прилежно искал свое дитя.
Наконец был найден народ, удерживавший пленницу, отвечавшую описанию торговца. Мы не будем останавливаться на том, с какими чувствами Контент приближался к деревне, где содержался этот маленький потомок белой расы. Отец не скрывал своей цели, и то, в каком качестве он пришел, снискало жалость и уважение даже среди этих варварских обитателей дикой природы. Собрание вождей приняло его на краю своей вырубки. Его препроводили в вигвам, где был зажжен костер Совета, и толмач открыл беседу, назвав сумму предлагаемого выкупа и изложив слушателям самым торжественным образом заверения в мире, с которым явились пришельцы. Американским дикарям не свойственно легко выпускать из рук человека, ставшего одним из их племени. Но смиренный вид и благородная откровенность Контента затронули скрытые качества этих великодушных, хотя и жестоких, сыновей лесов. Послали за девочкой, дабы она предстала в присутствии старейшин народа.
Никакой язык не может выразить чувство, с которым Контент первым взглянул на эту приемную дочь дикарей. Возраст и пол соответствовали ожиданиям, но вместо золотистых волос и голубых глаз утраченного им херувима явилась девочка, в чьих черных как смоль косах и таких же глазах ему было легче проследить потомка французов из Канады, чем отпрыска его собственной англосаксонской родословной. Отец не был слишком сообразительным в делах обыденной жизни, но сейчас природа заговорила в нем во весь голос. Не потребовалось повторного взгляда, чтобы увидеть, как жестоко обмануты его надежды. Приглушенный стон вырвался из его груди, а затем самообладание вернулось к нему вместе с впечатляющим величием христианского смирения. Он встал и, поблагодарив вождей за их снисходительность, не стал делать тайны из ошибки, увлекшей его так далеко ради бесплодного дела. Пока он говорил, знаки и жесты Дадли дали ему основание подумать, что спутник хочет сообщить нечто важное.
В разговоре с глазу на глаз последний подсказал средство скрыть правду и спасти ребенка, которого они обнаружили, из рук его хозяев-варваров. Теперь было уже слишком поздно прибегнуть к обману во имя этой цели, если бы суровые принципы Контента допускали такую уловку. Но перенеся хотя бы часть заинтересованности в судьбе своего собственного отпрыска на чувства неизвестного родителя, подобно ему самому, вероятнее всего, скорбящего о неведомой участи девочки, стоявшей перед ним, он предложил выкуп, предназначенный для маленькой Руфи, в пользу пленницы. Выкуп был отвергнут. Обманувшись в своих обеих целях, искатели приключений были вынуждены покинуть деревню с усталостью в ногах и с еще большей тяжестью на сердце.
Если кто-нибудь, прочитавший эти страницы, испытывал когда-либо муки неизвестности в делах, затрагивающих лучшие человеческие чувства, тот знает, как оценить страдания матери в течение того месяца, когда ее муж отсутствовал во имя своей святой миссии. По временам в ее груди загоралась надежда и отблеск радости снова окрашивал ее щеки и играл в ее глазах. Первая неделя после отъезда была почти счастливой. Опасности путешествия были почти забыты в предвкушении результатов, и хотя мимолетные опасения ускоряли биение пульса той, чей организм с таким страхом реагировал на душевные переживания, в ее предчувствиях преобладала надежда. Она снова расхаживала среди работниц с выражением, в котором радость боролась со смирением подавляемых привычек, а ее улыбки опять стали лучиться обновленным счастьем. До самого дня своей смерти старый Марк Хиткоут не мог забыть внезапное чувство, вызванное мягким смехом невестки, который по какому-то неожиданному поводу донесся до его ушей. Хотя прошли годы между моментом, когда он слышал этот непривычный звук, и временем, до которого добралось ныне наше повествование, он никогда не слыхал, чтобы тот повторился. Желая усилить чувства, преобладавшие теперь в душе Руфи, и находясь на расстоянии одного дня пути от деревни, в которую направлялся, Контент нашел средства послать весточку о своих перспективах на успех. И вот ожившие ожидания должно было обдать холодом разочарования, а вновь пробудившиеся чувства были обречены увянуть под губительным воздействием самого жестокого из всех ударов — сокрушенной надежды.
Солнце почти село, когда Контент и Дадли, возвращаясь в Долину, добрались до безлюдной вырубки. Их путь лежал через это открытое пространство на склоне горы, где было одно место среди кустарника, откуда можно было отчетливо разглядеть постройки, уже поднявшиеся из пепла пожарища. До сих пор муж и отец считал себя готовым на любые усилия, которых Долг мог потребовать для выполнения этого скорбного поручения. Но здесь он остановился и высказал своему спутнику желание, чтобы тот опередил его и объяснил суть иллюзии, забросившей их в такую даль ради бесплодной миссии. Возможно, Контент сам не сознавал всего того, чего хотел, или каким неловким рукам он доверяет более чем деликатное поручение. Просто он ощущал себя неспособным на это и безвольно, что может найти какое-то оправдание в его чувствах, смотрел, как его спутник отправился дальше, не получив четких указаний и фактически полагаясь только на себя.
