И все же в последние несколько лет я все больше верю во всякие бредовые штуки вроде судьбы и кармы. Даже сам этот разговор кажется мне доказательством их существования. Сколько раз Фарах смотрела мои посты обо мне и девочках в социальных сетях именно в ту минуту, когда мы обедали возле ее офиса? Достаточно, чтобы знать, что я планирую контент заранее, и она ни разу не сказала, что хотела бы знать заранее, когда родится ребенок. Только в тот момент, когда у меня есть возможность спросить эксперта. Должно быть, действует невидимая сила.
– Эйми, тебе никогда не делали кесарево сечение, – растерянно бормочет Фарах.
Она совершенно права, но мой вопрос – это метафора. Могла ли я давным-давно сделать выбор, который изменил этот самый момент. А я идиотка, которая думает, что все еще рулит своим автобусом? Неужели наше будущее определяется нашим прошлым? Я не в силах задать прямой вопрос, поэтому спрашиваю про кесарево сечение.
– Какой интересный вопрос. – Рини испытующе смотрит на меня.
Я улыбаюсь.
Все, чего я когда-либо хотела, – это идеальной жизни. Мой рецепт: много тяжелой работы на съемочной площадке, десятки попыток довести изображение до идеала и хорошее освещение.
Поставьте рядом со мной преданного мужа, автора популярных романов. Щелчок. Один достойный журнала дуплекс в Верхнем Ист-Сайде Манхэттена. Щелчок. Один аппетитный малыш. Щелчок. Еще одна девочка-ангелочек. Щелчок. Третья идеальная дочь. Щелчок.
Я впереди и в центре. Лучший свет, лучший ракурс. Щелчок.
В последнее время я боюсь, что в следующий раз, когда сделаю снимок, затвор камеры закроется и – пуф! – все пропадет. Я проваливаюсь в тартарары под тяжестью ошибки, настолько старой, что она появилась еще до Instagram Stories. Выбор, который не исчезнет через двадцать четыре часа, как бы я ни пыталась его заархивировать.
Фарах
Скрывать что-либо от Эйми для меня так же неестественно, как публиковать посты в социальных сетях. Я становлюсь неуклюжей и косноязычной. Так было и будет всегда. Поездка в Гринпорт вдвоем с Эйми должна была стать главным событием моих выходных, и все же я чувствую, как у меня в животе завязывается узел, который я не смогу распутать без нее.
Материнская интуиция отличается от других внутренних реакций. Это то, что нельзя проверить, пока у вас не появятся собственные дети. Я не ожидала, что моя материнская интуиция будет сильной, ведь я слишком рассудочна, чтобы прислушиваться к каким-то смутным «ощущениям». Но я также не ожидала, что буду начисто лишена этой интуиции. Уже восемь лет, как я стала матерью, но не разбираюсь в вещах так, как Эйми. При мне она посмотрела на Клару через стол и бросилась за миской, чтобы подставить ее девочке под подбородок в тот самый момент, когда ту вырвало. А я видела только, как Клара ела, играла и смеялась. Что недоступное мне знала Эйми? Каким геном, которого нет у меня, она обладает?
Эйми сразу поняла, что я не все рассказала ей о выбежавшем на дорогу Беккете, но она понятия не имеет, о сколь многом еще я умалчиваю. Вот почему я приветствую наш с ней экзистенциальный спор в холле дома астролога. Когда мы говорим о кесаревом сечении и судьбе, мне не нужно сдерживаться из опасений проговориться.
– Ты хочешь сказать, что мы все разыгрываем какой-то заранее определенный сценарий, как в домашнем театре? – усмехаюсь я.
Я не верю в судьбу, а даже если бы и верила, планировать кесарево сечение для моей работы – это не игра со Вселенной. У матери такая же свобода выбора даты и времени, как и у меня. Жизнь состоит из серии конкретных решений.
– Я спрашиваю, определяет ли прошлое наше будущее. И я спрашиваю Рини, – хмурится Эйми.
Мы обе смотрим на Рини, на губах которой играет легкая улыбка.
– Почему бы нам не продолжить этот разговор в моем кабинете? – предлагает она.
Интересно, не ставим ли мы ее в неловкое положение своими мелкими перебранками и не пытается ли она нас спрятать?
Кабинет Рини удивительно похож на мой рабочий кабинет. Два зеленых кожаных кресла стоят перед массивным письменным столом из орехового дерева. У боковой стены разместился диван с мягкой обивкой. Пространство позади Рини, устроившейся за своим столом, заполнено сотнями книг. Здесь пахнет знанием: древесный аромат с оттенком ванили, приправленный запахом старой бумаги. Мы с Эйми сидим в креслах напротив Рини.
– Я хочу попытаться ответить на ваш, Эйми, вопрос. Я уверена, что рост числа кесаревых сечений окажет долгосрочное влияние на общество, – говорит Рини.
– Каким образом? – бросаю я вызов.
– Солнце является основным источником сознания для людей, рожденных в светлое время суток, в то время как те, кто появился на свет после захода Солнца, управляются Луной. Проще говоря, Солнце олицетворяет отца, а Луна – мать.
– Она назначает кесарево сечение между десятью и четырьмя часами дня. – Эйми кивает на меня.
