Утро снова было ясным и морозным. Видимо, не менялись здесь не только времена года, но и вообще погода. Ночью даже в набитых гусиным пухом спальниках первопроходцы не могли спастись от хищного холода.
Бернар проснулся от того, что мочевой пузырь бунтовал, требуя свободы от гнёта травяного тия. Голова гудела, как колокол, призывающий стражу разогнать беспорядки. Но юноша долго не мог шевельнуть даже пальцем, как будто бунтовщики в его теле захватили все магистраты.
Наконец, вернув какой-никакой контроль, Бернар встал. Голова закружилась, ноги были ватными. Скорчив гримасу, какая обычно появляется на его лице после знатной попойки, Бернар кое-как натянул сапоги и неуклюже выбрался из своей палатки. Протирая глаза одной рукой и развязывая штаны другой, он удалился на несколько шагов, чтобы справить нужду в ближайший сугроб. Мощная струя ударила по снегу, проделав в нём узкую глубокую ямочку.
– Может, вы соизволите отойти в кусты? – раздался вдруг сонный, но строгий голос Ганса из ближайшей палатки.
– Да ладно, чего ты! – хохотнул Бернар, дёрнувшись от испуга. – Я уже ж…
Однако Ганс продолжал серьёзным и, можно сказать, озлобленным тоном:
– Весьма неприятно просыпаться от звука мужских утренних выделений у тебя над ухом.
Полуэльф тяжело вздохнул, прерываясь, и медленно потопал прочь от лагеря.
– Ладно, если тебе так неприятно… Знаешь, Ганс, при такой брезгливости ты маловато следишь за собой…
– При чём здесь это? – сердито удивился эрудит. – У меня есть дела поважнее, чем прихорашиваться перед зеркалом. А просыпаться от того, что рядом кто-то справляет нужду, – такое, знаешь ли, неприятно любому, вне зависимости от его облика, костюма, привычек и…
Эту часть бубнёжа Бернар за хрустом снега под сапогами не расслышал. Удаляясь от лагеря к кустам, он и не заметил, как нарушил круг из соли, которую вечером рассыпал Ганс. Наконец ему ничего не мешало расслабиться… Повалил густой пар. Полуэльф прикрыл глаза от удовольствия и не видел, как буквально в паре шагов от него из-под ели высунулась чёрная собачья морда.
Она пряталась в длиннющих утренних тенях, внимательно смотрела на Бернара, принюхивалась…
– Да что с этим людом такое? – пробормотал полуэльф, заканчивая свои дела и возвращаясь в лагерь. Пора было готовить чечевичную кашу на завтрак. Какое счастье, что у Вмятины был кипяток!
В ожидании завтрака первопроходцы бурно обсуждали утреннее происшествие и делились друг с другом снами – конечно, удивительным казалось то, что всем приснилось одно и то же. Ганс, правда, умолчал о том, что ему приснилась матушка.
Подробно разобрав и переосмыслив сон о змеях и плачущем ребёнке, первопроходцы пришли к выводу, что надо бы поскорее поесть и пойти дальше. Однако каша ещё только начала вариться…
– Нисса, скажи, что за чудесный травяной сбор? – спросил Бернар, добавляя в котелок с лениво бурлящей чечевичной похлёбкой сушёную морковь и щепотку шалфея для амбре. – Он и вправду отлично согревает. Какое-то знахарское колдовство, да?
– Нет, никакой перверсии, конечно, – усмехнулась гнома, явно польщённая. – Моё собственное изобретение. Секрет в узелках Дюпюитрэна, но поверь, ты не хочешь знать подробностей. Однако, должна признать, обычно он не так хорош… Твой стеклянный тийник удивительно раскрывает вкус!
– Ценнейшее в походе свойство… – буркнул Ганс саркастически. Он сел поближе к костру, снова пытаясь согреться: за ночь люд окончательно продрог.
– Да, мама говорила, что он волшебный, – мягко и немного грустно улыбнулся полуэльф, пробуя похлёбку. – А ещё он очень долго держит тепло. Это вот вчерашняя заварка, между прочим!
– Ого! Такая перверсия куда полезнее дюжины никчёмных книг, – брякнул эрудит.
– Точно перверсия. – Гнома посерьёзнела и приподняла бровки, пряча их за латунной оправой очков.
Бернар встревожился:
– Перверсия? Он… он опасен? Ты говорила, что колдовство для живых вредно.
– Нет, не… Смотри. – Нисса вынула руки из-под шерстяного плаща, готовясь показать что-то на стоящем рядом тийнике. В отличие от Ганса, она не так уж и замёрзла ночью: видимо, соседство даже с маленькой белкой согревало куда лучше одиночества. – Во-первых, это не колдовство, а первертивный феномен. Во-вторых, реципиентом феномена послужил тийник или даже его стекло, но не тий и уж тем более не ты. Проще говоря, не волнуйся: нет никакой опасности, если, конечно, частью первертивного эффекта не является отравление содержимой жидкости при заложенных магусом условиях…
– Удержи меня Ёрд! – воскликнул Бернар. – Так да или нет? Ничего не понятно!
– Нет… Да, всё в порядке! – успокоила его магесса, рассмеявшись. – Лучше скажи, откуда он у тебя? Это очень дорогая вещица, у первопроходца-подмастерья таких денег точно нет.
– Традиционно такие тийники эльфы дарят своим демизелям, – угрюмо заметил Ганс.
– От мамы, – печально улыбнулся Бернар, игнорируя эрудита. – Единственное, что в наследство осталось. Её любимый тийник.
Вдруг эрудит громко и сочно закашлялся, напугав дремавшего рядом Карла – ворон, закаркав, вспорхнул в воздух и уселся на неподвижного Зубилу.
