— Кстати, о завещании. Оно вас удивило?
— Вначале да, а потом не очень.
— Почему? Все же ситуация не совсем обычная. Почему мистер Крайтон сделал первое завещание в вашу пользу?
— Как вам объяснить… Он не поддерживал со своими родственниками никаких отношений, раньше я даже думал, что у него их нет. Ко всяким благотворительным организациям он относился резко отрицательно, считал их чем-то вроде мыльного пузыря: одна видимость без всякой сути. Словом, ему было некому завещать свое состояние, а ко мне он относился с симпатией.
— Вы давно у него работаете?
— Два года.
— Вас кто-то рекомендовал ему?
— Нет. Наше знакомство было довольно-таки необычным: я разбил стекло в его машине.
— Случайно?
— Специально. Это долгая история…
— Мне спешить некуда, — сказал Бэрридж, поднял брошенный О’Брайном стул и уселся.
— Раз вы настаиваете… Только зачем вам это?
— Хочу разобраться.
О’Брайн, пожав плечами, сел на край стола.
— Это произошло в Лондоне два года назад. Я в очередной раз возвращался после безрезультатного визита в контору по найму. Уже несколько месяцев я был без работы, и деньги практически кончились. Незадолго перед этим я сильно простудился и чувствовал себя очень скверно. Моросил дождь, я вымок, меня знобило. Я был зол на весь мир. На улицах из-за дождя было пустынно, и я вышел на проезжую часть, чтобы срезать угол. В этот момент появилась машина — я успел отскочить, но меня с головы до ног окатило грязью из-под колес. Что на меня тогда нашло, сам не знаю; должно быть, я был не в себе и плохо соображал, что делаю. Там что-то строили, и я оказался возле кучи камней — я схватил камень и запустил в эту машину. Раздался звон разбитого стекла, машина остановилась и из нее, ругаясь, выскочил высокий мужчина. В этот момент я потерял сознание. Очнулся я уже в доме мистера Крайтона, и то не сразу. Когда я пришел в себя, он сказал, что я псих и меня следует сдать в полицию. Я был в бешенстве из-за того, что попал в глупое положение, и в особенности из-за того, что был совершенно беспомощен: от высокой температуры у меня все плыло перед глазами. В итоге вместо того, чтобы извиниться, я заявил, что мне глубоко наплевать на полицию и на него тоже. Потом я снова потерял сознание. Следующую неделю я провел как в полусне, то впадая в забытье, то приходя в себя — у меня было двустороннее воспаление легких. Уйти оттуда я не мог, так как был не в состоянии встать с постели. Мне было стыдно, но из-за своего дурного характера я продолжал огрызаться. Потом я, наконец, смог подняться, но прежде чем уйти, следовало рассчитаться с хозяином дома по крайней мере за счет от врача, который он оплатил. Денег у меня не было. Мистер Крайтон предложил мне вместо этого привести в порядок кое-какие бумаги, поскольку от него ушел секретарь, а нового он еще не подыскал. Я согласился. Он тогда вел дела не только в Англии, но и с иностранными фирмами, и работы было много. У меня юридическое образование, и я уже работал секретарем. Он быстро понял, что у меня есть опыт, но вопросов не задавал. Я старался быть ему полезным, так как считал это своим долгом, но сам он мне сначала не нравился. — О’Брайн грустно усмехнулся. — За его корректностью мне почему-то чудилась насмешка. Потом он позвал меня и сказал, что заплатит мне столько же, сколько платил своему прежнему секретарю, но удержит за разбитое стекло. За врача он удерживать не стал, но я не хотел быть ему обязанным. Однако не успел я возразить, как он совершенно неожиданно предложил мне остаться. Такая работа мне нравилась, и я умел ее делать, но я не спешил согласиться: во-первых, я боялся, что не уживусь с ним, а во-вторых, полагал, что он попросит рекомендации. Пока я раздумывал, он заявил, что мои рекомендации его не интересуют. Я спросил почему. Он сказал, что я прекрасно справляюсь с секретарскими обязанностями, но в то же время, судя по отсутствию денег, не могу найти работу, поэтому он догадывается, что рекомендаций у меня нет, однако я устраиваю его и без них. С его стороны это был смелый шаг, так как секретарь имел доступ к ценным бумагам. Окажись на моем месте умелый жулик, он потерпел бы существенные убытки, однако он любил риск. Вполне вероятно, что, если бы наше знакомство произошло в обычной обстановке, он вообще не взял бы меня. Я все еще раздумывал, тогда он улыбнулся и сказал:
— Не можете решить, устраиваю ли вас я?
Компаньоны считали его человеком жестким, но я в тот момент понял, что был круглым идиотом со своей нелепой мнительностью и что он с первого же дня относился ко мне гораздо лучше, чем я заслуживал.
— Кажется, я вел себя очень глупо, сэр, — ответил я, и на этом вопрос был исчерпан.
Я остался и потом не жалел об этом. Он был требовательным, но справедливым и никогда не срывал свое раздражение на окружающих. Я был доволен своим местом, и он мной тоже.
О’Брайн замолчал. Бэрридж подождал, не добавит ли он еще что-нибудь, но О’Брайн считал свой рассказ законченным. Тогда Бэрридж спросил:
— Почему у вас не было рекомендаций?
— Это не имеет никакого отношения к теперешним событиям.
— А все-таки?