Хотя Фейс не выказывала явного беспокойства за время отсутствия путешественников, ее острый глаз первым заметил фигуру мужа, шагавшего походкой усталого человека по полям в направлении жилья. Задолго до того, как Дадли добрался до дома, все его обитатели собрались на веранде. То не была встреча с выражением бурного восторга или шумных приветствий. Отважный путник приблизился среди такого подавленного молчания, что оно совершенно расстроило разработанный им план, с помощью которого он надеялся объявить свои известия подходящим к случаю образом. Его рука уже лежала на калитке малого двора, а никто так и не заговорил. Его нога уже ступила на нижнюю ступеньку, а ни один голос еще не сказал ему «Добро пожаловать». Взгляды маленькой группы были скорее устремлены на фигуру Руфи, чем на личность приближавшегося. Ее лицо было бледным как смерть, ее глаза сузились, но были полны душевного усилия, поддерживавшего ее, а ее губы слегка дрожали, когда, повинуясь чувству еще более сильному, чем то, что так долго тяготило ее, она воскликнула:
— Ибен Дадли, где ты оставил моего мужа?!
— У молодого капитана устали ноги, и он задержался на втором подъеме холма, но такой бывалый ходок не может далеко отстать. Скоро мы его увидим на вырубке возле засохшего бука. И оттуда я передаю привет мадам…
— Такая заботливость Хиткоута похожа на его обычную манеру проявлять чуткость из лучших побуждений, — заметила Руфь, по лицу которой пробежала такая лучистая улыбка, что оно обрело выражение особой благожелательности, приписываемой ангелам. — Все же это лишнее, ибо он должен бы знать, что наша сила зиждется на Скале Вечности. Скажи мне, как мое дорогое дитя перенесло крайнюю утомительность твоего запутанного пути?
Блуждающий взгляд вестника переходил с лица на лицо, пока его глаза не уперлись пристальным бессмысленным взором в черты собственной жены.
— Нет, Фейс держалась молодцом и как моя помощница, и как твоя половина, и, видишь, ее миловидность нисколько не пострадала. Не спотыкалась ли деточка от усталости в этой утомительной дороге и не задерживала ли тебя своими капризами? Но я знаю твой характер, парень. Ты нес ее на своих сильных руках много длинных миль по склону горы и предательской трясине. Ты не отвечаешь, Дадли! — воскликнула Руфь встревоженно, твердо положив руку на плечо того, кого она вопрошала, и, принудив его, наполовину отвернувшего лицо, встретиться с ее взглядом, она словно прочитала в его душе.
Мышцы обожженного солнцем мужественного лица жителя пограничья непроизвольно подергивались, его широкая грудь напряглась до предела, крупные обжигающие капли скатывались по его темным щекам, и тогда, взяв руку Руфи одной из своих крепких ладоней, он заставил ее высвободить плечо, проявив твердую, но уважительную силу. И, бесцеремонно оттолкнув свою жену, прошел сквозь круг людей и вошел в дом шагом великана.
Голова Руфи упала на грудь, бледность снова покрыла ее щеки, и в тот момент можно было впервые увидеть обращенный в себя взгляд, который после этого стал постоянным и исполненным муки выражением ее лица. С этого часа и до поры, когда семейство из Виш-Тон-Виша снова непосредственно предстанет перед читателем, не доходило больше никаких слухов, способных умерить или усугубить опустошающую скорбь ее сердца.
ГЛАВА XX
Но он ведь не пробовал меда, что мы извлекаем из книг. Он, смею так выразиться, не ел бумаги и не пил чернил, так что ум его не получил пищи. Он вроде животного, у которого восприимчивостью обладают только самые грубые органы.
«Бесплодные усилия любви»94
— Вот идет Фейс с вестями из деревни, — заметил муж женщины, характер которой мы так слабо набросали, заняв свое место на веранде в ранний час среди уже упомянутой группы. — Лейтенант пробыл вне дома на холмах всю ночь напролет с отобранной частью наших людей, и, возможно, ее послали сообщить, что удалось выяснить касательно неизвестного следа.
— Тяжело передвигающий ноги Дадли еле добрался до гребня холма, где, согласно донесению, видели отпечатки мокасин, — подал голос юноша, весь облик которого свидетельствовал об энергичном и мужественном характере. — Какой толк от разведки, если она не может одолеть необходимое расстояние из-за усталости своего предводителя?
— Если ты думаешь, парень, что твои молодые ноги способны на равных состязаться с выносливостью Ибена Дадли, то, возможно, случай показать, как ты ошибаешься, представится прежде, чем минует опасность этого восстания индейцев. Ты еще слишком упрям, Марк, чтобы доверить тебе возглавлять отряды, способные обеспечить безопасность всех, кто проживает в Виш-Тон-Више под их охраной.
Юноша выглядел раздосадованным, но, боясь, что отец может заметить и неправильно истолковать его настроение как личную неприязнь, отвернулся, остановив на мгновение хмурый взгляд на робком и брошенном украдкой взгляде девушки, чьи щеки пылали, как небо на востоке, пока она занималась приготовлениями к столу.