-- Мне не жизнь моя не нравится, а…
-- Спокойной ночи, -- оборвал Аренов невозмутимым тоном и повернулся спиной.
Она долго не могла заснуть, пытаясь согреться: мешала фраза «…даже такие, как ты». Хотелось свернуться калачиком, но не позволяла ширина кровати. А прислоняться к теплому, равнодушному телу не имело смысла.
Задремала почти на рассвете, устав от озноба, бесплодных попыток согреться и тошноты, временами подступавшей к горлу…
х х х
-- Боже мой, Тонечка, у тебя потрясающий голос! Да вы настоящая певица, даже лучше той, которую я в детстве слушала на пластинке. Черт, как же ее звали? Забыла.
Клавдия Семеновна Семенчук из всей палитры цветов признавала только серый с красным. Серым мазала тех, кто уступал майору Семенчуку в праве влиять на чужую судьбу. Таким людям жена замполита тыкала без зазрения совести, невзирая на их возраст. Других, способных изменить семенчуковскую жизнь, окрашивала в кумачовый цвет, вызывающий у Клавы почтительный трепет и зависть. К этим причислялись командир полка, его зам по хозяйственной части и штабисты из округа, для которых в редкие дни проверок топилась банька да накрывался стол. К ним майорша неизменно обращалась на «вы», даже если собеседник казался лет на десять моложе. К собственному «малярному» творчеству Клавдия Семенчук подходила просто: выгоден «объект» или нет. Прогноз не подводил ни разу. Но сейчас, с удивлением разглядывая жену лейтенанта, Клавдия Семеновна впервые путалась в определении цвета. С одной стороны, эта смазливая соплюшка не влияла на судьбу Семенчуков абсолютно и потому могла пополнить собой ряды серых.С другой, девчонка своим пением разбередила в Клавиной душе то, что казалось давно забытым: росу на примятой босыми ногами траве, вкус первого поцелуя, запах мокрой сирени, наивную веру в счастье. Цвет для этих воспоминаний не подбирался. Междуцветье, вызванное растерянностью «маляра», привело к столкновению местоимений, каким прежде немыслимо было сойтись в обращении к одному лицу. Клавдия Семеновна вдруг подумала, что с этим «лицом» в ее жизни могут возникнуть проблемы.
-- Спасибо, -- улыбнулась Тоня. – Только, по-моему, вы преувеличиваете мои способности.
-- Советую на будущее со мной не спорить, даже по мелочам. Вы свободны. Нет, подожди! Платье длинное есть?
-- Зачем?
-- Если нет, надо купить. Желательно, черное. Понятно?
-- Не совсем.
-- Господи, Аренова, ну почему тебе надо все разжевывать? Это же новогодний бал, у тебя такие красивые романсы, -- брала реванш за путаницу в собственных мыслях жена замполита. – Может, к нам приедут гости из штаба округа. А ты, что, будешь перед публикой голыми коленками сверкать?
-- Очень симпатичные коленки, -- ухмыльнулся чтец, сержант Заволокин. – Почему не посверкать? – Юрия забрили в армию из театрального вуза. Будущему актеру оставалось служить в полку всего-ничего, поэтому иногда он позволял себе говорить то, что думал.
-- Молчать! Не забывайся, Заволокин. И не хами, тебе это не к лицу. Интеллигентный человек не может быть хамом и циником.
Сержант незаметно подмигнул притихшим «артистам».
-- Так то ж интеллигентный, Клавдия Семеновна. А кроме вас и, может быть, Антонины я тут таких не вижу.
Самозваный худрук неожиданно улыбнулась.
-- Наглец ты, Заволокин. Попомни мои слова: еще не раз будешь наш полк вспоминать и благодарить судьбу, что служил в авиации. В пехоте за твой поганый язык тебя бы давно с дерьмом смешали.
-- А в стройбате – с цементом? Здорово! Был бы я тогда фундаментом на чьей-нибудь генеральской даче и горя не знал.