– Ты в порядке? – встревожился полуэльф. – Не захворал ли?..
– Да хватит уже про людские болезни! – воскликнул Ганс и как следует прочистил горло. – Пусть примут боги твою матушку в Тот мир… Прости за слова про тийник, – сказал он так, словно это приступ кашля заставил его извиниться.
– Пусть примут боги, – повторила Нисса тихо.
– Да, их вместе с папой приняла Иянса́, – кивнул Бернар, отводя грустный взгляд в сторону, словно бы стараясь не омрачать остальным утро.
– Уверена, что так. Удивительно, как этот прекрасный тийник с самого юга, из Фьелля, добрался аж до Магны.
– Мы не из Магны, мы из столицы. Мама выкупила его у старьёвщика много лет назад, и… боги, чего он только не пережил! – Бернар качал головой, рассматривая горные пики, что поднимались из-за елей вокруг.
Золотистый утренний Хютер подкрашивал их склоны: там, где снег мог удержаться, он ослепительно блистал. Но в местах, где склоны обрывались крутыми отвесными скалами, вместо белых покрывал чернел нагой суровый камень.
Считалось, что горы и есть Ёрд. Вот он – холодный, мрачный, красивый. И Бернару казалось, что эти склоны дышат, что это грудь Бога Равновесия вздымается, опускается и шумит ветром… Вот только слишком уж был похож этот звук на дыхание некого зверя. Волк? Нет, пёс.
– Вы тоже это слышите? – пропищал тревожно Чкт-Пфчхи, оторвавшись от фундука. – Собаки дышат…
– Только это эхо, – заметил Бернар. – Эхо от склонов долины.
– Они близко, да? – спросила Нисса, нервно вглядываясь в ели. – Где они?!
– Враг не виден, – безразлично прокомментировал Вмятина.
– Тени всюду, – мрачно заявил Ганс. – Но пока нас защищает круг из соли, они не смогут напасть.
– Да, Нисса, не волнуйся так. – Бернар чуть подвинулся к гноме. – Мы защищены, иначе б они ещё ночью напали, согласись?
– Да, но как же потом…
– Бернар, каша! – пискнул бельчонок.
– Мердэ! – ругнулся кашевар, быстро хватая кусочек рогожи и снимая чёрный медный котелок с огня – каша перекипела и полилась через край. – В принципе, готово, подставляйте миски!
И если Ганс тут же принялся с энтузиазмом за чечевицу с морковью, то гнома продолжала тревожно озираться вокруг, пожёвывая ложку. Бернар решил её отвлечь:
– Нисса, скажи, а ты откуда родом? Постой, не говори, дай угадаю. Ты тоже несколько лет провела в столице… но выросла не в Акерплатце. А в далёкой Цвергии! Я знаю этот ваш говор.
– Ого! – Гнома удивлённо кивнула, признавая талант следопыта в языках и говорах. – Да, я из Цвергии, причём из самого Свартхакка. Но я простых кровей, как, впрочем, и все дворфы.
– Вот, держите ещё сухари и солонину. – Бернар раскрыл для Ганса и Ниссы два свёртка. – Подмороженные, правда… Ну, вы их в суп или тий макайте, да? Кстати, Нисса, а ты росла в барне, верно? У вас там, как и у наших столичных гномов, детей часто в барн сдают?
– Конефно, – кивнула гнома, жуя сухарь и запивая горячим тием. – Думаешь, откуда эта традиция в ваш Акерплатц перекочевала? У нас по-другому и не бывает: всех детей в барн! А здесь, в Княжестве, уже кто как, насколько я поняла. Иногда и сами растят.
– Подождите-ка, – вклинился Чкт, который тоже не отказался от свиной солонины. – Это куда гномы своих детей сдают?
– Разве ты не знаешь? Ты совсем недавно в Княжестве, да? – догадалась тут же алхимица, позабывшая о чьём-то жутком дыхании. – Барн – это дом детей, они в нём живут и учатся, пока не вырастут. А родители их лишь навещают, когда время есть. Вот мама моя – мастер горных дел, старший инженер на медном руднике, а папа – мастер торговой гильдии, постоянно мотается на поверхность. Зачем им время на меня и братьев тратить? Лучше поручить это барнуру или барне, няням то есть… О, Бернар, похлёбка расчудесная! Шалфей и розмарин? Очень кстати.
– Как-то сурово у вас с детьми обходятся, – нахмурился бельчонок.
– Не знаю, детство у меня очень весёлое было! И барны всегда у нас были, это основа любой коммуны – высвобождает руки.
– Да и мало ли чего с родителями случится? – поддержал Ниссу Бернар, дуя на ложку с горячей похлёбкой. – Детей нельзя бросать, как им самим-то… Мне нравится эта гномья предусмотрительность и забота о своих. Не случайно они в Княжестве сейчас, можно сказать, у руля.
– Бернар, должен признаться, – начал Ганс донельзя серьёзным тоном, – но я требую добавки. Похлёбка вышла что надо.
– Ты уже справился? Конечно, давай миску, – усмехнулся кашевар, забирая у эрудита тёмную тисовую плошку.
– Меж тем замечу, – продолжал истианец, – что всё-таки древнелюдская культура также предусматривает заботу о сиротах. Орфелинаты, которые повсеместно устраивают при храмах, впервые появились ещё в Людскую эпоху! Ведь и тогда грешно было выставить ребёнка на улицу. Он там погибнет, а какой бог его душу в Тот мир примет? Так что цверговы барны – это в Княжестве скорее дополнение к орфелинатам. И только для цвергов, хочу заметить.