов, Влад на карачках добрался до телефона и позвонил Изиным родителям. И, сам чуть не плача, сказал, что ни в чем не виноват. Что Иза здесь, и пусть они ее заберут…
Изин отец приехал на машине.
Владу так и запомнилась эта девчонка – растрепанная, с красным от слез лицом, с его именем на раскисших губах. Больше он никогда ее не видел.
Родители нашли возможность увезти Изу в другой город – подальше от столь разрушительной «первой любви».
…История имела неожиданное продолжение. В городке, и без того бурно переживавшем весну, случился взрыв романтических переживаний: вдохновленные примером несчастной Изы, девчонки писали письма и дневники, вырезали сердца из золотой бумаги, и на розовом фоне всеобщего психоза случилось несколько настоящих скандалов – с истериками и абортарием. Из других школ в сто шестьдесят шестую являлись массовые делегации девчонок – поглазеть на сердцееда-Влада; часть из них тут же разочаровывалась, увидев, какой он небольшой и неказистый, но кое-кто влюблялся, писал Владу письма, и он вслух зачитывал их в раздевалке перед физкультурой, и дружное ржание пацанов помогало ему справиться со страхом.
Потому что во сне ему иногда являлась Иза, растрепанная, ревущая, с бесформенным ртом: «Открой! Ну открой! Пожа-алуйста! А-а-а!»
Глава третьяДимка
Близилось лето; Влад надеялся, что перед лицом экзаменов история с Изой потускнеет. А там подойдет время летнего лагеря, время новых романтических драм, и пусть эти сумасшедшие девчонки ищут первую любовь где угодно, только не рядом с Владом, с него хватит…