Принимая душ, я смываю остатки воспоминаний об импровизированном прыжке в воду. Фарах была права: идею хорошей не назовешь, но ошибки, которые я совершаю, не должны помешать мне быть счастливой. Быть собой.
Горячая вода обжигает мою кожу, как мне и нравится. Я намыливаю подмышки мылом с ароматом кокоса, когда слышу слабый плач. Плач ребенка. Я вытираю запотевшую стеклянную дверь. Именно такие звуки издает младенец, который не понимает, что его потребности вот-вот будут удовлетворены. Не понимает, что маме нужна чертова минута, чтобы вытереться или прикрыть набухшую грудь щитом скромности. Я выключаю воду. Тишина. Я стою, пока не начинаю дрожать, но плач не возобновляется. Я включаю воду и смываю остатки мыла, не пытаясь уговорить себя, что это выли трубы с горячей водой или что звук доносился из соседнего номера.
Я не в первый раз слышу плач фантома. Всегда в душе. Должно быть, это как-то связано с тем, что душ – единственное место, где я по-настоящему расслабляюсь. Мой сон едва ли можно назвать полноценным; он подкрадывается незаметно или накрывает меня, словно волна. Я не могу вспомнить ни одного сна, который приснился бы мне с тех пор, как восемь лет назад родилась Клара. Я выключаю воду во второй раз и встаю на толстый коврик. Плач стих, но я слышу, как в комнате щелкает молния. Я открываю дверь и вижу, что Адам роется в своем чемодане.
– Ты меня до смерти напугал, – говорю я. – Разве ты не собирался писать?
– Мне нужен перерыв, ладно? – Адам вздыхает.
– Конечно, ты заслуживаешь отдыха, милый.
Адам, не раздеваясь, забирается на кровать и подкладывает подушку под голову. Он вводит пароль и принимается привычно скроллить новости.
– Эй! – произношу я.
Адам не отрывает глаз от экрана. Не удостаивает меня ни единым взглядом. У нас не было секса с тех пор, как родился ребенок. Сказать, что это самый долгий период без секса в нашей жизни, – значит ничего не сказать. После рождения первых двух дочерей мы были близки спустя несколько недель. Через шесть – после Клары. Через четыре – после Дилан. Как только я узнаю правила, мне нравится их нарушать.
Я целый год не занималась сексом с мужем. Это так странно для меня. Когда я слышу свои мысли об этом, мне хочется открыть рот от удивления, как будто подруга только что раскрыла мне свой самый страшный секрет. «Я до материнства» дала бы пощечину «маме-мне» и велела бы взять себя в руки.
То есть я понимаю, почему он не поднимает глаз. Он давно перестал искать подсказки для соблазнения или возможности.
– Эй! – повторяю я.
Я щекочу его ногу, которая свисает с края кровати.
– Да, – произносит он, медленно водя большим пальцем по экрану телефона. – Что случилось?
Я развязываю узел на полотенце и роняю его на пол. Люди, которые вас понимают, остаются с вами на всю жизнь. Я позволяю сказанному в гороскопе поднять свою самооценку.
– Ты хочешь?.. – Я не заканчиваю вопрос, но заканчиваю мысль, подползая к нему на четвереньках.
Адам отрывает взгляд от телефона и делает вид, что шокирован. Но уголки его рта растягиваются в улыбке.
– Сейчас? – спрашивает он, оглядывая себя. – Я ехал в автобусе, кишащем микробами. Я знаю, ты это ненавидишь.
Годами я пыталась избавиться от одержимости моей матери микробами. Муж меня отвергает, да еще на меня же и сваливает?
– Это не наши простыни. Мне все равно. Давай сделаем это сейчас. – Я выхватываю телефон у него из рук и кладу на тумбочку. Наклоняюсь, чтобы поцеловать его, и закидываю ногу ему на колени.
– В самом деле? – говорит он, не зная, куда деть руки.
Это медленное и неловкое начало, но я вызываю в памяти наш первый уик-энд. Он усыпал кровать лепестками роз. Мы долго принимали ванну с пеной, пили шампанское и говорили о наших мечтах. Это было романтическое представление, но оно подействовало, как заклинание. И оно переросло во что-то более реальное и в чем-то более чудесное.
Наши тела двигаются в знакомом ритме. Даже по прошествии года это похоже на езду на велосипеде. Я замечаю отстраненный взгляд Адама, будто его здесь нет. Вспоминает ли он то же, что и я? Или что-то другое? Или кого-то другого?
Меня охватывает отчаяние, и я издаю громкий стон, устраивая шоу, достойное премии «Эмми». Некоторые неодобрительно относятся к перформансам во время секса, но чувства, лежащие в его основе, реальны. Свобода вдали от девочек, разрядка стресса, шанс снова соединиться с Адамом. Разве имеет значение, что все слегка преувеличено? Усилено для эффекта? По-моему, это хорошо для меня.
Адам утыкается мне в шею, и меня охватывает торжество. Тяжело дыша, я скатываюсь с него и натягиваю простыню до подбородка. Касаюсь кончиком носа его плеча.
– Я в душ, – говорит он, отталкивая меня.
– Уже?
Меня переполняют эмоции, но я выплескиваю их, только когда слышу, как открывается и закрывается толстая стеклянная дверь душевой кабины. Адам включает воду, и призрачные крики раздаются снова, на этот раз слабее, но они все еще слышны. Моя идеальная жизнь сейчас не кажется такой уж идеальной. Где все пошло не так? Я могу потерять мужа? А девочки – отца?