Жена замполита недобро прищурилась.
-- Думаешь, если осталось служить четыре месяца, так нельзя подпортить твою биографию?
-- Никак нет, товарищ художественный руководитель! Я ничего не думаю: разучился.
«Аудитория» с преувеличенным интересом разглядывала свои ногти и портреты вождей на стене.
-- Ладно, умник, свободен. Иди, учи «Буревестник». У тебя в двух местах сбой был. Все, репетиция закончена, -- поспешила добавить худрук, пресекая новую попытку смутьяна открыть рот. – И прошу завтра не опаздывать, концерт начинаем ровно в восемь. Нехорошо заставлять зрителей ждать. А вы, Аренова, платье постарайтесь достать, -- снова сбилась Клавдия Семеновна, замороченная перепалкой с наглым сержантом.
-- Не трогай!
От неожиданности она вздрогнула и резко обернулась.
-- Господи, как ты меня напугал!
-- Не трогай ничего, -- повторил Саша, -- пусть будет так.
-- Тебе нравится? Сама шила, -- похвасталась швея.
-- Очень, -- было очевидно, что на платье ему плевать. – Ты – просто красавица, -- в серых глазах вспыхнули огоньки, от которых на Тонечку полыхнуло жаром.
Она сделала шаг навстречу и вдруг заметила за спиной мужа знакомую голову в дверной щели. У хозяйки разом испортилось настроение: любой гость сейчас бы только мешал, особенно этот.
-- Привет, -- улыбнулся Олег. – Прошу извинить за вторжение. Я понимаю, что принимать гостей тридцатого декабря да еще незваных, для любой хозяйки – пытка. Но все претензии – к твоему мужу, это он меня затащил.
-- Тонь, сообразишь что-нибудь? Мы голодные, как звери! Но у нас все с собой, -- поспешил добавить легкомысленный хозяин, – ты только по тарелкам раскидай. Между прочим, некоторые уже вовсю празднуют, а нам, что, нельзя?
-- Кто празднует?
-- Да почти весь город! Народ еще на прошлой неделе гулял, -- весело просветил муж, перехватывая у приятеля раздутые сумки.
-- Двадцать пятое декабря – католическое рождество, -- невольно улыбнулась Тонечка, зараженная радостным возбуждением. От Саши приятно пахло морозом, елкой и одеколоном, который она недавно ему подарила. – Инга говорит, в их семье это самый большой праздник.
-- А в нашей семье любой календарный день – праздничный, потому что с такой женой даже понедельник, как воскресенье, -- подлизнулся к жене Аренов. -- Тебе помощь нужна или мы с Олежкой можем потравиться на свежем воздухе?
-- Травитесь, -- снисходительно позволила хозяйка, подпихивая хозяина с гостем к двери. – И не заходите, пока не позову, я переодеться должна.
Вечер на удивление вышел приятным. Олег не занудничал, не пялился, как обычно, удавьим взглядом. Прощаясь, он многозначительно ухмыльнулся и подмигнул.
-- Может, ребята, наступающий год станет для нас разлукой. Не знаю, как вам, а мне будет жалко, если вы отчалите.
-- С ума сошел? Мы ж только причалили, и никто не собирается нас перебрасывать. Да нам и самим никуда неохота отсюда срываться, правда, Тошка? Вот только бы нормальное жилье получить. Слушай, Воронов, -- хлопнул себя по лбу Александр, -- ты же у нас при штабе, все новости должен знать первым. Если что услышишь насчет квартиры, шепнешь? Мне, правда, командир намекал, но пока это только намеки.
-- Заметано. Ладно, пойду. Увидимся завтра, -- он посмотрел на часы. – Тьфу ты, черт, сегодня. Ну, пока, -- и выдвинулся, наконец, за порог.
-- Я люблю тебя, -- сказал Саша, едва за гостем закрылась дверь. – Иди ко мне.