– Я старший врач. И сама могу назначать удобные для меня часы работы.
– Я просто хочу сказать, что это светлое время суток даже зимой, – продолжает Эйми.
Этот разговор начинает казаться мне неправильным, он не отвлекает, а заманивает в ловушку.
– Результатом станет поколение, для которого отцы будут играть все более важную роль, к добру это или к худу. Их отсутствие будет сильнее ощущаться детьми, или, с положительной стороны, их вклад окажет более благотворное влияние, – утверждает Рини.
– Вам не кажется, что это заслуга науки? Контроль над рождаемостью позволяет матерям не только рожать детей, но и заниматься ими. А благодаря социальному прогрессу компании создают матерям более благоприятные условия для этого. И все это никак не связано с плановыми кесаревыми сечениями.
– Значит, несмотря ни на что, в будущем матери будут играть все меньшую роль в жизни своих детей? Это ужасно! – восклицает Эйми.
Рини внимательно и отстраненно наблюдала за тем, как мы с Эйми перекидывались словами в холле, а теперь она улыбается нам. И смотрит так, что мне становится не по себе. Нет, она не осуждает нас, как мне показалось, она нас действительно видит. Это пугает меня.
– Как вы знаете, первое астрологическое событие этих выходных – определение совместимости, – говорит Рини.
– Мы с Адамом вызвались первыми, – кивает Эйми.
– Я никогда этого не делаю, но что, если мы сравним ваши таблицы прямо сейчас? – спрашивает Рини и складывает руки на своих бумагах, будто в предвкушении.
У меня такое чувство, будто она с не меньшим энтузиазмом относится к нарушению собственных правил, как и ко всему остальному.
– Вы имеете в виду нас с Фарах? – уточняет Эйми. – Это было бы так забавно!
– Забавно? Я бы сказала, неуместно. Мы не пара! – Мое лицо вспыхивает от смущения.
– Совместимость не ограничивается романтическими отношениями. На самом деле я провожу консультации в компаниях из списка «Форчун 500», – сообщает Рини.
– И что, из-за вас увольняют людей с неподходящими астрологическими знаками? – подкалываю ее я.
– Плохих астрологических знаков не бывает. Я учу людей внимательнее относиться друг к другу и общаться.
– Фарах, расслабься, – говорит Эйми. – Но вы ведь не собираетесь из-за этого сеанса повысить оплату с группы, правда? Марго придет в ярость.
– Нет, и это даже не будет полноценным опытом. Но, наблюдая за вами обеими, я совершенно очарована вашей динамикой. Вы позволите объединить ваши графики?
Взволнованная Эйми энергично кивает.
Что мне делать, сказать «нет»? Я бормочу слова согласия.
– Я всегда говорила, что наша дружба предопределена самой судьбой, – добавляет Эйми.
Мы с Эйми поладили на ее первом приеме у акушера-гинеколога почти десять лет назад. Я была на четвертом месяце, забеременела на шесть недель раньше, чем она. Мы сблизились из-за того, что у нас был совершенно разный опыт вынашивания ребенка на ранних сроках. Она чувствовала усталость, а я была полна энергии. Ей хотелось сладкого, а у меня слюнки текли от кислого. Наш первый прием продолжался больше часа, и никто из нас не хотел, чтобы он заканчивался.
Я с сожалением сообщила ей, что буду в декретном отпуске, когда у нее начнутся роды, но в итоге все сложилось иначе. В течение шести недель, сидя с ребенком дома, я была как на иголках и по сокращенному графику вернулась в клинику. И по счастливой случайности, именно страдальческое лицо Эйми я увидела, когда в первый раз после отпуска вошла в родильное отделение. Все в моей жизни перевернулось с ног на голову: мое тело, мой распорядок дня, мой брак, даже сам процесс рождения ребенка ощущался по-другому. Стоя в изножье кровати Эйми, я стонала вместе с ней во время каждого резкого толчка, когда сердцебиение ребенка замедлялось. Я была так глубоко вовлечена в процесс, будто и мой собственный план заключался в немедикаментозных родах, в родоразрешении без медицинского вмешательства, чего, кстати, не было.
Когда я кричала Эйми, что она справится, то обращалась не столько к ней, сколько к самой себе. Меня буквально переполняли эмоции. Когда малышка появилась на свет и громко всхлипнула, по моей щеке скатилась одинокая слезинка. К счастью, в тот момент на меня никто не смотрел. Это произошло со мной впервые, и больше я себе такого не позволяла. Я сдерживаю свои эмоции не только на работе, просто я такая. Я не проронила ни слезинки, когда из моей утробы извлекали моих собственных сыновей. Тот день пробудил во мне нечто доселе мне неизвестное, и время показало, что это произошло благодаря Эйми, а не само собой. Она влияет на меня, причем значительнее, чем я хотела бы признать, и, как сейчас выясняется, все дело в астрологической совместимости.
– Эйми, вы – Солнце в Раке, а Фарах – Дева. Это секстиль и очевидное совпадение. Кроме того, обе ваши Луны находятся в знаке Весов. Но настоящая магия ваших графиков заключается в расположении Северного и Южного узлов.
– Что все это значит? – недоумевает Эйми.