Я была импульсивным человеком, в душе которого не было места для сожалений до рождения детей, но с тех пор поняла, что «я мать» может утонуть под тяжестью одного-единственного неверного решения.
Адам
Мне нужно жить любовью, о которой я пишу. Это то, что сделало мою карьеру писателя-романтика такой успешной, и то, что я считаю невозможным с тех пор, как Эйми забеременела нашим третьим ребенком. Вся жизнь Эйми, весь ее мир – это девочки. Даже ее карьера. Она прошла путь от автора женской газетенки («Как отсосать у парня десятью способами!») до мамы-инфлюенсера («Оцените эти безотказные приемы для полноценного сна!»). В течение последнего года не было никаких ночных мозговых штурмов по поводу сюжетов для моих романов. Не было романтических свиданий. Никаких отношений.
Эйми и Адам из нашей первой встречи были бы очень разочарованы.
Тринадцать лет назад, сразу после получения степени магистра изящных искусств, я писал тупую беллетристику о мрачном, ущербном человеке, одиноком в этом мире. Днем я выпивал в крохотных грязных барах, а в ушах у меня звенели отказы агентов. Я сидел в таком баре в Верхнем Ист-Сайде на Манхэттене, когда она зашла туда с подругой.
Из древнего музыкального автомата, который не обновлялся с начала 2000-х, громко играла музыка. Бар ни в коем случае нельзя было назвать ночным клубом, по крайней мере до тех пор, пока Эйми и ее подруга не завизжали, услышав песню Dave Matthews Band. До этого никто не двигал плечом и не покачивал головой, не говоря уже о том, чтобы встать и начать танцевать, как эти двое. Сказать, что они выглядели здесь неуместно, было бы преуменьшением. Особенно Эйми. Она была прекрасна и знала это. Половина парней в зале слетелись на нее, как мухи на гнилой банан, но я остался на месте, изображая невозмутимость.
Я болтал с барменом о финале НБА, не обращая на нее внимания. Эйми подошла ко мне и отхлебнула моего пива.
– Я играла в баскетбол, – сообщила она.
– О, правда?
Она была того же роста, что и я, когда сидел на барном стуле, а так во мне шесть футов. У нее – пять футов четыре дюйма, не больше.
– Это было в колледже?
– В начальной школе, – совершенно серьезно ответила она. – Я была разыгрывающей.
Я подавил смех, а она махнула рукой вверх-вниз, отбивая воображаемый баскетбольный мяч. Я наблюдал за ней со смесью растерянности и благоговения. Должно быть, ей понравилось выражение моего лица, так как она пригнулась, продолжая вести воображаемый мяч, и стала пробираться сквозь толпу, будто это были игроки команды противника на площадке. Она пригнулась так низко, что я потерял ее голову из виду, но мог проследить ее путь по покачнувшимся людям, которых эта девушка-вихрь толкнула в спину.
Она вернулась на место за барной стойкой рядом со мной, ее лицо раскраснелось от возбуждения. Я был ошеломлен, задаваясь вопросом, кем эта девица себя возомнила.
– Мне знакомо чувство, которое вы сейчас испытываете, – заявила она.
– Вы не представляете, что я сейчас чувствую, – ответил я, – потому что я сам этого не понимаю.
Она взяла у меня бокал с пивом и покачала головой, утверждая, что я ошибаюсь в своих мыслях и чувствах.
– Я могу помочь вам назвать это.
– Хорошо. – Я махнул бармену. – Давайте нальем пива и вам.
Эйми вернула мне полупустой бокал со словами:
– Значит так: вы глубоко заинтригованы.
– Давайте погуглим, чтобы убедиться, что это именно то слово, – предложил я.
– О, это именно то слово.
– «Интриговать, – прочитал я в телефоне. – Первое: вызывать любопытство или интерес; очаровывать. Синонимы: дразнить, поглощать, очаровывать, пленять. Антоним: скучать».
– Точно, – согласилась она.
– Но подождите, есть и второе определение, – сказал я.
– Давайте послушаем.
Бармен принес ей пиво, и она сразу отпила.
– Итак, «интриговать, второе: строить тайные планы, намереваясь сделать что-то незаконное с кем-то».
Эйми улыбнулась мне:
– Не лгите. Именно это вы и почувствовали.
Я откинул голову и разразился смехом, который копился с тех пор, как она сказала, что играла в баскетбол в начальной школе. Она улыбнулась еще шире.
– И это. – Ее глаза сверкнули в тусклом освещении бара. – Вот этот смех.
– И что же это? – спросил я.
– Это любовь, – ответила она.
В тот вечер я не поверил ей, но меня очаровал ее необычный комментарий. В итоге она оказалась права на все сто процентов. Я влюбился в нее во время того самого первого обмена репликами. Только спустя годы я понял почему. Эйми могущественнее меня. Мир не прогибается под нее; скорее, она заставляет его делать то, что ей нужно. Никто из таких могущественных людей никогда не выбирал меня.
Но ее власть надо мной слабеет.
Когда я выхожу из душа, Эйми ждет меня на кровати. Я быстро одеваюсь, не обращая внимания на выражение ее лица, умоляющего об объятиях.