— Мистер Бэрридж, если вы считаете меня преступником, то что бы я ни говорил, вы все равно мне не поверите. Если же нет, положитесь на мое слово, что отсутствие рекомендаций было результатом несчастливого для меня стечения обстоятельств.
— Хотелось бы знать, каких именно, — невозмутимо сказал Бэрридж.
О’Брайн посмотрел на лежащее на столе письмо, потом перевел взгляд на Бэрриджа.
— Хорошо, я отвечу, но только после того, как это письмо будет уничтожено.
Бэрридж повертел в руках листок, затем протянул его О’Брайну. Вспыхнуло пламя зажигалки.
— Я становлюсь вашим соучастником, — заметил Бэрридж, когда пламя охватило письмо Фредерика Крайтона.
— В чем? Это же не преступление. Кто бы ни был преступник, это письмо не является уликой. Пусть мисс Крайтон считает своего отца порядочным человеком.
Письмо было уничтожено.
— Итак?..
— Надеюсь, то, что я вам расскажу, Останется между нами, — сказал О’Брайн. — До сих пор я рассказывал об этом лишь мистеру Крайтону. Я опасался, что рано или поздно он все равно узнает, а мне очень не хотелось, чтобы он услышал эту историю из чужих уст. После университета друзья покойного отца устроили меня секретарем к лорду Форрестеру. — Когда О’ Брайн назвал это имя, у Бэрриджа возникло смутное воспоминание, что ему уже доводилось его слышать. — Я проработал у него два года, а потом в его особняке ночью произошла крупная кража. Полиция докопалась, что в ту ночь я не был в своих комнатах. Я отказался объяснить, где находился в это время, и полиция обвинила в краже меня. Сказать правду я не мог, так как провел ночь у дочери лорда Форрестера, леди Джун. Она была помолвлена, и если бы это дошло до жениха… Меня уже собирались арестовать, но она уговорила отца замять дело. То ли намекнула на истину, то ли что-то придумала. В общем, меня оставили в покое, но работу я потерял, и лорд Форрестер, разумеется, рекомендаций мне не дал. К тому же мое имя попало в газеты в связи с кражей и упоминалось там в выражениях, ставящих под сомнение мою порядочность, после чего мне было очень трудно найти другое место. Когда я изложил это мистеру Крайтону, он сказал, что нечто подобное и предполагал. Вскоре он стал платить мне больше, но и работы было много. Когда он бывал занят сам, то поручал мне вести переговоры, посылал за границу. Год назад начались перемены: он вдруг, без всяких объяснений, закрыл все дела, продал свою долю во всем, что требовало непосредственного участия, и купил этот дом. Мне он сказал, что даст наилучшие рекомендации и поможет устроиться на хорошее место, если я не хочу покидать Лондон и переселяться в сельскую глушь. Мне действительно не хотелось уезжать из Лондона, я плохо представлял, зачем ему секретарь, раз он прикрыл все дела. Однако получилось так, что я случайно догадался о причине внезапных перемен, догадался, что он тяжело болен. Когда я сказал, что поеду с ним, он обрадовался. По натуре он был очень деятельным, и после насыщенной разными событиями жизни в Лондоне одному ему было бы здесь очень тоскливо. Патриция и Тэмерли приехали позже. Чем он был болен, я не знал. Когда попробовал заговорить с ним на эту тему, он так на меня набросился, что я больше не смел и заикнуться о его болезни. С каждым месяцем ему становилось все хуже. Мне было известно его мнение о медицине, и я понимал, что сам он никогда не обратится к врачу. Наконец я по собственной инициативе, даже не предупредив его, привез сюда доктора Окленда. Ругался он потом ужасно. Чего только я от него не услышал! Он даже кричал, что не намерен держать в своем доме предателя и чтобы я убирался вон. Неделю, а то и больше я старался не попадаться ему на глаза, однако убираться вон я не собирался. У него был рак, и убедить его лечиться, кроме меня, было некому. Патриция для этого не годилась, у нее не хватало духу противоречить ему, а Тэмерли… — О’Брайн запнулся. — В общем, я не стал изображать обиженного и остался.
— За что он ругал вас вчера вечером?
— Он поймал меня на том, что я ночевал рядом с его спальней. У него бывали сильные боли, и тогда он звал меня, чтобы сделать укол. Сам он не умел, а я быстро научился. Держать в доме медсестру он категорически отказался. Мои комнаты отсюда далеко, и получалось так: он звонил Джеймсу, лакею, который его обслуживал, Джеймс приходил к нему, затем шел будить меня. Это было слишком долго. Последнее время ему часто было плохо, и я хотел переехать в свободные комнаты рядом с ним, но он почему-то стал возражать. Сказал, что ему будут мешать мои пластинки — я люблю классическую музыку и вечером обычно слушаю пластинку-другую. Я пообещал, что буду включать проигрыватель очень тихо, к тому же здесь хорошая звукоизоляция. Однако он вконец рассердился и заявил, что мне нет никакой нужды менять свои привычки и чтобы я оставался на своем месте. По-моему, ему была противна сама мысль о том, что кто-то будет исполнять при нем роль сиделки. Пришлось обойтись без его разрешения. Если вечером я видел, что он чувствует себя плохо, то ночевал рядом. С Джеймсом я договорился и предупреждал его, где буду ночевать. Мистер Крайтон этого не знал, он туда не заходил, а я вставал рань