-- Как можно быть таким транжирой, Аренов? – она медленно расстегивала пуговицы кофты, не спуская с мужа глаз и не трогаясь с места. – Из-за тебя мы профукали целый вечер.
-- Зато впереди у нас целая ночь.
х х х
Под такой снегопад бывшая южанка попала впервые. Крупные хлопья норовили залепить рот, осесть на ресницах, чмокнуть мокрым холодом в щеки и нос – ни смотреть, ни спросить, ни ответить. Впрочем, за Сашей она готова идти молча, вслепую. Когда рядом такой человек, жить на свете гораздо проще.
-- Не замерзла? – рука в летной перчатке бережно обхватила за плечи. – Слушай, Тошка, давай тебе шубу новую купим? – задал муж второй вопрос, не дождавшись ответа на первый. – Олег говорил, в военторг каракулевые завезли. А что, отличная идея! Согласна? – «Лучше кровать купить, эта узкая да еще скрипит», -- хотела ответить счастливая Тонечка, но промолчала, только кивнула с улыбкой. – Значит, договорились! – весело подытожил глава семьи и неожиданно удивленно присвистнул. – Ты смотри – Воронов! Он же собирался Новый год в кабаке встречать. Ай да Олежка, не вытерпела все ж таки душа, к своим потянуло.
У входа в Дом офицеров топтался штабист. Непокрытая голова со снежной макушкой, кургузое черное пальто, из-под поднятого ворота выглядывает клетчатый шарф, черные брюки со стрелками, кожаные туфли на тонкой подошве – при взгляде на этого неприкаянного беднягу, который пыжился выглядеть щеголем, Тонечку охватила жалость. «Как можно так надолго оставлять собственного мужа? – мысленно возмутилась она беспечностью невидимой вороновской жены. – Допрыгается, что Олег найдет ей замену. А он, кажется, уже для этого созрел, потому что вечно один. Некому ни пуговицу пришить, ни приласкать, даже поругаться не с кем. Худой, неухоженный – хуже бездомного пса. Вот уж точно: женился, как на льду обломился».
-- Привет, Ворон! Изображаешь снежного человека? – пожал Саша протянутую руку. – Почему здесь? Там, по-моему, народ уже вовсю веселится, -- кивнул он на празднично украшенный гирляндами вход. – Ждешь кого?
-- Вас. Жене вот твоей хочу пожелать успеха, хотя и козе понятно, что Антонина Аренова выступит лучше всех. Правда, Тонечка?
-- Спасибо, мне бы твою уверенность. Вы извините, ребята, я побежала, еще переодеться надо успеть, -- дебютантка торопливо клюнула одного в щеку, приветливо кивнула другому, подхватила пакет с платьем и рванула к дверям.
-- Ни пуха, ни пера! – полетели в спину два голоса.
-- К черту!
…Певицу отпускать не хотели. Хлопали, кричали «браво» и «молодец», требовали спеть на «бис». Потрясенная нежданным успехом, Аренова вспомнила, что совсем недавно была Тумановой, мечтавшей о сцене, и усомнилась в правильности свого жизненного выбора. Но потом наткнулась взглядом на Сашу, увидела его улыбку, устыдилась мимолетного тщеславия. Глупо мечтать о всеобщем признании, когда один, единственно нужный, с радостью признает твое превосходство над всеми. Конечно, приятно, если скромная способность озвучивать голосом ноты оценивается так высоко. Однако не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: эти люди, наверняка, просто ничего лучшего не видели. И не потому, что равнодушны к искусству, ленивы или глупы, а потому, что охотников выступать перед военными среди настоящих артистов немного. Это только в кино про офицеров красиво скажут: есть такая профессия – родину защищать. В жизни к людям в погонах относятся свысока, а офицерских жен считают поголовно дурами, способными лишь сплетничать да возиться с кастрюлями. И невдомек таким «умникам», что «дуры» попросту любят мужей больше себя, поэтому из всех призваний следуют одному: делать счастливым того, кто рядом. Ведь счастливый всегда сильнее, а защитить может только сильный.